Марсианские ветры

1. ВЕТРЫ ЦВЕТУЩИХ ДОЛИН

    Ты рассмеешься и скажешь: - Какой же ты фантазёр! Это по силам только тебе, - в этом весь ты, - сказать, - ты большой выдумщик: - Ветры с цветущих долин Земли взмыли в небо, взяли с собой пыльцу цветов и ароматы трав и перелетели на цветущие долины Марса. Я отвечу, важно подбоченясь и, состроив умную мину: - Да, я таков! Но ты представить не можешь, как преобразили ветры Земли с ветрами Марса здешние долины и луга! Цветочная пыльца цветов Земли смешалась с цветочной пыльцой цветов Марса, они изменились; они взяли самое лучшее, они отдали самое лучшее; из удивительной смеси появились и расцвели новые цветы Марса. Они покрыли долины и луга, сухие холмы и каменистые впадины оврагов красивым живым ковром с удивительным орнаментом. Он меняется, едва ветерок потревожит цветочные бутоны, как цветные стёкла в калейдоскопе при повороте создают новый узор, так и при новом дуновении меняется рисунок живого ковра. И с каждой сменой рисунка над колышущимся морем цветов поднимаются невидимой волной насыщенные благоухания: соединившиеся ароматы и запахи цветов и трав двух планет растекаются осязаемым душистым облаком. Оно медленно и плавно льётся вширь и вглубь территории Марса. На севере планеты облако мягко уткнётся в острые ледовые пики дальних гор, впитывая в себя прохладу льда и морозную свежесть снега и, преобразится. На юге облако заскользит над неспокойными водами огромного океана, впитывая в себя солёные брызги вод и лёгкость морской пены и, преобразился. На западе облако вольётся в хвойные эманации густого необозримого таёжного царства, соединится, перемешается с ним и, преобразится. На востоке облако остановится в благоговейном трепете перед руинами покинутых городов; ветер, гуляющий по заброшенным улицам и пустым площадям, поднимает пыль, пахнущую забытыми воспоминаниями звонкого детского смеха, гомона улиц, пением птиц и гудками клаксонов с поверхности, она золотится и мерцает в скользящих лучах вечернего марсианского солнца, облако цветочных ароматов накроет руины тонкой душистой пеленой, смешается с пылью и, преобразится. Облако, большое облако, повисшее над Марсом, изменится и прольётся дождём на юге, востоке и западе и на севере просыплется цветочным снегом.
    Ты рассмеёшься и скажешь: - Не может этого быть! Я соглашусь: - Верно. Но ты уже никогда не рассмеешься и ничего не скажешь; ты однажды ушла вместе с южным ветром, улетела на его могучих крыльях, пошла следом за ним.
    Я остался один на один со своим одиночеством. И вот, я спрашиваю тебя: - Ты чувствуешь, как восхитителен ветер, льющий с цветочных долин, ты ощущаешь на своём лице его дыхание, ты замираешь, когда он касается твоих губ, твои ланиты пунцовеют? Можешь со мной не соглашаться, но ветры Марса сродни ветрам Земли: волнуют, тревожат, не оставляют равнодушным.
    Помнишь, мы мечтали, сидя на ступеньках крыльца открытой веранды нашего дома на летним тёплым земным вечером, смотрели на звёзды, что однажды вот так будем сидеть вдвоём на ступеньках крыльца открытой веранды нашего уютного дома летним тёплым марсианским вечером, взявшись за руки. Сидеть, смотреть на звёзды, отыскивать среди них голубую точку – Землю, смотреть на цветочные долины и дышать удивительным ароматом марсианских цветов и трав. Марсианские ветры несут ароматные волны к нашему дому, к нам, сидящим на ступеньках крыльца, взявшимся за руки.
    Я благодарен марсианским ветрам цветущих долин, они возвращают мне тебя каждый вечер, возвращают тебя из глубоких бездн неизвестности мне, сидящему в одиночестве на ступеньках крыльца разрушенного временем дома холодным зимним долгим марсианским вечером.

    Ветры цветущих марсианских долин срывают с губ моё имя и уносят прочь…
      
2. ВЕТРЫ ПЕСЧАНЫХ ПУСТЫНЬ

    Некая мистическая сила, присущая исключительно отдалённым пустым местам, способна разбудить воображение. Именно она навевает радость и страх одновременно, когда смотришь, как непринуждённо и красиво, будто уставшая красотка в полуденный зной в тени прохладной густой древесной кроны, светло-жёлтыми песками разлеглась марсианская пустыня.
    Прекрасно понимаю, стараясь передать всю прелесть марсианской пустыни, волей-неволей, я манипулирую своими земными воспоминаниями, ярким светом они вспыхивают каждый раз, стоит лишь закрыть глаза, я будто накладываю кальку давно позабытого и стершегося из памяти на то, что лежит перед моим взором.
    Песчаные пустыни Марса загадочны, как и их земные сёстры: притягательны в той же мере и бесконечно великолепны в своей строгой безжизненной красоте.
    Если смотреть на пески в полуденные часы, когда солнце бьёт в глаза, они кажутся монотонными, глубоких коричнево-терракотовых тонов, будто нет в них никакой изящности и привлекательности.
    Но стоит лишь вечерней порой повернуться спиной к солнцу, как пустыня расцветает всеми красками: тотчас представляешь радугу, которая выстлалась на песках, улеглась цветным покрывалом, слетевшим с высокого синего марсианского неба, удивительно похожего на земное.
    Чего лишены пески марсианских пустынь? Вычурности и излишества. Одна строгая гармония красок и цвета. Скользящие по горбам холмов и пологим склонам дюн солнечные лучи облагораживают эту непритязательную, удивительную, восхитительную неземную – марсианскую – красоту.
    Пески марсианских пустынь великолепны. Всегда. Как и пески земных пустынь. Как и в прежней земной, так и в нынешней марсианской жизни я люблю наблюдать за ними в чуткие восприимчивые часы заката. Именно эти, вечерние, долго-длящиеся минуты созерцания обостряют мои чувства восприятия.  Собственно в вечернее время в песках происходят те изменения, днём незаметные глазу.
    Чего в  этом больше? Воображения или реальности? Никогда не допытывался. Принимал происходящее как есть.
    Красота это бутон цветка. Она спит, когда он закрыт. Но стоит лучом солнца приласкать нежные лепестки, бутон раскрывается, просыпается красота.
    Красота песков марсианских песков бесспорна. В штиль она подобна спящему цветку. Едва ветерок своим дыханием его коснётся, как они преображаются.      
    Среди холмов, струясь в ложбинах, собирая в себя все звуки, как река вбирает в себя ручьи, слышится тонкая грустная мелодия: где-то далеко за краем воображения некий неизвестный музыкант вдохновился неким видом, приложил к сухим устам песчаную флейту, впустил воздух. Дал жизнь флейте песков. И пролились первые робкие звуки. Неуверенные, будто флейтист стеснятся чего-то или перед кем-то робеет. Чем далее развивается мелодия, тем увереннее слышатся ноты, тем чаще он вплетает в узор мелодии фиоритуры марсианской фантазии.
    Удивительно вот что: этого не замечал в ветрах земных пустынь. Ветры марсианских пустынь кое в чём имеют собственную индивидуальность. В общей массе воздушных звуков, как в симфоническом оркестре, присутствуют разные струи: одни своим напевом напоминают звонкое звучание струн марсианской арфы, другие хрипят, будто их мучает отдышка, и они превращаются в крупные булыжники, грохотом доминируя над остальными; третьи – особая часть ветра, они легки, почти невесомы, подобны птичьему пуху, летает он над поверхностью и играет всеми оттенками золота в закатных лучах марсианского солнца.
    Их, струй ветра, много. Их нужно уметь услышать, почувствовать, нужно, чтобы они вошли в тебя, остались в тебе, зазвучали.
    И снова картины из прошлого прорывают фронтир с настоящим, они накладываются на видения здешних песчаных пустынь.
    И вот в немыслимой раскалённой дали, в плавящемся и мерцающем воздухе возникают восхитительные миражи древних марсианских городов. Они были здесь задолго до того, как Время начало ссыпать песок забвения с высокого неба. В этих марсианских городах – совершенно не похожих на земные – жили люди, любили, рождали детей. В них – как и в городах земных – процветали ремёсла и развивались науки, звучала на улицах – как и на улицах земных городов – прекрасная музыка, танцевали дети и взрослые. Такие же картины я видел в пустынях на Земле, когда поворачивался спиной к солнцу и смотрел в золотые россыпи песка, теряющиеся в перспективе в зыбком золотистом тумане.
    Пришли пески, и жители городов навсегда покинули уютные стены своих домов. Это произошло в те далёкие космические эпохи, по тем же причинам, по которым и мы покинули нашу прекрасную – когда-то – планету и отправились в космос в поисках новой родины.
     Я здесь. На Марсе. Смотрю на пески и чувствую, как мои воспоминания стекают расплавленным воском написанных строк с восковых табличек памяти.
    Они чисты. И снова тишина. Солнце оранжевым поясом охватывает марсианский горизонт. И следом начинает дуть ветер.
    Это всегда волновало меня и тебя – ветер! Он начинал всегда неожиданно дуть откуда-то сразу и отовсюду: со всех сторон, с неба нисходящими потоками и с земли восходящими струями.
    Мы вздрагивали. Вместе с ветром приходила в движение природа.
    Тишина Марса сродни земной. Она тиха до свиста в ушах. Он и сейчас звучит в моей голове. Но нет. Это не привычный свист, это удалой посвист ветра, извлекаемый им из песков Марса! Что  я вижу: пески приходят в движение, оживают, шевелятся, будто стараются встать, очнувшись ото сна, стряхнуть с себя наваждение долгого забвения, начинают двигаться…
    Пески издают звуки, похожие на шелест страниц старой книги. Это ветер непроизвольно раскрыл книгу моей памяти, листает с шумом страницы, и этот сухой приятный звук будит мои воспоминания о Земле… Будит мои воспоминания и тебе…

    Ветры песчаных марсианских пустынь срывают с губ моё имя и уносят прочь…
      
3. ВЕТРЫ ГОРНЫХ ВЕРШИН
   
    Трудно передать эмоции, которые обуревают мной, когда до вершины горы остаётся несколько десятков метров.
    Впереди – пик, непродолжительный отдых; позади - трудный подъём по отвесному склону, рискованные переходы через узкие и широкие расщелины.
    Внезапные порывы ветра – восходящие или нисходящие, а чаще дующие сразу со всех сторон – они так и норовят завязать узлом руки-ноги, ослепить раскалённой каменной пылью, отравить ядовитым дыханием, до смерти напоить сладким вином неосмотрительности.
    Воля собрана в кулак – о трудностях можно позабыть – пора расслабиться…
    И вот уже почти истёртые воспоминания осторожно пробираются по неокрепшему льду памяти.
    Воздух марсианских вершин, такой же колющий гортань и распирающий лёгкие, как и воздух земли, толчками вливается в грудь.
    Горные кряжи Марса такие же, как и дома, на Земле. Память мне изменяет, ты с непонятным мне упорством всегда стремилась в горы. Я, житель равнин и речных излучин, любитель ночного пения сверчков и искр костра, пишущих в ночном небе огненные руны, не разделял этой твоей маниакальной устремлённости карабкаться вверх по безжизненным каменным склонам, цепляясь кончиками пальцев за едва заметные выбоины и выступы, упираясь подошвами ботинок в неприметные ямки с одной целью: взобраться на очередную вершину, покорить горный пик, постоять в восторженности первооткрывателя на маленьком пятачке, подставить ветрам земных горных вершин лицо с прищуренными глазами и отправиться обратно, к подножию. С не меньшим риском сорваться вниз, чем при подъёме.
    Ни понять этого, ни принять не мог никогда. И знаешь, когда я понял эту твою страсть альпинизма? Верно: когда в марсианском уничтожающем одиночестве впервые одолел небольшую гору, одну из горного кряжа, протянувшегося параллельно меридианам ближе к небу. Ближе к марсианскому небу, с небольшими отличиями. Удивительно похожему на земное: здесь те же волнующие рассветы с ало-малиновой зарёй, когда ни одно облачко не лежит воздушной морщинкой на лице неба, те же впечатляющие закаты, подёрнутые сиреневато-загадочной патиной приближающейся грозы с бьющим в тимпаны раздражительности громом, марсианский полдень также летом садистски удушлив и осенью маниакально влажен, весной он слезлив, как влюблённый безответно мальчишка, зимой же – строг и сух, как христианский аскет.
    Мне было бесконечно радостно в самые первые минуты, когда мои босые стопы утопали в терракотово-серой пыли заросших трещинами в покрытии дорог, через них наружу, из безжизненного мрака планетных недр, зашедшихся космической икотой, вырывались газы удивительными цветными фонтанами.
    Всё это рисовалось в моём воображении, в мозгу, разбалованными иными реалиями, привыкшими мерить всё увиденное, прочувствованное, услышанное земными мерками эмоций и ощущений и от нахлынувшего впечатления впадать в натуральный шизофреноидно-эпилептический земной транс на Марсе. Это не были ложные воспоминания, фальшивые ощущения. Искажённые эмоциональные всплески нервной системы, привыкшей к одним стандартам, заложенным с момента формирования меня как разумного человека. Я, как и она, столкнулся с нечто большим, чем мог взять и нести, большим, чем откусить и пережевать, не подавившись пищей, большим. Чем отхлебнуть и проглотить, не захлебнувшись напитком, утоляющим безмерную жажду познания.
    Слава всем забытым и воскресшим богам и богиням Марса! Они своею незримой и безмолвной поддержкой помогли мне в первые минуты пребывания на марсе остаться земным человеком, и, в последующие часы перевоплотиться и внутренне и наружно – но не измениться полностью до не узнавания самим собой – в настоящего марсианина, коренного жителя Марса, уверенной походкой бодро идущего через нагромождения теней прошлого, сваленных в серо-прозрачные мерцающие завалы на всей территории планеты.
    Чтобы быть ближе к Марсу, я понял, как нужно поступить, когда впереди, упираясь неровным анфасом синих вершин в небо, увидел горы. Находясь от них далеко на многие-многие марсианские расстояния среди непроходимых путей, этих марсианских арабесок холмов и впадин, я почувствовал внутри себя, в своём сердце, в своём теле, в своей голове клич, горячий призыв: «Иди ко мне!» - и я пошёл, невзирая на предстоящие трудности, чтобы стать неотъемлемой частичкой нового для меня мира.
    Одна вершина была покорена. Вечерний ветер колдовал волшебным варевом в небесном котле. С поверхности срывались облачка ароматов и щепотки запахов. Они щекотали нос, выжимали слёзы из глаз, выдавливали кашель из груди и мои негромкие приятные ругательства для моего слуха.
    Освоившись со всем этим новым для меня, я улёгся прямо на камни. Спина ворчала вечно недовольной старухой на неудобство; я прикрикнул на неё, чтобы она терпела и замолчала. И смотрел в небо. Марсианское небо. Быстро отступили продрогшие сумерки, выбивая зубами чечётку. Пришла ночь. Холодная и вонзающая ледяные стилеты в мышцы и кости, чудная марсианская ночь, ничуть не теплее криокамеры.
    Дни, расплавленный свинец, сменялись ночами, застывшим гранитом. Утро всегда спешило перепрыгнуть через голову дня, и отдать эстафетную палочку вечеру. Каждый день я начинал подъём на новую вершину. Более высокую, чем предыдущая, с большими опасными сюрпризами, поджидающими начинающего марсианского альпиниста на каждом шагу. И всякий раз, разбивая бивак, готовясь к ночлегу, я представлял тебя. Сердце и сейчас, спустя столько времени, прошедшего после той трагедии, не остаётся спокойным. Слёзы душат, застят взор, воспоминания размываются, картины прошлого становятся едва чёткими. На помощь приходит ветер. Обычный марсианский ветер горных вершин. Он утирал мне глаза, сушил лицо. Играл на марсианской древней флейте марсианские забытые мелодии. И я успокаивался. Я трогал ветер руками. Растопыривал пальцы и ветер через них струился тонкими воздушными нитями. Однажды я подумал: что мне напоминают эти струи, струи ветра горных вершин, эти нежно звучащие, шелковистые на ощупь, мягкие струи?
    Боль в сердце острой стальной иглой отозвалась в тот миг во всём теле – струи ветра горных марсианских вершин были похожи на твои пшеничные косы. И сразу же я почувствовал в дуновении струй марсианских вершин земной аромат луговых трав и цветов цветочного венца на твоей голове. Меня пронзили сотни, тысячи, десятки тысяч забытых воспоминаний. Их я старательно стирал со скрижалей памяти после той трагедии калёным железом, разлучившей нас, оставляя кровоточащие рубцы. Я вспомнил васильковую пыльцу, оставшуюся на твоих губах, белый цвет лепестков ромашки, прилипших к твоим ланитам, серебряный звон паутинки с мельчайшими капельками росы, приклеившейся к виску и запутавшейся в твоём озорном взгляде. И сразу же тёмный взор марсианского неба, тёмный, как провал разрушенного колодца, посветлел, так от твоего смеха освещались и оттаивали самые замороженные души и безжалостные сердца. В чужом небе, ставшем родным, я рассмотрел знакомые созвездия, которые прежде не замечал. И зазвучал радостными звуками гулкий колокол космоса, опрокинутый во Вселенной.
    Во всём этом была ты!
    И я обратился к тебе в своём сердце: «Здравствуй!» Ты мне ответила, смеясь: «Привет! Скучал?» Робко, боясь спугнуть птицу удачи, шепчу: «Бесконечно! А ты? Ты думала обо мне?» По-другому ты ответить не могла: «Каждый год, каждый день, каждый час и минуту после трагедии, разлучившей нас, я думала о тебе!» Исчезла робость, смелее, но с прежним трепетом в душе, говорю: «Моё сердце полно любви к тебе! Оно принадлежало и принадлежит только тебе!» Твой голос в ответ прозвучал хрустальным звоном звёзд: «Я знаю…» А я не могу остановиться: «Не проходит дня, чтобы я не думал о тебе!» И снова та же печаль в твоём голосе: «Я это чувствую. Так было раньше, когда мы клали друг другу руки на грудь и ощущали учащённые биенья наших сердец. Вот только моё…» Перебиваю тебя, быстро кричу, будто боюсь забыть, как звучат и произносятся слова, кричу и мой зов слышат горы, долины, реки и океаны на обоих планетах, звёзды над головами, бесчувственный космос и равнодушная Вселенная: «Твоё сердце всегда бьётся вместе с моим! Слышишь: всегда! И я всегда буду произносить вслух – громко и торжественно – твоё имя!»

    Мой голос выплеснулся из сосуда моего сердца и я умолк, как умолк голос твоей души, после той трагедии, и над нами в бесконечной глуши марсианских вершин будут о чём-то таинственно шуметь марсианские ветры, склонив над нашими тенями тени своей печали…                  

    Ветры горных марсианских вершин срывают с губ моё имя и уносят прочь…

                              4. ВЕТРЫ НАШЕЙ ПАМЯТИ

    Какие они, ветры нашей памяти?
    Ветер детства пахнет маминой улыбкой и молоком; бабушкиными пирожками с яблоками и творогом и пением сверчка за протопленной печкой.
    Ветер отрочества пахнет летним солнечным светом, свежими ссадинами на коленках и локтях; кисло-сладким вкусом прозрачно-рубиновой спелой вишней, сорванной хулиганским манером с дерева в соседнем дворе; ветер отрочества пахнет звонкой медью пионерского горна, чистым пением, алым пламенем пионерского костра, утренней зорькой; пахнет улетающими в небо искорками и остающимися нам навсегда звёздами; ветер отрочества с привкусом утренних августовских туманов, суетных сборов в школу, у него неповторимый привкус школьного праздника первого сентября и будоражащих нервы первых школьных уроков.
    Ветер юношества пахнет исписанными школьными тетрадями, школьной грифельной доской и мелками; ветер юношества похож на строгие нравоучения учителей. Заметками на полях страниц учебников, школьным аттестатом, последним звонком, грустной мелодией вальса выпускного бала и первым горячим быстрым поцелуем с симпатичной одноклассницей.
    Ветер зрелости сродни холодным струям северного ветра. В нём слышны командные нотки командира взвода и леденящий вой сирены учебной тревоги; через слои времени солёные капли пота марш-броска проступают на лбу и висках, висят искристыми бисеринками над верхней губой. Ветер зрелости строг, как воинский устав и ностальгирующие наставления отцов-командиров. А ещё ветер зрелости пахнет опавшими листьями нашего первого свидания; у него твой неповторимый аромат губ, тихий свет твоей улыбки, задорный блеск синих глаз, фруктовый флёр развевающихся на ветру пшеничных волос и волшебным теплом кожи твоих нежных рук.
    Ветер зрелости сложен и понятен, прост и приятен, он загадочен и полон интриги.
    Ветер зрелости – это ветер одиночества. Оно сковало меня стальными оковами в тот мрачный час, когда бездонный мрак Вечности разлучил нас.
    Кто мне ответит, какая мне корысть от ветров нашей памяти, если наша память сродни ветру?      

    Ветры нашей памяти срывают с губ моё имя и уносят прочь…