Мысли старого дивана

          Кхе-кхе-кхе…
          Вот сладили меня хоть давно, а хорошо: крепок, и память не подводит. Как начну перебирать, что было – столько посыплется!

          Сотворен я фабричными умельцами при прежней власти, про которую всем говорили, что она народная и зажигает солнце социализма. Совсем юным привезли меня в казенное учреждение, которое чем-то заведовало. И со всем уважением определили в кабинет к начальнику, вроде как в помощники вопросы решать. Дел у нас было немеряно, работников много – кого послушать, кому подписать, кому указание дать. А тут еще просителей сторонних тьма-тьмущая,   то жить тесно, то с дитем помочь, то зачем-то ветеран с медалями. Ну, одних секретарша начальника сразу разворачивала – мол, не туда пришли. Других мой начальствующий напарник за стол к себе располагал, объяснял, почему помогать не станет или не может. А иных, особых, на меня сажал, сам подсаживался, секретарша им чай-кофе приносила. Бывало даже, что начальник из шкафа пузатую бутылку доставал, они с гостем пили и ласковое говорили. А уж как доверял мне начальник, особенно когда после работы в кабинете они с секретаршей закрывались и на мне размещались.  Ну, да это уже служебная тайна, я ведь по тому времени был государственным диваном.  Хорошее было время. 

          А потом строить заново начали – видимо, не зажглось солнце социализма. Только не говорили, что строят новое, а назвали стройку перестройкой. Я тогда не понял, да и сейчас не понимаю, что можно перестраивать, если еще и не построили. И что они опять строят, тоже не понял. Мой начальник себе кооператив сделал, а наше казенное здание и имущество этому кооперативу отдал, вроде как подарил. Меня, конечно, как особо ценный инвентарь, не забыл. Работники кто разбежался, кто остался, а разговоры пошли другие, всё больше о деньгах и о крышах. Ну, это и понятно – если строить, то какое строительство без денег, какое здание без крыши? 
          Чем кооператив ведал или промышлял, не знаю, хотя народ по-прежнему заходил и на меня садился. Раньше были все больше пожилые, а тут зачастили  молодые парни, все в кожаных куртках, с виду крепкие, а на разговор вялые. Я и речь их не всегда понимал, вроде по-русски, да не по-русски. Были и другие, те продавали или покупали, но как-то необычно – валенки вагонами или повидло фурами, а то еще страннее. Да повторяли, как заклинали: «Нал, Нал». Кто он такой, этот Нал?   

          Наверное, эта стройка удалась, потому что начальник мой, который теперь хозяином кооператива был, банк сделал и меня туда работать перевел. Вначале у начальника сомнение было, не стар ли я для новой работы. Только разобрался, оценил, какой я хороший работник, возраст не помеха, забрал с собой. Что с тем кооперативом стало, не знаю, новая работа увлекла. Впрочем, почему новая? Работа та же, но в другом заведении. Сидели на мне поначалу посетители в приемной начальника, который здесь уже банком командовал. Народ другой, и разговоры другие. Слова знакомые и незнакомые часто повторяли – лимоны, грины, баксы, деревянные. А еще сиф, фоб, офшор, кредиты, форекс… нет, уже не тяну, всё же время память выветривает, это я раньше все помнил. А в остальном как в моей юности – сотрудники, посетители, подарки гостей начальнику и подарки начальника гостям, разговоры за закрытыми дверями начальника с секретаршей, или с другой секретаршей, или сразу с двумя секретаршами. Потом банк переехал в новое здание, побольше, а там другой начальник сидел в кабинете.  Вначале я разместился в его приемной, но уже скоро меня направили работать в какой-то орган местной власти,  наверное, повысили.

          Нет, точно повысили, потому что теперь мы с начальником опять занимали один кабинет. И начальником опять другой был, но такой же деловой. А работа стала очень походить на прежнюю в том казенном учреждении, которое солнце социализма зажигало – отчетность и планы. Еще разговоры о том, как укрепиться в должности, кого уважить. От посетителей подношения, которые, со слов коллег, откуда-то откатывали. Признаюсь, понимал я не все. Вот еще, к примеру, начальник решал про оборону каких-то граждан (он про нее смешно говорил: "гражданская"). Как, думаю, мог он решать эту самую оборону, когда был  ветеринаром и пока в начальство его не определили, занимался разведением кроликов? Если даже я это знаю, неужели другим неведомо?
          Уединения начальника с секретаршей стали реже, хотя, может, это я стал менее сподручен для их бесед?  Наверное, так, потому что меня определили из кабинета начальника на работу в его приемную. И здесь у меня открылось второе дыхание. Сам никогда не поверил бы, но начал я различать мысли тех, кто на меня садился. А до того еще научился понимать, с чем человек пришел. Если сел на меня плотно, значит солиден, в себе уверен, пришел за своим. А ежели на краешек присел, едва меня коснулся – этот проситель, такой уйдет ни с чем. Сколько мыслей мной было прочитано, сколько человеческого горя и забот! Рассказывать о том не могу, это только между нами, как тайна исповеди. И вот так было у меня день за днем. Сколько их, горемык, на мне пересидело?   

          Шли годы. Начальник старел, старели и менялись секретарши, уходили на пенсию работники. Старел и я. Однажды услышал, что начальника отправляют на пенсию, потому что он не подмазал кого надо. А как можно человека подмазать или отправить, ведь не машина, не вещь? Только через малое время начальник собрал возле меня работников и сказал, что уходит на заслуженный отдых. Добавил, что будет скучать и что выходит на пенсию со слезами на глазах. А чтоб всех помнить, на память о коллективе возьмет к себе на дачу несколько памятных предметов. Как же я был горд, когда он выбрал и меня.

          Так что сейчас живем мы на даче. Начальник мой уже не начальник, и оба мы не у дел. Теперь мы с ним вроде как просто сожители. Он поначалу все по дому ходил, бухтел про себя, что надо было ему больше брать, тогда бы он и давать мог больше, и в начальниках сидел дольше, и имел на зубок не как сейчас. Все поминал какого-то Ван Ваныча, который из бюджета немеряно сливал и потому у своего начальства любимчиком был, а сейчас кайфует на виле в канарах. Ничего я не понял – что за бюджет такой, какая вила, что за нары? Умный все же у меня подельник, тьфу ты, сожитель!   
          Нынче он приутих, теперь мы все больше телевизор смотрим, а он взял за моду со мной вроде как беседовать. Хотя что со мной ему говорить, я ведь про себя думу думаю, ему не отвечаю. Да и не стал бы я разговаривать, когда он ко мне все только задом разворачивается. А я, может, старше его, где ко мне уважение?
          Чего только он мне не наговорил? И что какой-то большой генерал убег далече с казенными деньгами, а за им вослед бегут и бегут такие же защитники и избранники. Добром народным свои карманы набивают и управы на них нет, а народ в нищете мается.
          Еще помянул иноземную хворобу, страшную на вид.  Народ от нее мрет, не приведи Господь! Да все больше старые. Сожитель сказал, что помер уже мильон пенсинеров. «Ну, людей жаль, – говорит, – зато государству послабление, пенсию не платить. Шутка ли, такую прорву кормить!» А я вот про себя подумал: «Так ведь старики и старухи эти всю жизнь свою на государство работали, кто же теперь о них, беспомощных, позаботится?»  Я-то диван, вещь неученая, пусть бы кто умный мне растолковал.
          А про вакцинацию от этой хвори сожитель сам не понял. Вроде  она необязательная, выбирай: хочешь – вакцинируйся, не хочешь – ходи так. Только не вакцинированных до их работы не допустят. А к другой  работе не вакцинированные не подстроены. А без работы нет денег. А без денег кто этих людей и дитев их кормить станет? Опять не складывается.
          А еще говорено, что шибко цены в магазинах растут. А чего им-то еще расти, взрослые давно, небось?  И всюду, по словам сожителя, сплошные проблемы. Хорошо, что я всего только диван, мое дело служить людям. Надо жить. Глядишь, и покряхтим еще.