Две недели в августе

Мы познакомились 28 июля. Уже не помню, почему я так затянула, но это был последний день приема документов на вступительные экзамены в тогда еще Ленинградский университет. Философский факультет. Мы просто вместе стояли в очереди, чтобы сдать документы. Говорили о том - о сем. Правда, я сразу заметила, что он «запал» на меня… Но это не произвело на меня большого впечатления. В отношении молодых людей я была тогда изначально практична и рациональна: первым делом прикидывала, годится он в женихи или нет. Этот – явно не годился. Ну что это за «претендент» – с перспективой будущего, по крайней мере пятилетнего, студенческого безденежья? В моем тогдашнем представлении «претендент» должен быть постарше и… в состоянии меня обеспечить.

Мы свободно общались, но барьер был уже поставлен. Я сдала документы, а вот он – не сдал. Какой-то бумаги не хватило… Но его это как будто бы не очень и огорчило. Распрощаться тут же – не получилось. «Барьер» он наверное почувствовал, поэтому как-то «случайно», будто увлекшись разговором, увязался меня проводить. А вернее - узнать, где  я живу. Это оказалось не далеко, я жила тогда у дяди на Петроградской стороне. То есть от университета, со стрелки Васильевского острова – это минут десять на 10-м троллейбусе. Проводил он меня прямо до квартиры. И мне казалось, что мы однозначно - попрощались. Тут же я принялась за свои конспекты и учебники – надо было готовиться к экзаменам… Но часов в шесть вечера неожиданно раздался звонок в дверь – на пороге стоял мой утренний знакомый. Перед его широкой и щедрой улыбкой я не устояла. В квартиру я его не пригласила, но сказала, что «сейчас выйду». Дяде это все не понравилось: экзамены, а тут, совсем не вовремя, появляется молодой человек… Мне и самой это не нравилось, но события начали уже развиваться как-то помимо меня.

Как только  мы вышли на улицу, он взял меня за руку и, эдак вот, на порыве: «Едем на острова?». Вроде как с лету, пообещал какое-то чудо. На меня впервые повеяло силой, и силой благодатной, которой я не могла и не хотела противостоять… Он  уже отслужил в армии, был ощутимо  взрослее и однозначно – влюблен. Причем так: сразу и навсегда. Это читалось легко, было неожиданно и лестно. Что с этим делать я не знала, а главное – не хотела с этим ничего делать. На уровне подсознания я конечно знала, что это не «претендент». Голову не теряла… Мне казалось, что голову я не теряла…

  На островах (тогда это называлось ЦПКиО им. Кирова) он, держа меня за руку, показывал какие-то  места, что-то рассказывал… И все – на таком сильном внутреннем порыве… побеждая и отодвигая мою рациональность куда-то на задворки. И все-таки страх, ответственность, недовольство дяди в голове я держала.

- Все, пора. Завтра мне надо заниматься.

Но  весь обратный путь мы все-таки были «на островах».

Встречи я назначала  на стрелке Васильевского острова. Во-первых, потому, что это – десять минут на троллейбусе от дома, а во-вторых потому, что место уж больно красивое. Он всегда опаздывал, чем очень задевал мое самолюбие: ну не годится девушке ждать! Это он должен ждать… Я тогда и не догадывалась, чего стоило ему вовремя добраться до этой «стрелки». Жил он в Гатчине. То есть сначала он должен был на электричке доехать до Балтийского вокзала, потом два  транспорта с пересадкой… Появлялся он всегда с сюрпризом. Если я ждала его, сидя на скамейке, он, незаметно подойдя сзади, делал какое-то невероятное гимнастическое сальто: держась за спинку скамейки, перемахивал, подняв ноги выше головы так, чтобы медленно, аккуратно и точно сесть рядом со мной. Как с неба падал: «Какая неожиданная встреча… Девушка, вы не меня ждете?». Недовольство ожиданием сменялось смущением и восхищением: он что же, еще и гимнаст?  Если я прогуливалась среди цветников, он долго прятался у меня за спиной, потом неожиданно  оказывался передо мной – на одном колене и с цветком в руке. Сорванным с этих элитных цветников! Обида за опоздание мгновенно сменялась страхом и восхищением, скрыть которого я скорее всего не умела…

И снова мы ехали на острова. Я не помню, о чем мы говорили, но наговориться мы не могли, равно как насытиться обществом друг друга. Однажды, это было воскресенье… Народу в парке много, везде музыка, непроходящее ощущение праздника. У него – какой-то фонтан идей… Вот еще одна.
 
-Пойдем на танцы?

-На танцы? - как-то неопределенно вырвалось у меня. Дело в том, что «танцы» в моем представлении были  явлением  очень уж маргинальным… Там ведь к тебе кто угодно может подойти… Он мгновенно разрушил все мои сомнения:
 
-Да, на танцы, на танцплощадку… Знаешь, я хорошо танцую… И я хочу весь вечер танцевать с тобой!

- Но я-то танцую – не очень…

- Тебе так кажется, со мной ты будешь танцевать очень хорошо.
Это было как у Высоцкого – «И бережно держа, и бешено кружа…». Мне действительно стало казаться, что я хорошо танцую, мне было так легко!..  И это длилось…Танцевал он не просто хорошо, но виртуозно и был просто счастлив – и движением, и музыкой и этим вечером, и мной. Все это конечно же передавалось мне…А перед окончанием одного танца, он на какую-то минуту оставил меня, продолжая танцевать один. Это было то, что называется «степ». И такой закрученный «степ»!  Вокруг него (нас?) мгновенно образовалось  свободное пространство, где танцевал он один… потом все долго аплодировали… Меня захватывал какой-то мощный, пьянящий вихрь. Шквал новых ощущений, которые я не успевала ни вместить в себя, ни осмыслить, ни переварить… Они же только множились… У меня начинала реально кружиться голова… Может быть это и называется «вскружить голову»?

Он не только хорошо танцевал, он еще и пел!  Вот мы сидим в алле на скамейке:

-Жаль нет гитары, я бы тебе спел… Но решился спеть он и без гитары. Вполголоса запел что-то сильное, характерное, бардовское… с точными и точеными интонациями. И снова у меня начинала кружиться голова…

Совсем не помню его лица. Совсем. Вряд ли он был красавцем. Да и какое это имеет значение! Это была мощная, самобытная натура. Родом он был с Валдая, имел странную и говорящую фамилию. Что-то вроде - Воильщиков. Наверное его предки, такие же сильные и цельные, как он, красивые… там на Валдае, воевали или валили лес…

Мы были знакомы чуть больше двух недель. Встречались так часто, как могли, однозначно: после сдачи очередного моего экзамена. Причем, сразу же после экзамена, в середине дня. Чтобы не упустить ни одного часа… А  числа 13-14 августа  мне надо было уезжать домой, к родителям. В университет я поступила, но главным в моей жизни стало уже что-то другое.

Эти две недели мы провели, будто на облаке. Он правда успел сказать, что в этом году  поступал на режиссерский факультет… Все мгновенно сложилось: так вот откуда все эти таланты, которых в реальности было наверное больше… Отчего-то в этот момент меня что-то резануло. Какое-то непонятное предчувствие, для чего не было, казалось, никакой причины… Какие преграды могут быть в молодости?

- А что ты делал тогда в университете?

- Наверное от огорчения решил стать философом. Но, оказалось, приехал, чтобы познакомиться с тобой…

Последний вечер. Из центра «на острова» мы поехали на речном трамвайчике. Прекрасная солнечная погода. И вообще, мне казалось, с его появлением в Питере все время была прекрасная, теплая, солнечная погода… Мы стояли на палубе и любовались живописными берегами, красотами  проплывающих мимо дворцов. Помню, я что-то рассказывала… Неожиданно он прервал меня: «У тебя даже голос красивый…». И сказал это так грустно, будто перед расставанием, будто слышал только музыку  голоса. И снова – что-то резануло.

… Не было никаких признаний в любви, все было слишком ясно. Мы были так едины, и так чувствовали это, что слова ничего не добавили бы. Запомнились еще два момента.   Мы шли по полупустой аллее, смеркалось. Неожиданно он оказался передо мной, положил руки мне на плечи:

- Послушай, это хорошие стихи… На мгновение он ушел в себя.

…А если ты разлюбишь меня,
Мои ресницы поднимутся
Из глубин твоего равнодушия.
И когда-нибудь через тысячу лет
Ты уколешься о мой последний взгляд.
Читал он дольше, но запомнила я только это. Стихи потрясли меня, и снова где-то внутри резануло. Ну зачем он это сказал?

Прощаясь, в тот вечер, он, опять же, без всякой связи, сказал: «… я не могу дать тебе не только того, чего ты стоишь, но даже того, к чему ты привыкла» - «Мне не нужно ничего» - «Я себе этого не прощу».

****

Все, вот и все.  Правда, шарик оказался на моей стороне… Ход был за мной. Ход, которого я так и не сделала.

Началась осень, занятия в университете. Какая это была осень! Солнечная, яркая от листопадов и – никаких дождей. Его не было рядом, но я постоянно чувствовала его любовь, и от этого ощущала себя как сокровище. Там внутри, где сердце, теперь сокровище. И никто этого не видит. И не должен видеть.

Проходил месяц, другой, но он не появлялся. Я знала только то, что он уехал не Валдай. И звучит-то как: Вал-дай!… Наверное самое прекрасное место на земле… Но не может же он не появиться…

****

Тогда, в августе - получается что промыслительно -  он познакомил меня со своей старшей сестрой Галей.

-Она тебе понравится.

Мы приехали в Гатчину, долго шли по прекрасному дворцовому парку… Потом была Галя, которая поила нас чаем, и смотрела на нас какими-то счастливыми  и всё-всё понимающими глазами, была его любимая племянница Танька… Было что-то еще, что всегда бывает на облаке…

Наверное тогда он приехал для того, чтобы «стрельнуть» денег. У него совсем не было денег…

****

И тогда же, осенью, когда времени прошло уже достаточно, я поехала к Гале, мне  запомнились ее хорошие, понимающие глаза. На этот раз она тоже все понимала и знала все-таки больше, чем я. Она знала – где он, что он…

-Да что ты из-за него страдаешь! Не стоит он этих страданий, и тебя не стоит… Брось ты его… Он испугался и сбежал. Он боится к тебе прикоснуться… Он действительно ничего не может тебе дать. И смириться с этим он тоже не может.

- Кто знает, кто чего стоит…

Потом она вдруг говорила совсем обратное: «За это время я получила  от вас несколько почтовых открыток. Такое ощущение, что они написаны одним человеком, или – что вы общаетесь друг с другом через меня. Может вы действительно… Не знаю, не знаю…

****

Собственно, все ведь было понятно. Шарик  был на моей стороне… То есть ход был за мной. Нужно было бросить все, м. б. и университет, и разделить его судьбу. И не то, чтобы я была на это не способна… Отнюдь! Я любила его так, что готова была не только умереть за него, но восторженно и медленно умирать. И не только умирать. Я чувствовала в себе силы помочь ему подняться на Олимп. Тот самый Олимп, к которому он стремился… И еще я понимала, что сам он этого сделать не сможет. Почему-то не может. В нем я чувствовала какой-то предел, которого не было во мне.

Потом во всех этих размышлениях, длившихся не один месяц, наступил какой-то кризис. И однажды все прояснело. Увидела ли я вещий сон, или это привиделось мне наяву. Но будущее предстало передо мной так четко и так реально, что я даже испугалась.

Итак, я помогла ему подняться на Олимп. В реальности. Но именно то, чего жаждал он, чего жаждала я, то, ради чего я клала свою жизнь… Именно это оказалось для него невыносимым. Он не мог мне простить, того, что я сделала для него. Мука была для него нестерпимой. И он стал мне мстить. Изощренно и талантливо. Так, как он делал все…

Это уже было не восторженное умирание, как апофеоз жертвенной любви, но медленная смерть от неловкого, предательского выстрела в спину из-за угла… Я поняла, что такого расклада я не перенесу.

… В жизни есть движения, которых делать – нельзя. Нельзя помогать мужчине осуществиться… Уже тогда я это не только знала, но чувствовала это всем существом. Несмотря на головокружительную любовь. И еще – что я поняла уже тогда – больше уже так  я никого не полюблю.

****

Тему «Воильщиков» я себе просто запретила. Воли мне хватило.  Как только я внутренне отказалась от него,  вскоре познакомилась со своим будущим мужем, который однозначно годился и в женихи и в «претенденты»… Да только приоритеты у меня поменялись… Мы встретились пару раз, и я вдруг опомнилась: что же я делаю, это же ложь… Надо все это немедленно прекратить! Но – удивительное дело! -  все мешало мне это сделать. Будто Бог уже назначил мне его.  Сначала я просто не пришла на встречу, надеясь, что он – поймет… Он же, напротив, два раза приходил ко мне, не заставал меня, просил передать, что придет тогда-то… А при встрече сказал: «Если ты не хочешь со мной встречаться, скажи…». Я что-то наврала… а про себя подумала: «Какой хороший человек…»

Потом… он сразу же понравился тетушке, а дядя, подполковник и начальник курса военной Академии, хотя видел его только один раз и в гражданском, почему-то догадался, что он – военный. Когда же стало ясно, что этот неулыбчивый капитан еще и академист… он едва подавил довольную улыбку. Он  всерьез считал, что среди военных гораздо больше порядочных людей. Я же с грустью подумала только о том, что все равно я уже никого не смогу полюбить. Почему бы не выйти замуж просто  за хорошего человека и быть ему хорошей женой?

Кофе с коньяком

Мой новый поклонник оказался щедрым кавалером. Вернее, имея другие деньги, он был просто естественен. Как-то мы шли по Большому проспекту Петроградской стороны, и я сказала, что мне нужно зайти в аптеку, чтобы купить что-нибудь от головной боли.
- Что, болит голова? Ну зачем же сразу таблетки? Попробуем другое…
Мы как раз проходили мимо кафе «Ландыш». Дорогое, как сейчас сказали бы «стильное» кафе, куда студенты конечно не заглядывают… Мы поднялись на второй этаж, разделись, сели за столик. Он заказал кофе с коньяком для меня и бокал сухого вина для себя. Сервировка была из серебра… до сих пор помню: белое серебро с черным. Коньяк - в маленьком  изящном графинчике…
- А коньяк  лучше сразу вылить в кофе, - заметил он, - прямо в горячий кофе.
Какое блаженство, головная боль, мучившая меня весь вечер, как-то ощутимо сползала с головы. Как же мне хотелось еще этого самого - «кофе с коньяком»!

На танцы

Договорились встретиться в субботу.

-Куда бы ты хотела пойти?

- Я бы хотела потанцевать… - посыпала я соль на рану.

Когда швейцар открыл перед нами двери «Садко», я изумленно обернулась: «Ресторан?!»

- Но ты же хотела потанцевать,  не в ДК же идти  на танцы…

Ну, естественно… Кажется недавно я тоже так думала.  А «Садко»…В то время это был самый роскошный ресторан Питера.

В театре

Когда в антракте мы вышли в фойе, я невольно остановилась, привлеченная тем, как официант разливает в бокалы шампанское. Меня удивило то, что оно не было привычно золотистым. Я обернулась на своего спутника: «А что, разве бывает красное шампанское?». Он понял, что этой диковинки я не пробовала, кивнул официанту и взял два фужера: «Обычно его называют розовым…Ну, все это – от сорта винограда…».

М-да… кофе с коньяком, ресторан «Садко», розовое шампанское… А у Воильщикова не хватало мелочи на электричку…

Все было как-то изначально серьезно. Головокружения исключались. Летом во время каникул он прислал мне письмо из отпуска, который проводил у родителей в Приморье. Он писал, что весь отпуск, помогая матери, был сиделкой у отца, с которым случился инфаркт. Как-то грустно живописал, как он боролся с нашей прекрасной медициной, где ничего нет… Как одновременно не мог  уследить за отцом, который несмотря на все запреты врачей и его уговоры, вставал…

Я отложила письмо… Старшая сестра: «О чем пишет?». – «Почитай…».  Она недоуменно подняла глаза: «За таких замуж выходят…»  Это я знала и сама.

****

Долгие годы я считала, что Воильщиков – главное событие, главная несостоявшаяся моей жизни. Его не стало, и жизни не стало. Стали происходить события, которые складывались  в жизнь, но у меня уже никогда не кружилась голова. Те две недели я уложила в этакий чемоданчик, тщательно закрыла на все запоры, и хранился он в самом дальнем уголке моего подсознания. Я его никогда не трогала, боясь воскресить боль, которой я не вынесу, боясь «уколоться  об этот последний взгляд».

Но наступил какой-то момент, я открыла чемоданчик и - не укололась… Последнее, что я знала о Воильщикове от Гали: он не просто сбежал от меня, он уехал куда-то на Дальний Восток и стал там работать следователем (!?). Нет, здесь что-то не то…
Вскрыв «чемоданчик», я захотела увидеть, как сложилась его жизнь. И Бог показал мне это. Судя по всему, он стал провинциальным актером…

Сначала мне были показаны мои путешествия, во время которых я его искала. Помню природу провинциального края, которая ощутимо отличалась от природы средней полосы. Неожиданно я оказываюсь в какой-то сапожной мастерской. И вхожу я именно в помещение, где сидят мастера. Он сидел на низком сидении в робе сапожника. Лоб его был перевязан платком, как у пирата. Лицо, опять же, не различимо и м.б. специально перепачкано ваксой. Но я знала – это он. И даже поверила в реальность этой сапожной мастерской. Села рядом. Он понял, что это пришла я, но продолжал «работать». Он много двигался, юродствовал, вроде как желая быть не узнанным… Но потом  я увидела стеклянную перегородку, за ней сидела вроде как комиссия или жюри… Люди,  которые совсем не удивлялись его юродству. И я поняла, что он – в роли. М. б. вживается в роль. Вдохновленный моим присутствием, он импровизирует: провоцирует какую-то активность, все вокруг него рушится, задевая и меня… В этой суете я даже падаю на него.  Он пытается меня «спасти»… на самом же деле всматривается в меня – та же ли я, что прежде? Сердце защемило… Мельком замечаю, что жюри из-за стеклянной перегородки взирает на его юродство не просто равнодушно, но даже благосклонно. Было видно, что к этим его штучкам все привыкли. И даже чего-то ожидают. Еще я почему-то поняла, что он – дамский угодник.

Поутру я все размышляла над этим сюжетом. И тут я вспомнила еще одно. Во сне постоянным фоном присутствовал  со своими песенными ужимками Александр Вертинский. Что же он пел? Как я ни напрягалась, в голове крутился только «Концерт Сарасате».

Ваш любовник скрипач, он седой и горбатый.
Он Вас дико ревнует, не любит и бьет.
Но когда он играет Концерт Сарасате,
Ваше сердце, как птица, летит и поет.
Он альфонс по призванью
Он знает секреты.
Он может из женщины сделать зеро,
Но когда он играет свои менуэты…
Он божественный принц, он влюбленный Пьеро.

Неужели пасьянс сложился? Неужели это и было содержанием «чемоданчика», в который я столько лет боялась заглянуть? И почему я не знаю его лица?  «Он седой и горбатый…». Еще раз я, коря себя за трусость, откручиваю все назад… Нет, все правильно… И если бы заново, я поступила бы также.
Вот только эти две недели в августе…