Живая вода

   Когда не видит бабушка, круг дозволенного переступается. Прыгаем с крыши бани, заглядываем и аукаем в колодец. Вода дрожит от беспардонного вмешательства в её одинокую жизнь. Каково ей, бедной, глубоко-глубоко в деревянном колодце! Темнота, холод, зажатость, скукотища. Изредка откинут крышку колодца в пространство качающегося, изменчивого света, наклонится торопливое лицо, плюхнется со всего маху цинковое ведро и, наполненное, нахально толкнёт мокрые бревенчатые стенки, хвастливо визжа, что ему некогда, что его ждут наверху. А она тут томись в темнице, вздыхай, что не суждено ей всей целиком понежиться под открытым небом, что её вычерпывают по частям, отщипывают  по кусочку, как буханку...Журавель с увесистым камнем и металлическим канатом  мы, на всякий случай, не трогаем, хоть и соблазнительно.

   Наведываемся к яку, грузному и грустному, вонючему, с длинной, спутанной шерстью. Его привязывает к воротам дрянной забегаловки, похожей на загон для овец, сварливый тувинец с трубкой в гнилых зубах. Як терпеливо ждёт на пыльной дороге, пока хозяин препирается  с продавщицей.

   Иногда удаётся бесконтрольно  и совершенно безнаказанно прошвырнуться к Центру Азии и к Енисею, к тому самому месту, где два Енисея, Большой и Малый, сливаются в одну могучую реку. Эта, ничем не скованная, открытая, широкая, счастливая вода, без начала и конца - совсем, совсем иное, чем то  скромное, тоскующее существо, зажатое в колодезных застенках. Сильная, гордая, немеряная вода, бери, сколько душе  угодно - не убудет. С берега смотрим, как она стремительно бежит  и как не шелохнутся обтёсанные течением камни на дне.