Придёт и мой черёд

   Кричит соловей осенним полднем не по-человечьи, но по-людски, стенает вослед лету, горюет о минувшей давно весне, прикрыв глаза, а вокруг - тёмные изумруды листвы в золотой оправе, броши ветвей чернёного серебра и нежная туника неба, сквозь которую, чуть ниже подреберья, виден чистейший нетронутый узелок луны.

   А внизу, на земле, хорошо пропечённые, воздушные заварные пирожные дождевиков сочатся словно маковой начинкой, и рассвет, застигнутый за раскраской листвы в красное, бормочет в смущении:
- Чем было, тем и покрасил, другой не нашлось...

   То, загодя приготовляясь к Рождеству, царила осень. Её не тревожило, что самого главного, праздника, ей не разглядеть. Не пугало и то, что нарядную толпу листвы не пустят дальше порога или дадут разве поглядеть на веселье из-за плотно запертого, утеплённого по углам ватой снега, ледяного окошка. Всё это было совершенно неважно ей. Предвкушение сторонних утех, - вот ради чего трудилась осень.

- Знаешь, мне чудится или ты радуешься больше меня... - Изумлялась осени зима. - Мне даже неловко как-то... Ты столько трудишься, украшаешь, а я всё только порчу.
- Что ты! - Успокаивала зиму осень. - Представляю, как на морозе мёрзнут пальцы, где тебе одной успеть.
- Да ты-то хлопочешь-хлопочешь и не порадуешься после. - Сокрушалась зима.
- Вот в тех заботах и есть для меня самая услада. Приберу всё, украшу, да пойду почивать спокойно, зная, что тут красиво и светло...
- И нисколечки не пожалеешь? - Переспросила зима.
- Нет... - Тихозвучно ответила осень и добавила, - Моё счастье держится на паутинках, что роняют пауки-бокоходы, пуская их по тёплому ветру в прохладную землю.  И пусть тонкие шёлковые струи скоро сменят мокрые пряди волос дождя, а после, придёт и твой черёд, - всё равно! 
- ...придёт мой черёд. - Виновато повторила зима, и не обронив больше ни слова, ушла бродить по тропинкам ночи, пугая лесных обитателей внезапной, взявшейся ниоткуда прохладой, и лёгким туманом. Точно таков же он бывает, когда, задумавшись до слёз, глядишь перед собою вдаль и не можешь ничего разобрать, кроме луны, что половиной пудовой головки сыру, зреет в розовом пергаменте облака низко над горизонтом.