Санькино лето

Лето Санька и любил, и ненавидел одновременно. Любил за то, что приходила пора долгожданных каникул и не надо было вставать по утрам и топать в школу, любил за то, что можно было гонять с друзьями по пропахшим липовым цветом улицам с друзьями до заката на великах, вздымая колесами пыль и тополиный пух.

А ненавидел он лето за то, что с его наступлением появлялась в Санькиной жизни она, — дача. Она, вообще-то, появилась в его семье давно, гораздо раньше самого Саньки, и, как ему всегда казалось, значила для его родителей гораздо больше него самого, а уж времени отнимала...

Как только первые теплые лучи солнца начинали прогревать землю, отец с матерью после работы дружно ехали туда, на дачу. Хотя какая это дача? В понимании Саньки дача — место отдыха и полнейшего расслабона, как у его одноклассницы Вероники. Бывал он у нее как-то в гостях: уютный домик и участок, засаженный фруктовыми кустами и бесконечными клумбами цветов. Санькина дача была совершенно непохожа на ту, что так ему понравилась.

Крохотный однокомнатный деревянный домишко скорее напоминал сарай с кучей инструментов и старым дырявым диваном. Никто как у Вероники не устраивал там чаепития на веранде, никто не отдыхал после тяжелой работы. Служил он лишь местом переодеться по-быстрому да дождь переждать, если таковой заставал семью за работой.

Ох, уж эта работа! Она отнимала его у друзей, а у него отбирала драгоценные часы и дни каникул, сокращая их и без того быстро истекающий срок. Матери казалось, что она поручает сыну самую несложную работу, но сам Санька считал, что лучше бы он копал грядки, чем обрывать разросшиеся усы у клубники или собирать колючий крыжовник.

Тело на жаре плавилось от скучной и монотонной работы, перед глазами мелькали мушки и взгляд невольно устремлялся туда, где далеко за изгородью их участка возвышались пологие зеленые холмы, покрытые, как рассказывала Вероника, кустиками вкусной дикой земляники. Саньку далеко одного не пускали, а он так мечтал удрать туда хоть на несколько часов...

* * *

В то утро был выходной, и родители, как всегда, собирались на дачу. Сразу, как только вернуться с рынка. Санька вызвался поехать на участок пораньше, чтобы открыть закупоренные из-за вчерашней сильной грозы парники. Почему он не сделал то, о чем просили родители? Отчего он свернул с дороги на неприметную извилистую тропинку, которая, как он знал, вела в сторону тех самых холмов?

Как бы то ни было, холмы эти при ближайшем рассмотрении Саньку полностью разочаровали. Вблизи они не были такими уж зелеными. Местами пожелтевшая трава обнажала вывороченную земную породу, — когда-то много лет назад тут были шахты, ныне давно заброшенные. Да и земляника хоть и росла, но ягод на ней не было, а малочисленные мелкие белые цветы были прибиты вчерашним градом.

Санька взобрался на вершину ближайшего холма и, сделав руку козырьком, прикрыл глаза, оглядывая горизонт. Вот только ради этого и стоило сюда взобраться! Вид открывался просто великолепный! Видны были их садовые участки, дальний березовый лесок, окраина города и даже небольшая речушка, петляющая меж холмов серебристой змейкой.

Санька залюбовался открывшимися видами, напрочь потеряв счет времени. И тут его отвлекли странные резкие звуки. Птица? Да нет... Звук шел от земли. Мальчишка перевел туда взгляд и ничего кроме травы и камней в той стороне не увидел. Но звук повторился, резкий, отчаянный, как последняя мольба о помощи. Санька пригляделся и заметил слабое движение в паре метров от себя.

Это был молодой стриж. Он сидел прижавшись к земле и почти сливаясь с нею по цвету. Взъерошенные перышки, открытый в отчаянии широкий клюв, испуганно распахнутые огромные глаза. Мальчик осторожно протянул к птице руку. Она не улетела, только втянула шею, вжала голову, стараясь спрятать ее под крылья, и прикрыла глаза. Санька погладил стрижа по голове одним пальцем. Перья были чуть влажными, но теплыми и мягкими. Тогда он накрыл стрижа ладонью и взял в руки. Стриж сидел на его ладошке, тяжело дыша и часто моргая, но вовсе не собирался улетать.

— Лети! Ну, что же ты, дурашка? Лети же! — подбодрил стрижа Санька и, слегка подтолкнув ладонью птицу, послал ее в полет.

Стриж расправил крылья, сделал пару быстрых отчаянных взмахов и, не пролетев и метра, штопором упал на землю. Санька испугался, подбежал... Стриж лежал, широко расправив крылья и таращась своими черными глазами. Казалось, будь он человеком, то уже заплакал бы от отчаяния и собственной беспомощности. Мальчик осторожно завернул свою живую находку в рубашку и направился наконец-то в сторону дачи.

* * *

А там его уже ждали. Свернув по тропинке в сторону таких манящих его раньше холмов, он совершенно потерял счет времени. Родители успели приехать раньше него. Отец долго и сердито отчитывал его, грозя домашним арестом и прочими страшными карами, а мать лишь молча, поджав губы, качала головой, разглядывая поникшие огуречные плети в парнике.

— Ты понимаешь, что я должен тебя наказать? — отец строго смотрел на сына сверху вниз. — Мы с матерью устали разговаривать с тобой и объяснять, что у каждого в семье должны быть свои обязанности. Все! Неделя домашнего, точнее дачного ареста!

Неделя? Целая неделя? На глазах Саньки выступили слезы обиды и, не найдя ничего более умного, он протянул отцу на ладони стрижа. Птица, пригревшаяся в Санькиной рубашке, открыла сонные глазки, заморгала, широко раззявив клюв.

— Что? Что это у тебя? — отец прервал свой гневный монолог и вглядывался в то, что протягивал ему сын.

— Эй, ребята, что у вас там случилось? — мать тоже подошла, взглянула на птицу и горестно поджала губы. — Это стриж. Не жилец он... Отнеси в кусты и оставь, кошка найдет и съест.

— Маш, да ты чего такое говоришь? — отец взял трепыхающуюся птицу из ладоней сына, погладил перышки, подышал на него, после чего с какой-то детской обидой посмотрел на жену. — Он же живой? Да и как можно вот так? Кошке... Скажешь тоже!

— Да, мам! Мы его выкормим, у нас пшено есть же... — затараторил Санька, поддерживая отца. — Он отсидится, окрепнет, а потом улетит!

— Нет, мальчики мои, не улетит. Стрижи не могут взлететь с земли... У них крылья длиннее чем лапки, они не могут ими взмахнуть, — мать аккуратно погладила пальцем мягонькие перышки на голове птицы, затем показательно расправила крыло птицы и грустно посмотрела на своих мужчин. — Да и питаются они, Саш, точно не пшеном. Они ловят на лету насекомых. А за день съедают больше своего веса.

— Откуда ты только все это знаешь, — пробормотал себе под нос отец.

— В школе надо было лучше учиться, дорогой. Так что ждет вашу птицу голодная смерть. Отнеси его подальше, сынок, чтоб не на глазах все это было.

— Ну, как же так? — глаза Саньки застили слезы, ему было ужасно жаль стрижа. Тяжесть теплого мягкого тельца в его ладони и частое-частое биение маленького сердечка казались, говорили о том, как сильно птица хочет жить.

— А я, кажется, кое-что придумал! Санька, не реви! Мы может и не очень учились, но тоже не лыком шиты! — отец подхватился и рванул за угол дома. Буквально через минуту вернулся, что-то сжимая в кулаке.

Мальчик пригляделся, — между большим и указательным пальцем отца была крепко зажата...обыкновенная комнатная муха, коих с наступлением тепла в их дачном домике водилось очень много. Осторожно, высунув от напряжения языки, отец с сыном принялись кормить стрижа. Отогнули нижнюю, более податливую часть клюва, вложили в широкий красный рот муху и сомкнули клюв, удерживая его в таком положении.

Птица застыла, испуганно выпучив на людей глаза, замерла. Все ждали, затаив дыхание... И тут, сделав натужное глотательное движение, стриж проглотил насильно навязанное ему угощение. Это его простое действие вызвало всеобщий вздох облегчения.

— Ну, если так, то жить будет! — улыбнулась женщина.

— А я что говорил? — мужчина победоносно улыбнулся жене и задорно, по-мальчишески, подмигнул сыну. — Мы его откормим! А потом летать научим!

* * *

Почти месяц отец с сыном каждый день с самого раннего утра пропадали теперь на даче, — ловили стрижу мух, кормили его и потихоньку учили планировать с небольшой высоты. Птица лететь боялась и первое время просто падала вниз, даже не пытаясь раскрыть крыльев для полета.

Забыты были друзья, для Саньки существовал только стриж. Его стриж. А с отцом они сдружились невероятно. Тот даже вроде как бы помолодел, во всяком случае, как говорила Санькина мать, поведение у мужчины мало походило на поступки взрослого и разумного главы семейства. Они с сыном все делали вместе, вместе теперь выбирались на дачу, вместе ездили за водой, копали огород, собирали ягоды, тихо переговариваясь между собой о чем-то своем, личном, мужском.

А через месяц стриж неожиданно улетел. Он уже несколько дней как осмелел, бодро тянулся спрыгнуть с руки, при попытке запустить его в воздух, выбирался из меховой шапки, куда его поселили, бродил на коротких своих лапках по полу домика, собирая на себя по углам паутину. И вот...Улетел.

В то утро, накормленный очередной порцией мух, стриж как-то странно подобрался весь и напрягся на отцовской ладони, а когда его чуть подбросили в воздух расправил крылышки во весь свой немалый размах и, чуть спикировав вниз, рванул ввысь, в высокое лазурное небо.

Санька с отцом стояли рядом обнявшись и, прикрыв ладонями глаза от яркого летнего солнца, следили за полетом быстрой птицы. Стриж сделал круг над огородом, коснулся крылом крыши домика, весело и победно щебеча, и унесся в сторону стоявшего в зените солнца.