Две птахи

Жил-был Стриж. Однако жил-был он так, да не так, как другие птички - он очень любил летать.

– Подумаешь, эка невидаль? – пожмёт, пожалуй, плечами въедливый читатель. – Он же птица!

Но Стриж даже спал в облаках. Кстати, как и все его сородичи. Слегка пошевеливал длинными, гнутыми, будто парус стремительной яхты крыльями, и парил, закрыв глаза, в небесах.

И снились ему путешествия: кудрявые, с высоты птичьего полёта леса, степи до горизонта, синие-синие моря, жёлтые барханы пустынь и вечнозелёные джунгли. Он был молод, и ещё ни разу не летал на место постоянной зимовки своей стаи в южную Африку. Но о красоте простиравшихся на этом пути под крыльями просторов, поведали ему бывалые стрижи.

Да ладно бы Стриж только спал в облаках. Они всё-таки напоминают перины, подушки, и это бы ещё куда ни шло. Но он умудрялся даже есть на лету. Широко, как сачок, разевал свой клюв и глотал всю попадавшуюся в его рот мошкару, всех пауков, жуков и комариков.

И вот однажды, насекомые, чувствуя приближение ненастья, прибились к земле, поближе к спасительным кустикам и деревьям. И Стриж снизился за ними. Он собирался перекусить впрок перед дождём, и, распахнув во всю ширь свой клюв-сачок, врезался с разгону в толпу мошкары.

Но то, что он увидел на земле, заставило его разинуть рот от удивления ещё шире.

По дорожке заброшенной дачи прогуливалась птичка. У неё была светленькая головка с задорно съехавшей на затылок чёрной шапочкой, белоснежное брюшко, тёмный нагрудничек-слюнявчик и узор из белых, чёрных и серых пёрышек на крылышках и на спинке. Она весело поглядывала по сторонам тёмными бусинками глаз, и под каждый шаг своих стройных лапок беспрестанно трясла длинным, чёрно-белым хвостиком. 

Увидев такую неземную красоту, Стриж от изумления заложил настолько крутой вираж, что чуть было не врезался в землю. Он не поверил своим глазам, и если бы у него были руки, он бы протёр их: «Неужели это не сон? Неужели бывает в жизни такое совершенство?"

Восторг, удивление и непонятный страх перед этим удивительным созданием природы заставили его снова взмыть вверх.

– Кто это? – через некоторое время, опомнившись, с трудом вымолвил он и показал пролетавшему мимо товарищу в сторону дорожки.

– Если ты о птичке вертихвостке, живущей в старом саду, так это Трясогузка, – объяснил тот.

"Тря-со-гузка, – музыкой прозвучало слово в голове Стрижа. – Какое восхитительное название. И как оно подходит к этой чудесной птичке".

Отныне вся жизнь его наполнилась мыслями о ней. Ловил ли он мошек, парил ли в стае в облаках, внимая рассказам бывалых стрижей, перед его мысленным взором была она – птичка в задорной шапочке на светлой головке. И даже путешествия снились ему теперь только с ней – она на слабеньких крылышках парит в вышине, а он на расстоянии оберегает и охраняет её. Даже в думах своих он боялся приблизиться к ней – хрупкому и нежному созданию из мира мечты.

"И внимание моё тоже, наверное, будет оскорбительным для такого неземного существа, – сокрушался Стриж. – Ведь столько красавцев вокруг. В саду долбит сухостой дятел с длинным носом и в цветастой одежде. За забором горланит петух со шпорами, с алым гребешком и бородкой. И бормочет индюк с пёстрым хвостом веером, с трясущимися фиолетовыми щеками и бородавками." 

Стриж не боялся соперничества. И мог бы погибнуть, сражаясь с кем угодно, хоть с орлом, за один только её взгляд, обращённый к нему. Но даже летать низко над дорожкой, по которой прогуливалась, беспрестанно крутя хвостиком Трясогузка, представлялось ему кощунством. Ведь он был ничем не примечательной чёрно-бурой птичкой с большим ртом и коротенькими, неуклюжими лапками.

Ему даже казалось, что, если он заговорит, или уж тем более прикоснётся к ней, то тут же упадёт в обморок или умрёт от восторга – ведь дальше жить незачем, самое прекрасное в жизни уже произошло.

Но иногда в мечтах он позволял себе делиться с ней радостью от полёта под тонкими перистыми, или похожими на зверушек, плотными кучевыми облаками. И она внимательно слушала его.

Однажды он случайно услышал её голос. Она остановилась на дорожке, даже хвостик её перестал вертеться, и задрав острый клювик к небу, радостно прощебетала:

– Цве-сти! Цве-сти! Цве-сти!

Теперь это беззаботное "Цве-сти!" повсюду сопровождало его. 

Но порой ему снились кошмары. Какая-нибудь мирно плывущая тучка, ни с того ни с сего, вдруг разбивалась на стайку суетливых, визгливых, словно летучие мыши, злых птичек. И она терялась в этом рое, а он искал, звал и не мог докричаться до неё. Или облачко, похожее на кроткого зайчика или ёжика, нежданно-негаданно оборачивалось вдруг страшным грифом с лысой головой и чёрным клювом крючком. Об этих африканских падальщиках поведали вернувшиеся с зимовки стрижи. Гриф угрожал Трясогузке. А Стриж обрушивался на грозного противника из-под облаков и просыпался. И оказывалось, что он и в самом деле, как ястреб на добычу, падает вниз. И лишь вовремя расправленные крылья спасали его от беды.

И вышло так, что, то ли он сам, своими дурными предчувствиями накликал беду, то ли она заявилась без всякого приглашения, но только однажды одна сторона неба стала затягиваться чёрно-синей тучей, и её то тут, то там разрезали оранжевые молнии. За ними следовали раскаты грома. Они становились всё громче, а промежутки между вспышками и грохотаньем всё короче и короче.

Гроза не испугала Стрижа – он мог легко улететь от медлительной тучи. Но он не стал скрываться от ненастья. С необъяснимым наслаждением подставлял он налетевшей буре свою птичью грудь, радуясь, что ветер швыряет его из стороны в сторону, а по спине хлещут струи дождя. 

Схватка со стихией опьянила его. Он уворачивался от молний, и чем ближе от него прочерчивали воздух огненные зигзаги, тем сильнее ощущал он радость от неравной борьбы. И мысль, что он может погибнуть в ней, лишь подзадоривала его.

Но вдруг одна из молний сверкнула так близко, что обожгла перья на его крыле. И тут же, как выстрел из пушки, раздался треск, отшвырнувший его, будто взрывной волной, вбок. Это неожиданно отрезвило Стрижа. Он испугался, и не за себя, а за неё.

"А как же она?" – вдруг вспомнил он беззащитную птичку.

Ему показалось, что молния ударила в сад, где жила Трясогузка.

Стриж стремглав слетел вниз и увидел её. Она пряталась под разросшимся кустом смородины, прижавшись к земле маленьким, жалким комочком. Он бросился к ней и закрыл её сверху крыльями. И затем, пока не ушла гроза, не шевельнулся. У него затекли лапы и крылья, но он стронулся с места лишь когда последняя капля упала с листа смородины, и за её ветками стало проглядывать солнце.

Стриж не умер тогда ни от удара молнии, ни от того, что прикоснулся к ней.

– Спасибо. Дождь и ветер утихли, – будто песенку "Цве-сти!" прощебетала она и благодарно взглянула на него бусинками глаз.

Он ничего не смог вымолвить в ответ. Лишь кивнул головой и, не чуя ног под собой, неловко поковылял по дорожке.

Стрижи не умеют ходить и взлетать с земли, у них слишком коротенькие лапки и широкий размах крыльев. Еле-еле, стыдясь своей неуклюжей походки, он добрался до возвышавшейся над землёй полуразвалившейся загородки для компоста. Стриж легко вскарабкался по её деревянной стенке – для этого и были как раз и приспособлены его цепкие лапки. Ему оставалось лишь оттолкнуться от края загородки, взмахнуть крыльями и взлететь в небеса.

– Вы вернётесь, если снова будет гроза? – неожиданно совсем близко услышал он её голос. Ковыляя по тропинке, он не оглядывался и не видел, что Трясогузка провожает его. – Я боюсь молний.

– Да, – только и сумел произнести Стриж.

Люди о таком своём состоянии говорят, что они оказались на седьмом небе от счастья. Именно там, на седьмом небе, и образно, и буквально, пребывал после этого Стриж.

"Всё самое радостное в моей жизни уже произошло. Я был рядом с ней, и даже прикрывал её крылом, и разговаривал с ней. Теперь можно и умирать, – думал он. – Большего счастья в моей жизни уже не будет. Ну а если опять случится гроза? – пугался он. – Ведь она боится молний и грома."

Вся его жизнь превратилась теперь в сплошное ожидание. Солнце и лазурь уже не радовали его. Как одержимый, постоянно забирался он как можно выше, чтобы заглянуть за горизонт и увидеть наконец иссиня-чёрную тучу.

Однажды он рискнул пролететь над заброшенным садом, и ему показалось, что Трясогузка махнула ему крылом и прощебетала "Цве-сти».

А на следующий день набежали серенькие тучки. Из них брызнула мелкая морось.

"А вдруг из этих облачков ударит молния? Но даже если и не ударит, она такая нежная, и, наверное, мёрзнет, и ей страшно".

И он решился.

Трясогузка при первых каплях дождя спряталась под ту же смородину. Она не призналась бы даже себе, что сделала это в надежде, что он снова укроет её крыльями от ненастья. И если бы у неё спросили зачем она сидит под кустом, она бы ответила: "Я боюсь вымокнуть и простудиться". И добавила бы, скорей всего, что ей страшно. Хотя не раз и не два в такую же непогоду, как ни в чём не бывало, бегала она по дорожке и ловила мух. Да и подруги её тоже никогда не прятались от такой мороси. Хотя, возможно, у подруг дело было в другом. И у них просто-напросто не было крыльев, под которыми они могли бы укрыться.

Когда Стриж влетал под куст, дождичек неожиданно прекратился. Но разворачиваться было поздно, Трясогузка увидела его. А он больше всего на свете боялся каким-нибудь необдуманным поступком случайно обидеть её. "Была-не-была!" – И он закрыл её крыльями от редких и мелких капелек, падающих с мокрых листьев куста.

После этого случая они подружились. И Стриж, и в хорошую и в плохую погоду, каждый раз ужасно волнуясь, стал прилетать в сад. Трясогузка учила его ходить по земле и отыскивать в травке червячков, гусениц, жуков. Получалось у него плохо. Она подсмеивалась над ним, и сама ловко находила и угощала его всяческой снедью.

Порой он звал её в небеса:

– Я покажу тебе заоблачные высоты и неведомые дали. Мы будем встречать рассветы и провожать закаты.

– Зачем? – каждый раз удивлялась она. – Закаты и рассветы хорошо видны отсюда, снизу, из сада. К тому же в этих твоих заоблачных далях и неведомых высотах не водятся ни червячки, ни гусеницы. И нет дорожек, чтобы гулять.

Долго ли, коротко ли, но подступила осень, и птицы начали готовиться к путешествию на юг. Братья, и сёстры пытались убедить Стрижа вернуться в стаю.

– Иначе, ты для нас будешь уже не стриж! – даже пригрозил ему один из братьев.

Стриж не обиделся на него, он знал, что их птичья порода вспыльчива, и это было сказано сгоряча. И он в любом случае навсегда останется для них братом.

– Возьми свою пичужку с собой. Она нам не помешает, – по-другому уговаривали его сёстры.

Но просьбы не действовали на Стрижа. Бывали конечно дни, когда он уставал упираться взглядом в забор, в кусты и деревья, и затосковав по просторам, взмывал в облака. Но всякий раз он возвращался к своей Трясогузке.

– Никаких дальних стран и Африк, – к тому же заявила она, когда он однажды заикнулся было о путешествии со стрижиной стаей. – Что мы там забыли? Перезимуем поблизости в Адриатике. На этом курорте всегда пережидают холода трясогузки. Отправишься с нами. Я познакомлю тебя со своими родственниками.

Уговорить Стрижа было легко. Он и сам ни за какие коврижки не отпустил бы свою маленькую птичку в такое опасное странствие одну. Ведь кто только не угрожал трясогузкам по пути! И ястребы, и коршуны, и вороны. Опасаясь грозных пернатых хищников, трясогузки старались передвигаться в темноте. И чтобы не сбиться с пути, всегда одной и той же дорогой вдоль рек и озёр. А этим уже могли воспользоваться хитрые совы.

Так случилось и на этот раз. Где-то на полпути, около раскинувшегося между холмами прозрачного озера, притаилась в густых лапах елей сова. Ей очень хотелось подстеречь и заклевать какую-нибудь отставшую или зазевавшуюся птичку. Но не тут-то было! Зоркий глаз Стрижа даже ночью разглядел хищницу. Как коршун набросился он на сову и гонял её над озером до тех пор, пока трясогузки не скрылись на безопасное расстояние.

Но самое ужасное происшествие случилось весной, когда стая возвращалась обратно. Трясогузки расположились тогда на отдых в ветках берёзы. Но весенние почки только-только полопались, и дерево было прозрачным. И тут на беду трясогузкам вылетел на охоту сокол-сапсан. Он заметил стаю и бросился сверху на птичек.

Однако к счастью у стрижей не только отличное зрение, но и острый слух. Стриж дремал, кружась над берёзой. Он услышал свист крыльев и проснулся. Ему показалось что сокол собирается напасть на прикорнувшую на боковых ветках дерева его Трясогузку. Вот тут-то он и доказал, что стрижи летают быстрее любого пернатого хищника, и даже стремительного сапсана!

Он перехватил сокола на лету. Чтобы защитить Трясогузку, ему понадобилась вся его смелость, ловкость и отвага. Но стрижи не только быстры, они ещё и считаются безрассудными в бою. Он бил хищника крыльями, лапами, клювом. И сапсан отступил. Правда и Стриж вышел из битвы изрядно потрёпанным. Сокол – это не сова! Пришлось стайке задержаться в укромном месте на пару деньков, пока их защитник залечивал раны.

В конце концов трясогузки добрались до своих гнездовий. Прилетели они раньше многих других птиц. Не случайно их ещё называют "ледоломками", они возвещают весенний ледоход.

А в начале мая закружилась над заброшенным садом стрижиная стая. Стриж поднялся в небо, чтобы поприветствовать родственников и друзей. Они рассказали ему о путешествии в южную Африку и снова уговаривали вернуться к ним.

– Кому нужны такие длинные перелёты? Мы с Трясогузкой неплохо перезимовали поблизости, в Адриатике, – возразил Стриж. – Да и вообще – что тут делать у вас в облаках? Червячки и гусеницы не летают. Дорожек нет, погулять негде.

В это время из сада послышалось знакомое "Цве-сти!". Это Трясогузка наловила жуков и звала его к обеду. Стриж быстро спустился на землю и важно, вразвалочку поковылял по тропинке.