Мексиканский сувенир

повесть
Глава первая

1.

Приглашение поехать на гастроли в Мексику поступило неожиданно.
Пока Полина искала по углам квартиры чемодан, в ушах всё звучал сочный, профессионально поставленный баритон её бывшего однокурсника Борьки.
– Ну чего ты кочевряжишься, Синицына? Тебе, можно подумать, каждый день гастрольные поездки предлагают. Что ты кроме школы своей видала? Съездишь, хоть мир посмотришь. Ещё и заплатят. Я тебе первой звоню, между прочим. Цени!

Ох, Борька! Артист. Можно подумать, сам с гастролей не вылезает. А насчёт того, что ей первой позвонил, так это они на юбилее их курса недавно пересеклись, небось поэтому и вспомнил.

Сама-то Полина училась на фортепианном, Борька был с вокального, но уже на первом курсе компания у них в общежитии сложилась неожиданно разнородная, и заходили на этаж к пианистам и утончённые струнники, и трудяги-теоретики, и пижоны с вокального отделения. Потому и после окончания встречались всё тем же смешанным составом. Хотя, как встречались? Два раза только и встретились, на десять лет и вот сейчас, на двадцатилетие. Да и было всего несколько человек – раскидало музыкантов и по стране, и по миру. А некоторые уже покинули и самый мир. Повылетали из седла в девяностые, а в двухтысячные тихо сгинули. На тридцатилетие точно никто не соберётся.

Чемодан нашёлся под кроватью. Полина вытащила его аккуратно, чтобы не спугнуть накопившийся сверху слой пыли, а то чихай потом до вечера. Видел бы эту пыль Борька, точно решил бы, что она дальше дачи не ездит. Но, похоже, Борькой его теперь называть не стоит, в преддверии зарубежных гастролей-то. «Борис Завадский, лирический баритон», значилось на афише, которую баритон гордо развернул перед однокурсниками. Фотография на афише поражала не столько количеством фотошопа, сколько преданностью фотографа канонам своего искусства. Это невольно вызывало уважение, хотя не улыбнуться было нельзя. Уж, казалось бы, в двадцать-то первом веке можно сваять картинку и поживее, но здесь присутствовал и классический наклон головы, и сверкающий пробор, и томный взгляд, а главное, кокетливо подставленная под подбородок рука. Однако видно было, что Завадскому нравится. Он взахлёб рассказывал о предстоящей поездке, и кто-то посторонний точно подумал бы, что перед ним звезда международного масштаба. Но певцы, они почти все такие. Как он кутал горло в шарфик, это в июне-то, усмехнулась Полина, стирая с чемодана пыль. А вот, пожалуйста – когда его концертмейстер за неделю до поездки сломал ногу, Боря позвонил ей, не кому-нибудь. Приятно.

Как уж Завадскому удалось организовать себе такие гастроли, Полина не знала, но до этого все двадцать лет после выпуска он звёзд с неба не хватал. Где-то как-то преподавал, пел романсы по клубам и корпоративам неширокого размаха – в общем, перебивался. А тут – серия концертов! Классика русского романса! И где – на другом конце света, в Мексике! С ума сойти.

И действительно, что это она, по Борькиному выражению, кочевряжилась – это ж такая удача привалила! Зовут – надо соглашаться, а то в следующий раз не вспомнят. Это железное правило стало особенно важным сейчас, когда впереди забрезжил пенсионный возраст. Ехать, ехать. Женщина она свободная, ни мужа, ни детей, в школе каникулы, частных учеников можно подвинуть, деньги, в принципе, есть… Хотя усталость после учебного года накопилась зверская. Полина с досадой вспомнила, как пренебрежительно Завадский высказался о её работе. Думает, музыкальная школа – это унылый заповедник для профнепригодных старых дев. Ага, как же! В школе, обратилась она мысленно к самодовольному баритону, крутиться надо о-го-го как! И ладно бы только уроки и концерты, а бесконечные конкурсы? А фестивали? А поездки – да, Боренька, гастрольные! Ну, может, не в Мексику, но и по стране, и, как это теперь называют, по ближнему зарубежью – всё освоено, и нечего тут задаваться. Просто чемодан обычно она берёт маленький. Он-то не пыльный, стоит вон в прихожей в полной готовности. Но на тот конец света нужен, конечно, большой.
 
Синицына решительно раскрыла чемодан и задумалась о действительно важном: что брать с собой? Какая там летом погода? Жара, наверно? И ещё знать бы, что там носят, в этой Мексике. Концертное платье – понятно, но будут встречи с людьми из посольства, со спонсорами, да и вообще: одежда – это серьёзно. К одежде Полина относилась с сугубой тщательностью. Это и для учеников полезно. Учитель расхлябанный – и ученик такой же будет. Они сейчас ушлые, никаких авторитетов не признают, будешь такому талдычить, что в школу надо аккуратно одеваться, а он на тебя как глянет – в нахальных глазах и юбка твоя старая отражается, и свитер растянувшийся, в катышках… Когда она сама была школьницей, у учителей таких проблем не было.

На диване росла гора цветных тряпок. Полина повертела в руках легкомысленную блузочку и вдруг улыбнулась: а ведь однажды она встречалась с Мексикой. Как раз, когда сама была школьницей. Музыкальную литературу преподавала у них ослепительная Ольга Николаевна, которая неожиданно вышла замуж за мексиканца (и где только нашла!), уехала с ним в Мехико, а через год по каким-то формальным надобностям вернулась, чтобы потом исчезнуть за границей уже окончательно. Вот этот её приезд, уже в качестве мексиканской сеньоры, и вспомнился Полине – наверное, потому что бывшая учительница была одета в умопомрачительный брючный костюм изумрудного цвета, который делал её похожей на Исидору Коварубио де лос Льянос из незабвенного фильма «Всадник без головы». Вот кино-то было! А актёры! А наряды! Наряды, да. Тогда женское население страны, отрезанное от мировой моды, жадно ловило её отголоски в костюмах киногероинь. Ими восхищались, а кто мог, те и подражали. Но восхищаться блёклой Луизой в блёклых платьях, какая бы там она ни была главная героиня, маленькой Поле не хотелось, а вот экстравагантная мексиканка поразила её в самое сердце, и приехавшая учительница сияла для девочки ещё и этим, отражённым, блеском.

Правда, Ольга Николаевна и до мексиканского замужества одевалась с нездешней элегантностью, да и вообще была настоящей звездой их подмосковной школы. Дети её обожали, родители одобряли, а бабушки так просто боготворили. Музлитературу не прогуливал никто – Ольга Николаевна с таким вдохновением рассказывала о перипетиях судьбы какого-нибудь гения прошлого, что тот становился ученикам как родной. Устраивала вместе с родителями концерты, причём по неочевидным поводам – День осенних листьев, например. Что удивительно, получалось это не в пику поводам традиционным, вроде 7 ноября, а как бы в равновесие, и никто из руководства не возражал. К таким концертам все выучивали что-нибудь, соответствующее названию. Полина вспомнила, как играла «Болезнь куклы» Чайковского на Дне любимых игрушек, и чья-то бабушка, расчувствовавшись, заплакала.
«Всё равно его не брошу, потому что он хороший», читали тогда дошколята каноническое стихотворение про мишку с оторванной лапой. Ещё пели – про пони с чёлкой из шёлка, про ёжика.

Пели всегда вместе, и дети, и взрослые. И всегда был чай с печеньем или пирогами, причём не покупными – своё приносили, свежевыпеченное. Как только у них времени хватало на это на всё, удивлялась сегодняшняя Полина, перекладывая выбранные из кучи вещи то так, то этак. Тогда, правда, не нужно было метаться с учениками по фестивалям, зарабатывая баллы и собирая грамоты – вон они, эти грамоты, на полке, лежат пыльной стопкой, подтверждая её квалификацию… Всё-таки жизнь сейчас другая. Темп другой. Аллегро, причём нервозо. Не до пирогов.

В тот памятный приезд новоиспечённой мексиканки собрались все, кто входил в кружок энтузиастов: учителя, родители, многие из которых с ней уже просто дружили, любимые ученики. Она всем привезла милые подарки и доставала их, как Дед Мороз, из яркого пластикового пакета. Да, чувства у Полины были совершенно новогодними, когда учительница подозвала её и выудила из пакета симпатичную улыбающуюся куколку. И как же смешно вспомнить, что было дальше! Да что там, не смешно – стыдно. Эх. Полина словно оглянулась на тридцать пять лет назад и поглядела укоризненно на двенадцатилетнюю Полю. Эта Поля, сжав губы, с завистью смотрела на маленькое сверкающее сомбреро, которое досталось Лёшке-виолончелисту. Ну ничего себе! А ей, значит, какая-то куколка?

Поля, вообще-то, была девочка не завистливая, но это... Сомбреро было прямо как настоящее, как в том кино про всадника без головы. И не такое уж маленькое – с ладонь. Бархатно-бордовые поля его загибались кверху, и на них извивались узоры из золотых пайеток. Был даже ремешок, коричневый кожаный ремешок, и Лёшка за этот ремешок крутил сказочную шляпу на пальце, и казалось, что в воздухе висит золотое кольцо.

От невыносимой муки, скрыть которую детских сил не хватало, Поля ушла потихоньку в соседний класс и стояла там в темноте, глядя в окно. Переживала. За стеной раздавались весёлые голоса, смех, бренчала гитара, и от этого на душе было ещё ужаснее. Вот сейчас, сейчас кто-нибудь заметит, что её нет, придёт сюда и спросит, почему она так одиноко стоит. Или даже не спросит, а сразу поймёт всё без слов… Но никто так и не пришёл.

Дома она сунула мексиканскую куколку в угол и думать о ней забыла. Сейчас и не вспомнить, как она выглядела, а вот сомбреро до сих пор перед глазами. Интересно, сохранил его Лёшка или нет? И где этот Лёшка? Вряд ли играет на виолончели, а она вот всю жизнь в музыке, будто из музыкальной школы и не уходила.
 
Раньше Полина не отдавала себе отчёта, почему стала музыкантом, а теперь вдруг со всей очевидностью поняла. Потому что были такие вот Дни осенних листьев. Потому что пели все вместе и ели пироги. Потому что глухоту Бетховена она переживала, как свою собственную – учительница велела им заткнуть уши и сидеть представлять, что они больше никогда ничего не услышат. И так далее… То есть, получается – потому что в школе была такая вот Ольга Николаевна, даже платья которой Полина запоминала и обсуждала потом с девчонками. Да. Неожиданно.

Тут Синицына обнаружила, что уже битый час сидит на диване перед раскрытым чемоданом и предаётся воспоминаниям, а ей ещё аккомпанементы к Борькиным романсам посмотреть надо. Она хмыкнула. В последнее время накатывало иногда желание, что называется, остановиться, оглянуться… Подвести некоторые итоги. Желание-то накатывало, но она не останавливалась – боялась потерять темп. А тут сам бог велел. Разыскать в Мексике Ольгу Николаевну, что ли?..

Синицына давным-давно переехала в Москву и всякую связь со своими школами, что обычной, что музыкальной, потеряла. Но тут не понадобилось и шести рукопожатий из известной теории, хватило одного звонка – собственным родителям, и у неё сразу появился нужный телефон. Да, да, торопливо говорила мать в телефонной трубке, вне себя от радости, что может чем-то дочери помочь, я нашла эту девочку, то есть не девочку, конечно, выросла она, твоя ровесница ведь, я только не помню, на чём она играла, а мама её, точно, дружила с Ольгой Николаевной и они как будто бы даже переписывались, ты позвони, Полиночка, она тебя вспомнит, вы же учились вместе…  Полина слушала вполуха и прикидывала – сейчас этой самой маме, как и Ольге Николаевне, должно быть, сильно за семьдесят… Ну, посмотрим.

Она набрала незнакомый номер.
– …Мама переписывалась, да. Она даже письма её хранила, где-то должны лежать, мы ничего не разбирали ещё. Ой, я ведь не сказала – мамы нет с нами уже несколько лет… Насчёт мейла не знаю, да его, может, и не было, но адрес могу поискать. Ольга Николаевна куда-то переехала, когда Марио, муж её, умер… Нет-нет, там же, в Мехико… Я не очень в это вникала, но мама ей, точно, писала по новому адресу. Я поищу.

Вечером бывшая одноклассница прислала адрес. Полина попыталась прочитать причудливые мексиканские названия, плюнула, забила адрес в поисковик, но результат на карте выглядел как-то неявственно. Странный район – то ли есть улицы, то ли нет. Ладно, разобраться можно будет на месте. Такси-то там, наверное, существует? Какой бы ни была мексиканская столица, но уж не больше, чем Москва.
Оказалось, однако, что больше.

Продолжение: глава 2 https://proza.ru/2021/03/18/1166