Вылет

Третья глава космооперы
Вылет

***
Ни на звук открытой двери, ни на приветствие никто не отозвался, хотя Отто Ланге еще с улицы видел – в гостиной горит свет. Он осторожно заглянул в комнату. Инель сидела в большом кресле, забравшись с ногами, и смотрела видеоролик. Ланге прислушался. Курс по актерскому мастерству. Значит, купила очередной.
– Что-то новое?
Она молча покачала головой. Обиделась. Ланге знал, что так и будет.
– Инель, не дуйся. Если хочешь, давай поговорим.
– О чем? – она вскинула на него синие глаза. – Я все понимаю. Если и дуюсь – то не на тебя же.
– На кого тогда?
– Не знаю. На несовершенство мира, наверное, – Инель натянуто засмеялась и выключила ролик. – Как я могу на тебя обижаться? Ты делаешь то, что должен. Ну и пусть я жду и жду предложений, а девчонку с улицы ты вводишь с одной репетиции чуть ли не на главную роль.
– Господи, Инель! В готовый, давно наигранный спектакль, тем более – вечную классику. Для актера такого класса это не проблема.
– Вот и я о том. Такого класса, да. Даже ты не представляешь, как наша профессия несправедлива. Ты сам мечтал быть актером?
– С такой ногой? Исключено. С детства понимал, что исключено.
– Значит, мечтал.
Она поднялась с кресла, быстро прошла по комнате.
– Ты делаешь то, что должен. И я не дуюсь, нет. Я все про себя знаю. Я смогу, справлюсь, меня будут приглашать, я знаю. Лет пятнадцать, а то и двадцать я буду играть прекрасных нежных героинь – недоступных томных красавиц и сказочных принцесс. Потом еще лет пятнадцать – королев. Только это все равно несправедливо.
– Что именно?
– Вся наша профессия. Я… я была сегодня на спектакле.
– Ты же говорила, что не можешь.
– Ну вот смогла. И все видела. И это нечестно. Ты ведь знаешь, сколько я работаю. Сколько всего перечитала. Американская школа, европейская, русская – господи, от Станиславского до Михаила Чехова. Все изучила. Беру роль – и думаю над каждым словом, каждым жестом. Каждую минуту думаю, что моя героиня делает, для чего она это делает, – чтобы все эти принцессы были живыми. Выворачиваюсь наизнанку вся. Это просто ад – когда не можешь отдать и выразить то, что у тебя внутри.
Ланге молчал. Он и сам знал, что Инель работает как никто другой.
– А она… вот как сегодня – просто моет руки. Просто моет руки в лохани и молчит. Почти минуту молчит, наперекор всем правилам. И зал не дышит. И каждому в зале видятся эти кровавые пятна у нее на руках, и все понимают, что никаких пятен нет, что она сошла с ума. И у всех мороз по коже. А она даже ничего не говорит. Я никогда так не смогу. Никогда.
– Ну перестань, Инель. Ты крепкая добротная актриса…
– Да. Это и ужасно.
Он обнял внучку, погладил по голове, словно ребенка. Мягкие волнистые золотые локоны, синие глаза. Та самая классическая красота, которая всегда будет востребована. Сначала принцесса, потом королева. Инель все понимает.
– Не плачь.
– Ничего, – она улыбнулась, размазала ладонью слезы по лицу. – Извини, прорвалось. А ты все делаешь правильно. Иначе я первая тебя бы перестала уважать.
Инель мягко выскользнула из объятий деда, направилась к своему креслу и вдруг обернулась, словно решившись.
– Раз уж начала откровенничать… Будет у тебя сегодня-завтра немного времени? Час, может, чуть больше?
– Да.
– Тогда я тебе кое-что пришлю. Посмотришь? Не срочно, когда руки дойдут. Ладно?

***
Еще хотя бы день тут, день вместе с этой смешной, ни на кого не похожей девчонкой, – но нет, никак не получалось. Команда в сборе, корабль готов, все необходимое загружено, и лишний день простоя никак нельзя себе позволить. И даже до вылета не получалось побыть с ней вместе подольше – Ники, как и Алекс, была по самые уши в работе.
Экран телефона беззвучно вспыхнул – Ники написала, что спектакль закончился, все хорошо и она скоро освободится. «Устала?» – спросил он и засмеялся, когда через минуту получил ответ: «На то, что ты имеешь в виду, сил вполне хватит». Алекс снова засмеялся. «Ну уж нет, там я основную часть работы возьму на себя! Но как насчет прогулки по городу и ужина в каком-нибудь красивом месте, а? Соглашайся, Нивикка Киммернак, это мой последний шанс поесть нормально, а то потом будут одни сублиматы. Где тебя забрать?»
Еще через пару минут Алекс прочитал ответ и направился вниз, к парковке прокатных машин. В лифте он вспомнил вчерашнее безумие. Запоздало посмотрел на себя в зеркало. Побриться бы, но уж ладно, раньше надо было думать.
Было уже совсем темно, но центр города сверкал огнями. Алекс еще издалека заметил на набережной возле театра броский плащ с рисунком под шкуру зебры. Алая сумка, алый шарф, длинные черные волосы, растрепанные морским ветром.
– Все хорошо? – сразу спросил Алекс, потому что видел, как Ники нервничала перед спектаклем.
– Все ужасно, – улыбнулась она.
– Что-то было не так?
– Для зрителей – все так. Но я могу намного лучше.
Алекс притянул ее к себе.
– Идем. Если меня сейчас не накормить, я стану опасен для общества. Да и ты наверняка голодная. Ты, надеюсь, не из тех девушек, что весь вечер тянут чашку зеленого чая?
– Брррр, никакого чая. Я закажу самый крепкий кофе, который только можно представить. Нет, еще крепче. Нам далеко? Надо куда-то лететь?
– Нет, просто перейдем канал. Наше кафе само подплывет к нам, но на тот берег, – он кивком указал на мост и маленький причал с другой стороны. Ники увидела, что к причалу уже приближается кораблик.
– Это?
– Ага. Идем.
Плавучее кафе уже много лет было личной доброй приметой Алекса – каждый раз накануне очередного вылета он приходил сюда на ужин. Чаще всего – один, хотя несколько раз бывал и с Йенни Йонссон, и еще с кем-то. Его любимый столик у большого окна был свободен, и Алекс, усадив Ники, кивком указал на сверкающие снаружи огни:
– Люблю этот кораблик. Ужинаешь себе, а он плывет по городским каналам, выходит в гавань и почти в пролив – там уже и до Швеции рукой подать. И еще здесь, как раньше, настоящие живые официанты и настоящее меню, прямо на бумаге, представляешь? А не все эти всплывающие на столе названия.
– Здорово, – Ники улыбнулась. – Часто здесь бываешь?
– Каждый раз перед вылетом. Придумал себе такую добрую примету. Смотри, какая отсюда Мраморная церковь красивая, вся в огнях.
– Ты еще никуда не улетел, а я уже думаю – когда вернешься?
– Так, Ники, теперь скажи мне правду. Ты взяла только чашку кофе, потому что боишься поправиться? Или думаешь, что я собираюсь разделить счет? Только не ври, что ты не хочешь есть, не поверю.
– Я могу соврать так, что мне поверят все. Но зачем? Да, любой кусочек огурца, на который я просто взглянула вечером, превращается в полкило веса. Поэтому только кофе, – она снова улыбнулась. – Тебя же это не смутит?
– Ничуть. У меня была лайка в юности – видела б ты, какими глазами она смотрела на меня, когда я ел! Примерно как ты сейчас. Так что я привык.
– Ничего, я оторвусь за завтраком, он в хостеле бесплатный, и брать можно сколько хочешь. Ты скоро вернешься? – повторила свой вопрос Ники.
– Сам не знаю. Если вдруг мы прилетим, а там у самого места посадки стоит мантикора, ждет и говорит, мол, Алекс, возьми меня с собой, – то я скоро вернусь, недели через три.
– Это скоро?
– Конечно. Но чую я, за этой зверушкой нам еще придется погоняться.
Алекс замолчал. Он вдруг совершенно не к месту вспомнил Йенни Йонссон – та перед каждой экспедицией начинала говорить, что ему непременно нужен хороший астробиолог. Йенни, конечно, имела в виду себя, и Алекс из раза в раз повторял, что много лет работает с Трилом Харсом и совершенно не планирует его менять. Он посмотрел на Ники. Неужели сейчас придется объяснять, что взять ее с собой совершенно невозможно?
Она поймала его взгляд, заискрилась, отбросила со лба прядь густых и жестких черных волос.
– Не гляди на меня так, словно собираешься заманить с собой. Нет. Я – актриса, Алекс. Причем именно театральная. Если я не буду играть – меня разорвет к чертям. И я слишком долго сюда пробиралась, чтобы в один миг все взять и бросить. Даже ради тебя.
– Как-то совсем не вовремя мы друг на друга обрушились.
– Да уж, – Ники отхлебнула кофе, опустила чашку на блюдце. – И все это время я не буду знать, все ли у тебя в порядке?
– Не будешь. По большому счету, как только уходишь с орбиты – нормальной связи нет. Да считай, что никакой нет. Ты прямо как будто в детстве в звездолетчиков не играла и не мечтала о своем корабле.
– Мы играли в рыбаков и погонщиков собачьих упряжек, – засмеялась Ники. – А пределом моих мечтаний была немецкая железная дорога. У парня из нашей школы был паровозик и вагончик от такой, стояли за стеклом на полке, как великая ценность. Эх, жалко, что нет связи.
– Зато я тебя не буду отвлекать от работы и от знакомства с городом, – Алекс кивком указал на панорамное окно, за которым проплывала сверкающая огнями и темным стеклом королевская библиотека.
– Да я все равно переберусь в Мальме – там и койки в хостеле куда дешевле, и на еду цены попроще, а общественный транспорт летает каждые пять минут. А по Копенгагену меня поводишь ты. Когда вернешься.
– Договорились. Тогда сегодня вечером экскурсии не будет? – Алекс, расправившись с тарелкой макарон, посмотрел на спутницу.
– Не будет. Давай сегодня вечером будет кое-что другое, а?
– Ники. Со мной такого никогда не было.
– Со мной тоже. Идем?

***
Ровным зеленым светом вспыхнула строка «Проверка закончена». Как и все современные корабли, «Артемида» почти полностью обслуживала себя сама. С серьезной поломкой или повреждением звездолет бы не справился, но на обычный текущий ремонт его вполне хватало. Алекс любил последние минуты перед очередным вылетом. Он отправился бы в путь с самого утра, но вылетать утром было слишком дорого, Каструп в это время каждую минуту отводил пассажирским судам, самолетам и торговым кораблям, владельцы которых могли заплатить за удобное время. А Алексу и его команде, как обычно, досталась вторая половина дня – относительно спокойный промежуток между бешеной утренней и вечерней загрузкой космопорта. И сейчас Алекс был только рад, что не пришлось подниматься с самого утра.
Он смотрел на Клару – тоненькую, быструю, сосредоточенную. Чуть ли не век назад привычным общим языком стал искусственный, всем понятный интерастро, – но Клара перед вылетом всегда говорила по-английски, произнося стандартные фразы, древние, как само воздухоплавание. Алекс подозревал, что для нее это – такая же счастливая примета, как для него – ужин в плавучем кафе.
– Good afternoon, ladies and gentlemen, – начала Клара, хотя никаких женщин, кроме нее, на «Артемиде» не было. – This is your captain speaking, welcome aboard our spaceship…
– Конь f3, – негромко шепнул Алексу Рик, устроившийся в соседнем кресле. Шахматы вслепую были их развлечением еще со времен охотоведческого колледжа, и сейчас приятели уже успели сделать по одному ходу.
– Давай-давай, ломись вперед. Пешка е6.
– …we are waiting for the take-off clearance, – Клара не успела договорить, а на мониторах уже засверкала зеленая строка с полученным разрешением. Еще полминуты – и «Артемида» качнулась, заворчала и начала медленно выкатываться с рулежной дорожки на взлетную полосу. Алекс почувствовал, как задрожал корабль, словно откликаясь каждым винтиком на гул двигателей. Клара тихо что-то пробурчала – она так делала перед каждым взлетом, и Алекс был почти уверен, что в этом бурчании кроется какое-то забористое мадьярское ругательство, наверняка прибавляющее двигателям мощности. Рик, сидевший в соседнем кресле, пнул приятеля в бок.
– Пешка d4.
– Ну и нет у тебя больше этой пешки, – отозвался Алекс, хотя помнил про коня на f3.
– Ну и у тебя теперь пешки нет.
Алекс прикрыл глаза, представляя шахматную доску.
– Конь с6, – шепнул он Рику, отвечая на его ход, и тут же почувствовал, как через все тело проходит дрожь – двигатели «Артемиды» были на взлетном режиме.
– Почему все-таки Йенни не заказала этих мантикор тебе напрямую, минуя Бринка?
– Поди их пойми, это руководство Кольмордена. Потом доиграем?
– Ага.
«Артемида» снова дрогнула – и покатилась по взлетной полосе, с каждым мгновением набирая скорость.

***
Стоило отдать профессии всю жизнь, чтобы судьба подарила такой день, как сегодня. День, когда складывается все. Отто Ланге еще раз бегло прочитал одну из рецензий на вчерашний спектакль. Мадлен Лефевр была, пожалуй, его любимым театральным критиком, хотя ни разу ни о ком не написала ни единого доброго слова. Но Ланге ценил ее материалы – жесткая и желчная Мадлен Лефевр умела увидеть в спектакле самое главное, а после ее рецензий, нередко напоминавших удар хлыстом, взлетали и продажи билетов, и просмотры спектаклей в сети. И сейчас он, не веря себе, скользил глазами по строкам – Ланге впервые видел, что Лефевр хоть о ком-то хорошо отозвалась. Впервые.
Все складывалось. Еще пару дней назад имперский академический драмтеатр был обычным театром с хорошей технической базой, привычным репертуаром и крепкой труппой без ярких звезд. А теперь у Ланге появилась актриса, которая может сыграть почти все и, главное, ничего не боится. Появилась возможность наконец-то поставить собственную пьесу. И еще – появилась та пьеса, которую ему дала почитать Инель.
Вот уж чего Ланге не ждал от внучки. Кто бы мог подумать, что из его Инель, весьма средней актрисы, выйдет прекрасный драматург. Пусть это пока всего лишь одна пьеса – но ему уже все было понятно. И еще Ланге было понятно, что главную роль Инель писала для себя. Писала для себя – но знала, что не потянет, не сможет. Какой же кошмар у нее внутри. Бедная девочка.
Полвека назад, когда у Отто Ланге еще не было мирового имени, он до последнего держал бы при себе новые идеи, но сейчас все изменилось – привлекать внимание к будущим спектаклям и ко всем переменам надо как можно раньше. Устроить прием, собрать прессу, завлечь. Он потянулся к телефону и быстро, боясь передумать, отправил Мадлен Лефевр короткое и очень сдержанное письмо. И усмехнулся, когда через пару минут раздался ответный звонок.

***
Зеркало было безжалостно: поблекшее лицо, опухшие и покрасневшие глаза. Наверняка все в театральном мире уже знают, что ее бросили. Бросил. Тьфу, было бы по кому рыдать. Дешевый герой-любовник из бродячего балагана. Мадлен снова посмотрелась в зеркало. Тьфу. Да она б себя такую сама бросила. Срочно брать себя в руки, срочно приводить в порядок. Ланге назначил пресс-конференцию и прием на послезавтрашний вечер, так что у нее есть целых два дня, чтобы привести себя в божеский вид. Нет, не просто в божеский вид. Она должна быть на этом приеме самой… Мадлен задумалась, рассматривая себя в зеркале. Самой какой? Самой красивой? Нет, самой красивой там будет внучка Ланге, синеглазая белокурая Инель. Самой яркой? Опять нет. Мадлен вспомнила необузданную диковатую яркость этой новой актрисы, уличного найденыша. Нет, не перехлестнуть. Ничего. Она будет самой успешной. Разве не так? Куча публикаций в престижных театральных изданиях, несколько премий, неизменные приглашения на все премьеры и фестивали. Темный костюм, светлая блузка? Нет, она станет похожа на пингвина. Серый? И что-нибудь к нему подобрать, чтобы не выглядеть слишком строго? Да, пожалуй. Серый костюм и новый спутник. Одна она ни за что не покажется на приеме. Такой спутник, чтобы все ахнули, чтобы ни у кого и мысли не возникло, что Мадлен Лефевр бросили. Чтобы все в этом театральном гадюшнике поняли: это она бросила.
На какое-то время она растерялась. Где взять подходящего спутника на вечер? Красивого, заметного, умеющего поддержать разговор или хотя бы многозначительно промолчать? Все ее знакомые были из театральной среды. Не пойдет. Все друг друга знают, будет только хуже. Заказать спутника на вечер в специальном агентстве? Тоже не пойдет – там нередко подрабатывают яркие фактурные парни из театральных колледжей или киномассовки, и ее легко могут узнать. Оставался последний вариант – попросить старшего брата. Мадлен надула губы, еще раз посмотрела в зеркало. Все ли она перебрала? Да, все. Придется его просить, и ей очень повезет, если брат окажется свободен. Если он вообще окажется на Земле. А то с него станется.
Правильнее было бы сначала написать – мало ли, в каком часовом поясе сейчас ее братец, да и где он вообще? Но Мадлен уже не могла ждать ни минуты, ее словно захлестнуло, хотелось решить вопрос молниеносно. Она схватила телефон.
– Только окажись свободен! – пробормотала Мадлен вслух. – Ну пожалуйста!
– Сестренка? – мягкий вкрадчивый голос ничуть не изменился за то время, что она не связывалась с братом. Сколько они уже не встречались? Лет пять точно, а то и больше. Пора бы.
– Да. Ты где? – затаив дыхание, спросила Мадлен. С брата легко сталось бы оказаться в Тибете, на Аляске, в Бразилии или где-нибудь на Огненной Земле. Или в любом другом уголке любой планетной системы. Хотя нет, с другой планеты он бы не ответил.
– Не поверишь – дома. Как-то ты рано обо мне вспомнила, день рождения у меня только в августе.
Мадлен проглотила подколку. Не до обид.
– Удивительно. Ты – и вдруг дома.
– Вчера прилетел, через неделю улетаю. Давай напрямик, Мадлен. Что тебе нужно?
Она выдохнула:
– Марк. Мне нужна твоя помощь.
– Это я понял. Что случилось?
– Нет-нет, ничего такого. Но… – она замялась.
– Напрямую, Мадлен.
– Мне нужен спутник на послезавтрашний вечер. Красивый и солидный. Как ты.
– Забыла, что я не лицедей, а обычный наемный охотник?
Мадлен жалобно вздохнула:
– Марк, ну пожалуйста! Мне правда очень нужно. Мы совсем не похожи друг на друга, никто не догадается, что мы брат и сестра. При этом мы не будем выглядеть, как едва знакомые люди. Я тебе оплачу билеты из Гренобля и обратно. Ну или все расходы, если ты сам полетишь.
– И куда лететь?
– В Копенгаген.
– Черт, – хмыкнул Марк. – Алекс оттуда улетел только сегодня днем, могли бы увидеться.
– Что за Алекс?
– А, неважно. Коллега и отчасти соперник.
По голосу брата Мадлен поняла, что он уже почти готов уступить.
– Марк, ты… ты мне поможешь? Правда? Я возмещу все рас…
– Не хватало еще брать деньги с родной сестры. Хотя, может, лицедеи и комедианты так делают.

***
Больше всего Ники боялась, что от усталости потеряет контроль над собой, и кто-нибудь раскусит в ней левшу. С ранних лет она научилась жестко за собой следить, но иногда, если сильно уставала, могла проколоться. Сейчас, после читки новой пьесы, репетиции и спектакля, Ники едва волочила ноги. Но с этим она тоже давно научилась бороться. Нет сил? Надень высокие каблуки, подними подбородок и иди! Осталось потерпеть совсем немного, еще несколько минут – и она доберется до кровати и душа. Пусть и общего, в коридоре, но душа.
– Фрекен Нильсен? – девушка из-за стойки в холле выскочила ей навстречу.
– Да?
Ники улыбнулась. За «фрекен» вполне можно было схлопотать: будь на месте Ники кто другой – на девушку из отеля могли бы накатать жалобу, ведь таким обращением она подчеркивала и пол, и возраст, и даже отчасти национальность клиента. Сплошная дискриминация. Но, похоже, девушка прекрасно разбиралась в людях и понимала, к кому и как можно обратиться.
– Я хотела у вас спросить – когда прислать помощника, чтобы он забрал ваши вещи?
– Что?
– Вещи, – повторила девушка. – Или вы сами все унесете?
Ники почувствовала, как колотится сердце. Она забыла заплатить за хостел, и ее выселяют? Нет, финанс-браслет просигналил бы. Да и не могла она забыть, все рассчитано. Еще на два дня тут ей хватит.
– Куда я должна унести вещи?
– Наверх, – девушка кивком указала на стойку и проскользнула к своему монитору. Ники, ничего не понимая, замерла с другой стороны.
– Не понимаю.
– Для вас оплачен номер наверху. Господин Нестеров, наш постоянный гость, оплатил вам комнату на сто сорок шестом этаже, – девушка положила на стол карту-ключ от двери. – Держите. Так когда вам помочь с вещами?
– Да у меня их почти нет. Спасибо, я переберусь сама.
Она растерянно взяла карточку, быстро собрала сумку, дождалась лифта. Алекс сошел с ума? Ники увидела себя в зеркальной стене лифта и поняла, что улыбается во весь рот. Дура, дура. Кабина остановилась, двери разъехались в стороны, и Ники оказалась возле уже знакомого номера. Она робко приложила карточку к замку. Дверь пикнула и открылась, Ники вошла в комнату и, охнув, замерла.
На тумбочке возле кровати стояла большая яркая коробка с немецкой железной дорогой.