Со спортом не дружил я никогда

     Со спортом не дружил я никогда.
     Дружба эта намечалась всегда на утро дня следующего. Но шли годы, а день этот всё не приходил никак.
     А тут нас как-то на традиционный субботник от родного НИИ выгнали.
     Аккурат в день рождения вождя мирового пролетариата.
     День долгожданный.
     С самого утра дамы наши институтскую территорию выметали, листву старую, да мусор бытовой, накопившийся за год, в кучи сгребали.
     Мужиков же начальство заставило разбирать завалы у только что построенного нового, этажей в семь-восемь, лабораторного корпуса. Завалы эти состояли из кирпичной крошки, кусков арматуры, битого стекла и прочего строительного мусора. Всё складывалось в ковш видавшего вида погрузчика и перегружалось затем в кузов его ровесника - самосвала.
     - Народ, на крышу помощь нужна – кинул кто-то клич – есть добровольцы?
     По молодости я всегда в каждую бочку затычкой лез. И тут не удержался. Пошёл в первых рядах.
     На плоской крыше размером с небольшое футбольное поле было уже чисто. Отсвечивал чёрным перламутром покрывающий её новый рубероид. И лишь невиданной длины ржавый стальной трос, распущенный кольцами по всей поверхности крыши, портил картину.
     План его эвакуации, как выяснилось, был придуман уже, мы же нужны были авторам идеи лишь в качестве рабочей силы.
     Правда, мы на это совсем не обиделись.
     Нам, как говорил Михаил Жванецкий:
     -  Только давай.  Особенно, если женщина красивая.
     Опять же и работа интеллектуальная. Это тебе не крошево кирпичное лопатой от земли отскребать.
     План был гениален. Прост. Потому понятен без лишних слов. 
     Нужно было найти конец троса, распутать его максимально и спустить свободным концом вниз вдоль торцовой стены здания.
     Трос был тяжелый и запутан основательно. Всё же за полтора часа удалось освободить приличный кусок его, метров в сорок, и приступить к спуску.
      Человек семь было нас. Пришлось здорово поднапрячься, чтобы подтянуть свободный конец троса к ничем не огороженному краю крыши. Подтянув, стали опускать, вытягивая его с большим трудом из не до конца распутанной, разбросанной по крыше паутины.
     В какой-то момент трос пошел легче, а потом и вовсе сам стал неспешно опускаться вниз.
     Стало понятно, что мы его победили.  И можно было выдохнуть.
     Правда, ненадолго.
     Потому, как паутина, разбросанная кольцами по крыше, вдруг ожила, а трос, извиваясь километровой змеёй сначала неспешно, а затем все более ускоряясь, побежал под ногами, норовя поймать в набегающие нераспутанные клубки, захлестнуть ржавой лентой, утянуть за собой.
     На конкурсе в девчачьи «классики» или, скажем, по прыжкам на месте каждый из нас мог в тот день стать чемпионом.
     На кону была жизнь.
     Понимание этого прибавляло сил.
     Мы прыгали высоко, расчетливо, успевая наметить в полете, в максимально высокой фазе его, новую точку для приземления. Чтобы в ту же секунду покинуть её, вновь высоко улетая в апрельскую высь.
     Без устали, в ужасе, с холодком в груди.
     Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три….
     Мелькали в воздухе головы. С огромной скоростью, страшно шипя, стремилась улизнуть с крыши разбушевавшаяся на ней стальная змея. Исчезнувшая, наконец, и напомнившая о себе вскоре снизу хлёстким эхом.
     Буд-то судейским свистком зафиксировав конец удивительного поединка.
     Крыша и трос тот до сих пор снятся мне ночами.
     Заставляют просыпаться и вновь вспоминать и внезапно наступившую тогда тишину и последующие за ней счастливые эмоции победителей.
     Выражаемые всего парой - тройкой слов из великого и могучего.
     Дружным многоголосьем.
     В множестве вариаций.
     Не обращая внимания на падежи и склонения.