Следы

   Раннее морозное весеннее утро спряталось за загорелой спиной дня, оставив на снегу после себя следы, - листья клёна, похожие на гусиные лапки.
Исписанные чёрной тушью, тонкие листы таили в себе некий ритм, положившись на который, можно было с большой вероятностью увериться в том, что вскоре будет разгадан замысел, на мотив коего, вслед за за вальсом метелей, зазвучат ударные капелей, а там уж лето, навязывая свою несдержанность всем и вся, задушит в горячих объятиях каждого. Оно, бывает, заморочит голову на свой манер так, что даже осень забывается у него на груди, пока не опомнится, покуда не вспомнит, - зачем пришла.

   День медленно наматывал пряжу жизни на веретено, и уже почти был готов заняться приготовлениями ко сну, как заметил гусей, что, оставляя позади закат, летели в сторону реки. Два ровных клина и ещё один - неравнобоким уголком, латинской L, означающей пять десятков, отставшая от античности цифирь. Луна, что выглянула, кажется, раньше положенного, для того лишь, чтобы встретить птиц и помочь им разместиться после долгой дороги, насчитала, что гусей было тоже - ровно пятьдесят. Тихими криками они приветствовали родные места. В тени луны, их стройное, достойное восхищения расположение, вызывало восхищение и жалость. Первое напиталось неутомимой их верностью, а второе - слепой верой, надеждой на то, что, по возвращении домой всё будет по-прежнему: чистая речка, лёгкая зелёная похлёбка свежих водорослей, и тот крепкий глубокий сон в своей постели, который не тревожат ни пощипывания за пятки рыбёшек, ни весеннее неутомимое негодование лягушек.
Эх, кабы так всегда...

   Как прошла встреча с домом у гусей, было не понять, но луна вдруг отчего-то сделалась чрезвычайно бледна. Ветви деревьев, как могли, закрывали её собой ото всех, пытались отогнать дурноту и привести в привычное расположение духа. Наверное, куда как проще было бы позаботиться о луне летом, когда у каждой веточки много-много хлопотливых, трепетных листочков, - нежных или огрубевших уже на сквозняке ветра. Но деревья расстарались и так, что через короткий срок луна уже смогла медленно пройти по тропинке между облаков наверх. Несмотря на её белоснежное сияние, она по-прежнему казалась беззащитной чересчур, наивной слишком, открытой сверх всякой меры. Такую просто обидеть, измять пальцами да бросить, укорив в этой ущербности её саму.

   Расстроенный, долго не мог заснуть день. Ему мерещилось всё бледное лицо луны, и тоскливый её взгляд в сторону гусиной стаи. Ворочаясь, и измочив подушку облака слезами, день в конце концов заснул, а поутру вся земля оказалась совершенно мокра. После кто-то говорил, что ночью с неба лилась вода, иные не были уверены в том. Ведь, высыхая, дождь не оставляет на щеках белых солёных следов.