Одесские пляжи

                                    Наш дорогой Тирасполь от красавицы-Одессы  отделяла всего пара часов езды. Правда, как правило, в переполненном дизеле-поезде  Кишинев-Одесса.

                                    В те далекие , послесталинско-хрущевские времена , мои тётя Чарна с дядей Муней жили на Островидова шестьдесят семь, в старом, колодезного типа, одесском дворе с традиционной аркой у входа.

                                    Там присутствовали , и гудящие железные лестницы, и неизменная водопроводная колонка в самом центре двора. Решетка, защищавшая ее сток, была завалена многочисленными арбузными корками. Неподалёку  находилось внушительное скопище деревянных  туалетов.

                                    Зато добираться оттуда до знаменитых морских пляжей было проще простого.

                                    Большой парк с огромным фонтаном, шумящим свежестью и детскими криками, мы проходили пешком. Затем усаживались в знаменитые трамваи, на выбор, пятый или двадцать восьмой.

                                    Выслушивая по дороге все одесские новости, потрясающие по эмоциям скандалы с бесценными интонациями и неисчерпаемым словарным запасом, мы быстро оказывались в Аркадии или Ланжероне.

                                    За более продолжительное время , добирались в соблазнительную Черноморку. По старой памяти, ее называли Люстдорфом.

                                    По воскресеньям, особенно совпадавшим с Днём Военно-Морского флота, Строителя или другими знатными Праздниками, трамваи так переполнялись разгоряченными потными телами, рвущимися к прохладной соленой морской водичке, что, бывало, сходили с рельс и ложились на поворотах немного отдохнуть.

                                    Из всех пляжей, конечно, выделялась Аркадия. Она была самой аристократичной и благоустроенной. Над песком и морем, легкими ажурными балюстрадами, нависал широкий променад со снующими обнаженными торсами и едва прикрытыми аппетитными женскими ягодицами , озабоченно летевшими в разных направлениях.

                                    Репродукторы надрывались от модной, но не очень содержательной «Улла-Тэрулла-Тэрулла-Тэрулла», прерываемой крикливыми объявлениями о потере очередного ребенка.

                                    После каждого такого обращения, я немедленно начинал внимательно вглядываться в лица пробегавших  мальчишек и девчонок

                                  - А вдруг, вдруг, узнаю? - Затем сладостно представлял, как меня, вернувшего потерянное чадо, обнимают  растроганные родители и,- Чем черт не шутит!,- фотографируют вездесущие местные корреспонденты

                                    Мечтания быстро рассеивались раздражённым  диалогом отца и матери. Они никак не могли обнаружить на песке ни одного мало-мальски пригодного просвета.

                                    Вся поверхность, до самого распоследнего лоскутка,  была полностью окупирована телами отчаянных курортников, обожженных солнцем и распластанных по всей раскалённой сковородке самого модного Одесского пляжа.

                                    Зачастую, нам доставалось крохотное пространство, плотно зажатое деревянной кабинкой раздевалки с выломанными прорехами и  мусорной урной, уже с утра переполненной арбузными корками. Здесь, роем кружились наглые и злющие, под стать отдыхающим, одесские осы.

                                  - Пшенка-пшёнка-пшёнка,- наперебой соблазняли варёной кукурузой  резкие хриплые крики торговок, ловко лавировавших между разнообразными, зачастую, экзотическими фигурами и позами загоравших.

                                  - Казинаки!  Купите.  Сладкие. Шоб я так жил! Вкусные, как моя жизнь. Лучшие в мире, Казинаки,- раздавалось в ответ предложение конкурентов

                                    У нас в программе « Для Сначала» был завтрак из ароматных помидор и огурчиков, купленных на одном из многочисленных открытых уличных прилавков. Они располагались в тени раскидистых платанов, у зеленоватых сетчатых контейнеров, заполненных громадными полосатыми херсонскими арбузами.

                                    До знаменитого Одесского Привоза , отсюда было далековато, а «кушать» хотелось всегда.

                                    Завтрак украшался вареной картошкой, обильно  сдобренной вкусным сливочным маслом и свежим укропчиком. Неотразимое пиршество разворачивалось прямо на газете с очередной пламенной речью Никиты Хрущева или фоткой радостно-бородатого Фиделя, энергично угрожавших всему империализму.

                                    Еда азартно поедалась под слегка пугающее жужжание целых эскадрилий назойливо-наглых ос, пчел и мух, все норовивших, чего-нибудь, таки, да  откусить от бесчисленных сахарных разломов вкуснейших южно-украинских помидорин. 

                                    Всех раздражали песчинки, скрипевшие на зубах. Они щедро залетали от пробегавших мимо толп, упорно стремившихся протиснуться, просунуться, проскользнуть к узкой прибрежной полоске синего моря.

                                    Оно, под самую завязку, было забито мокрыми плавками, купальниками и обычными, но , часто безразмерными,  домашними лифчиками, надетыми на прелести, трясущиеся, колотящие, гребущие и завидущие

                                    Важных дел было  невпроворот. Предстояло ещё  и самим сбегать, протиснуться, окунуться, освежиться и приобщиться. Сначала, сквозь непроходимые скопища народу, пытавшегося, хотя бы вступить в мелкую волну, у самого берега. Затем , искусно лавируя в морской воде, важно было не нарваться на копну холоднющих брызг от рьяных купальщиков, бешено молотивших ногами, прямо перед носом.

                                    А волнующий процесс поедания знаменитого Ленинградского мороженного с тонкой-претонкой шоколадной глазурью ?
 
                                    А обжигающе-перченые мититеи по пятьдесят пять копеек за пару  с кусочком серого хлеба и острым томатным соусом на маленькой тарелочке из фольги?
 
                                    А холодный ароматный "Вишневый Напиток" по одиннадцать коп., который продавали из больших желтых полу-цистерн с надписью "Квас"?

                                    Многотысячное людское море вдребезги разбивалось на  бесконечные очереди и группки у сотен киосков и открытых прилавков, где крикливые торговцы продавали миллионы пар солнечных очков, шапочек и купальных костюмов. 

                                    Тысячи шариков, обёрнутых блестящей фольгой, бодро прыгали на тонких желтоватых резинках. Бесчисленные калейдоскопы переходили из рук в руки, маняще крутились и оседали  на руках обгоревших на солнце, но счастливых малышей с облупленными носами.

                                    Особую группу на балюстраде составляли важные дядечки в солидных темных солнечных очках. Многие из них были вооружены настоящими морскими биноклями. Прижавшись к ограждению, они задумчиво смотрели вдаль.

                                  - А ну брысь отсюдова, малявка ! - с одесским пришепетыванием пуганул меня один из них, когда я пытался, было, втиснуться и полюбопытствовать,- А шо они там такое выглядывают?

                                  - Поцы! Бесстыдники!,- вдруг , крикнули им с нижнего уровня. Оказалось, что непосредственно под сворой этих возрастных наблюдателей,  располагались многочисленные кабинки для переодевания, открытые их жадно-похотливым взорам

                                  - А я ж себе раздеваюсь, раздеваюсь , таки, и думаю, шо ж они там целый день стоят? Та куда ж они все время лупают и лупают своими бесстыжими зенками ?

                                  - Та ещё очки темные на морды свои наглые натянули для прикрытия! Шоб они, зенки ваши бесстыжие, та повыскочили! - кричала из кабинки, ничуть не стесняясь, абсолютно голая  ярко крашенная блондинка .  Стояла она, расставив ноги, в боевой агрессивной позе, потрясая поднятыми вверх кулаками и полной грудью, колыхавшейся в такт ее бурным энергичным движениям.

                                  - Вот , щас-щас, как поднимусь, как всех бесстыдников позкидаю с балкона! ,- она стала быстро одеваться, а толпа наблюдателей, очарованно смотревших на соблазнительную боевую амазонку, быстро рассеялась, заспешив, куда-то вдаль, по очень важным и неотложным  делам

                                  - Завтра, наверное, лучше будет на Лузановку поехать, - лениво произнёс отец, обсуждая с матерью ближайшую программу

                                  - Там, и песка больше, и людей поменьше, и волнорезов нет,- вставил я свои пять копеек

                                  - Да! Море в Лузановке намного чище, да и деревьев полно. Можно в тени отдыхать,- оживилась мама

                                  - Мой мальчик,- обратился ко мне отец,- сядем-ка на катер, рванем, сейчас, в порт, поднимемся наверх по Потемкинской лестнице, а на Дерибасовской, заглянем в наш любимый букинистический?  Вдруг, повезёт купить что-нибудь интересное?

                                  - Через десять минут теплоход "Ванкувер" отправляется в Лузановку с заходом в порт,- важно, и как раз вовремя,  произнёс хриплый репродуктор

                                    Лихорадочно собравшись , мы ввалились на теплоход и, быстро рассевшись по скамейкам, смогли расслабиться. Катер быстро отвалил от пирса, отошёл подальше от берега и взял курс на порт. Здесь царствовал  свежий, слегка волнующийся, ослепительно-синий бесконечный простор.

                                    Мир, впрочем, как всегда, на моей детской памяти, был почти на грани войны. Наш непредсказуемый Никита Хрущев грозно декламировал " Кузькину Мать", непостижимую для тупого и жирного Запада. Эта Кузькина женщина, наверное, очень глубоко засела в его башмаке, отчаянно стучавшем по трибуне Генеральной Ассаблеи ООН.
             
                                    Но , несмотря на это, внутри у нас все было спокойно и радостно. Присутствовала, какая-то, на первый взгляд, непостижимая, ничем и никем необъяснимая, но абсолютно твёрдая уверенность, что все-все будет хорошо. Она светилась в каждом уверенном и веселом взгляде, каждой улыбке, каждом разговоре.

                                    Все шутили, смеялись и знали точно, что темные облака обязательно рассеются и , как в доброй-предоброй сказке, солнечные лучи счастья, своим золотистым искрящимся радостным потоком, хлынут  в доверчиво раскрытые объятия наших бессмертных душ...