Жилины

             Том 2

 Глава 10. В Лапино. Осень 1748 года

     И опять утром я проснулся ни свет ни заря. Но это всего лишь присказкой оказалось, а на самом деле, когда я в свой кабинет зашёл, за стол уселся и в окно глянул, там уже где-то далеко, ещё за горизонтом, по-видимому, красная полоска на небе появилась. "Ну вот, - подумал я, - новый день начинается, работать надобно".
   
     Прежде всего я почти полчаса, торопясь, а от этого даже слова до конца не дописывая, всё, что накануне от дяди Никиты с отцом услышал, на бумагу занёс. Накануне вечером поленился это сделать, вот пришлось драгоценные утренние часы на это дело тратить. Посидел ещё немного, вспоминая не забыл ли что, и задумался. Рассказы рассказами, слушаю, удивляюсь, верю или не верю, но интересно очень. Да и не может это всё придуманным оказаться. Ведь и отец мой, и его старший брат, оба похожие истории рассказывают и при этом друг другу согласно кивают, мол, всё так и было, как ты говоришь. Проверить это негде, вот и приходится верить. Да тот эксперимент, что я пару дней назад с подачи своего отца с его сёстрами и братом провёл, во многом меня убедил. Действительно, по-видимому, всё о чём они мне рассказывают, случилось в стародавние времена. Может и даже скорее всего, что-то домысливалось, приукрашалось, но по сути своей именно так и происходило. Очень всё это меня заинтересовало, даже возбудило, хотя в последние годы мало, что меня задевало. Даже мысль дурная всё чаще и чаще в голову приходить стала, а может правы дядя Фима, да моя жена и мне следует взяться за перо, но я её отгонял прочь и в первую очередь поскольку на мне висела наша с Петром монография, надо прежде всего ей время уделить.

     Вторую главу я писал сам, поэтому с ней особых хлопот не было, и к тому времени, когда встала Люба, я с ней уже заканчивал. Неплохая такая главка получилась, весьма информативная, ёмкая, легко читаемая, да и по объёму небольшая, ладная в общем. Понравилась она мне, значит и читателям должна понравиться. Точку я поставил, очередную папочку с завязками, на которой написано "Монография. Глава 2", на полку поставил, а сам на кухню направился.

     Любовь у плиты стояла, чайник на огонь ставила. Меня увидела, рукой приветливо помахала:

     - Ну и как поработал?

     Я ей только большой палец показал и к ней вплотную подошёл. Волосы её пригладил, а затем и всю её саму к себе прижал. Так обнявшись мы с ней и стояли, пока чайник шуметь не принялся. Он как песню свою завёл, Люба к холодильнику метнулась, гости вот-вот встанут, надо бутерброды готовить.

     И действительно почти сразу же в кухне братья появились.

     - Слышим чайник закипел, значит завтракать пора, - сказал, усаживаясь за стол, дядя Никита.

     - Папа, дядя Никита! Надо нам с Любой на Москворецкий рынок съездить. Он здесь неподалеку находится, почти сразу же за метро. Сегодня воскресенье, значит, там мой хороший приятель мясом торгует. Вообще-то он поэт. Литературный институт пару десятков лет тому назад окончил, несколько книжек издал, в Союзе писателей состоит, но вот никак от своего юношеского увлечения избавиться не может. Когда-то уже очень давно, сразу после окончания школы, он на рынок работать устроился. Он штангой и гиревым спортом с детства баловался. Сильным парнем, хоть и молодым совсем, был. Вот его на рубку мяса и поставили. Года не прошло, а он так хорошо этим мастерством овладел, что один подмосковный совхоз его на своё торговое место переманил и, знаете, не прогадал. Продажи у них резко вверх пошли. Они уж даже у соседей своих скупать туши принялись, своих не хватало. Виктор оказался чудо-рубщиком. У всех к хорошему куску мяса обязательно в качестве довеска непотребное что-нибудь добавлено, а Виктор умудряется тушу разрубить так, что ни одного обрезка не остаётся и мяса первой категории у него выходит значительно больше, чем у других продавцов. И ещё одно. Рядом с ним всегда типографский рулон бумаги стоит, и он мясо в неё заворачивает. Раньше это вообще грубая обёрточная бумага была. Я, когда мы с ним не только хорошенько познакомились, но скорее даже подружиться успели, ему вопрос про бумагу задал:

     - Не хлопотно ли мясо в бумагу заворачивать? Другие вон бросают кусок прямо на прилавок, и покупатель укладывает его куда хочет.

     Так знаете, что он мне на это ответил:

     - Вань, прежде всего это, конечно, культурней. Бумагу бы найти потоньше, да помягче и вообще всё было бы прекрасно. Есть такая, конечно, и привезти её сюда не проблема, скрывать это не буду, но цена у неё кусачая, а за обёрточную с меня сущие копейки просят.

      Он засмеялся даже на меня глядючи, когда моё удивление на лице рассмотрел, вопрос задав:

     - Знаешь сколько я копеечной бумаги по два рубля за килограмм за месяц продаю? Почти тонну. Вот так.

     Я тоже улыбнулся, увидев лица своих слушателей, и добавил:
 
    -  Сейчас попроще, конечно, стало, а двадцать лет назад, когда мы с ним познакомились, некоторые были вынуждены прямо в авоську мясо класть.
Представляете себе, вот так и в трамвай забирались, а мясо меж авосечных верёвок наружу стремилось вылезти. А Виктор до сих пор мясо вначале в бумагу заворачивает, а уж затем в полиэтиленовый пакет кладёт, говорит, что это его фирменный стиль, а на самом деле продолжает бумагой по цене мяса торговать.

     Все засмеялись, а я продолжил:   

     - Теперь-то Виктор Михайлович лишь по выходным за прилавок становится. В эти дни его постоянные покупатели обязательно приезжают. По договорённости с ним наш день – воскресенье. Вот нам и нужно, у него мясца на котлеты приобрести, да, ежели повезёт, то ещё кролика прикупить. Но это уже не у него, поэтому и сказал, если повезёт. Я бы вас тогда своим фирменным блюдом угостил – крольчатиной тушёной в молоке. Как вы к этому относитесь? – и на братьев вопросительно посмотрел.

     Дядя Никита мяться начал:

     - Да я вообще-то крольчатину не очень люблю.

     Но мой отец его успокаивать принялся:

     - Никита, не отказывайся, то что Ванюшка предлагает – вкуснятина, пальчики оближешь. Я знаю, что говорю. Несколько раз попадал к ним, когда он у плиты кудесничал, и кролика его очень даже уважаю.

     - Ладно, не буду отказываться, - уступил дядька, - а можно мы с Шурой вам компанию составим, заодно и проветримся? Сегодня процедур всё одно нет. Целый день взаперти сидеть не очень хочется.    

      На рынке мы управились на редкость быстро. Я только и успел, что в поле зрения Виктора появиться, как он закричал, обращаясь явно ко мне:

     - Товарищ в серой кепке, вы будете своё мясо забирать, или я его на прилавок выложу? – а затем ворчать принялся, - вот так всегда – отложат на пару минут, мол, ему позвонить нужно и исчезают на полдня, а ты думай, вернётся или нет.

     Когда мы подошли к нему, он достал откуда-то снизу большой свёрток, завёрнутый вначале в бумагу, а затем упакованный в полиэтиленовый пакет, протянул его мне и буркнул:

     - С вас десять двадцать и спасибо скажите, что сохранил, смотрите желающих сколько.

     Очередь к нему действительно почти от входных дверей в павильон вдоль всего длиннющего прилавка тянулась.

     Я ему одиннадцать рублей в руку сунул, "Спасибо" громко сказал и мы в сторону прилавков, где птицей торговали отправились. К моему удовольствию кролика нам купить удалось, приобрели немного овощей с зеленью и отправились домой. Всех дел у нас на рынке оказалось немногим более чем на час.

     Дома Люба сразу на кухню поспешила, а мы, надышавшиеся свежего воздуха, в детскую проследовали. А там, кто в кресло уселся, это я себя в виду имел, а кто и на постелях, в положении на спине или на боку, расположился. Дядя Никита, тянуть с рассказом не стал. Он ещё даже на кровати как следует не улёгся, а уже к нему приступил.      

     Хорошо отдохнувший Воронок бодро бежал в сторону широкого тракта.

     - Ну, как тебе нравится такая жизнь? – спросил Иван.

     Митяй, держа вожжи в руках, повернулся в его сторону. На его лице было такое восторженное выражение, что он мог бы и не отвечать, но ответ все же прозвучал:

     - Очень нравится, мне кажется, что я в сказке очутился.

     - А по мне, так ты на своём месте находишься, - последовал ответ.

     Как обычно, всю дорогу Иван рассказывал о том, чему он учился в течение нескольких лет. Заметно стемнело. Но вот они повернули на Лапино, Иван сказал об этом и замолчал. Митяй тоже молчал, и, даже когда Иван попросил остановить лошадь, и ушёл куда-то в сторону, а примерно через полчаса вернулся, не стал задавать вопросы. Они вновь медленно поехали и лишь через небольшое время Иван сам ему ответил на невысказанный вопрос:

     - Кладбище там деревенское, я с тятей ходил посидеть, поговорить. Знаешь, хоть и не ответил он, а мне легче стало, как будто я напутствие от него получил. Маменьку с детьми отсюда увезу, а сам нет-нет, но посещать его буду, - и опять замкнулся в себе.   

    Молчание продолжалось до самой деревни, наконец, Иван указал на небольшую избу, стоявшую за плетнём в десятке метров от накатанной дороги и Митяй остановил лошадь. Вокруг стояли точно такие же избы, некоторые выглядевшие нормально, но в большинстве покосившиеся, с покрытыми соломой крышами, с бычьими пузырями, натянутыми в окнах, и с сильно закопчёнными печными трубами -  свидетельствами безнадёжной и безмерной бедности живущих здесь людей. Изба Ивана стояла, как нежилая, сквозь окно, ведущее в горницу, также, как и у всех затянутое бычьим пузырём, совсем не просвечивал огонёк лучины, да из трубы печной дымок не курился.   

     - Куда они все подевались? Не спать же завалились такую рань, - забеспокоился Иван, – неужто произойти, что могло?

     Он спрыгнул с телеги и стремительно бросился к двери. Дёрнул, но она оказалась запертой. Иван принялся колотить кулаком по двери. Шум поднялся на всю деревню. Со всех сторон раздался ожесточённый собачий лай. Дверь в ближайший дом отворилась и оттуда раздался знакомый мужской голос:

     - Кто это там ломится?

     - Дядя Пётр, это я, Иван, мои куда-то подевались все, поумирали что ли?

     - Ты, что такое говорить вздумал? Как в твою дурную башку такое прийти смогло? Крестись скорее, чтобы твои поганые мысли до нечистого не добрались. А твои все у нас, в гостях. У моей жинки сегодня именинный день. Вот она и решила праздник закатить, да твою матушку с дитями позвала. Иди и ты, вместе с другом своим. Там кто? Я отсюда не вижу. Тихон, что ли?

     - Нет, дядя Пётр, это Митяй.

     - Ну, Митяй так Митяй. Мне всё одно. Ежели песни петь умеет, совсем хорошо. Пошли побыстрей. Лошадь пусть так запряжённой постоит. Мы ненадолго собрались, посидим чуток, да разбежимся. Спать скоро надо будет ложиться. Сам понимаешь, завтра вставать на рассвете. Корову выгнать в поле пастись, да свинью с курями кормить. Дел у хрестиянина и осенью, и зимой невпроворот. Только успевай поворачиваться, - всё это он уже не кричал, а договаривал, пока ребята Воронка к столбу привязывали, да Иван в коробе с товаром рылся.

     В избу вошли, а там все примолкнувшие сидели, шум слышали, крики, обеспокоились сильно. Ивана увидели, вот радости было. А он прежде чем к матери подойти, к тётке Агриппине, жене Петра направился, да красивый платок ей на плечи набросил, с днём ангела поздравляя.

     - Ой Ванюша, красота-то какая. Вот уважил старую, так уважил. Дай я тебя расцелую, - и она по-русскому обычаю троекратно облобызала Ивана.

     - Присаживайтесь гости дорогие, да откушайте с нами, чем Бог послал. Небось голодные весь день деньской? – всё говорила, да приговаривала она, не зная, как и угодить таким дорогим гостям.

     Иван тем делом с маменькой своей наобнимался, да нацеловался вдоволь, с сёстрами со всеми почмокался, а братьям, по-мужски лишь руки пожал и всё. Что с ними будущими мужиками рассусоливать? Митяя всем представил, да о Тихоне и болячке, что на него обрушилась, рассказал. Все вокруг, как обычно, когда такое случается, охать, да ахать принялись, сочувствие своё тем выказывая. Иван решил не тянуть, да всё сразу вывалить. Дядя Пётр человек разумный, а уж к жене его Агриппине Селивёрстовне, все завсегда за советом бегут, зная, что за зря она ничего лишнего говорить не будет. Полагая, что всё получится так, как он задумал, Иван продолжил:

     - Мы с дядей Тихоном уже давно подумывали уговорить вас всех к нам в Жилицы перебраться. Сейчас там избу большую строят, с подклетом, со светёлкой наверху и жильём с тремя покоевыми хоромами. В одних ты матушка спать будешь на перине, на кровать уложенной, в других девочки, в следующих мальчики, а гости, ежели они появятся, в ложнях специальных в подклете спать будут. Печь тоже там будет и трапезная там же будет находиться, чтобы все могли вместе собраться и пир закатить. 

     - К избе, - продолжил он, когда лёгкое смятение, овладевшее всеми, улеглось, - двор с хлевом, курятником и свинарником пристраивается, и вообще там всё будет, что ты только пожелаешь разместить. Помните моего друга Прохора, так вот он сейчас во главе знатной артели строительной находится и избу нам уже закончить через седмицу обещался. Жилицы – деревня большая, много крупнее нежели Лапино. Там Тихон Петрович школу для всех детей построил, поэтому все сразу же учиться пойдут. Без грамоты сейчас никак нельзя. Если хочешь жить нормально – учись.

     Иван помолчал немного, дал всем время подумать и продолжил:

     - Маменька, я специально приехал к тебе, но сейчас я только поговорить хочу, а как избу закончат, так снова приеду на двух или трёх подводах и вас всех отсюда увезу.

    Он опять сделал небольшой перерыв и закончил:

    - Я сегодня к тятеньке на могилку заходил, с ним посоветовался, он мне знак подал, вороном трижды прокричав, что он супротив вашего переезда возражать не будет. Я пообещал, что каждый раз как в этих краях окажусь, его навещать буду и ему обо всём докладывать, - и снова замолчал, теперь уже надолго.

     Иван успел миску щей съесть, да к каше гречневой с маслицем приступить, а в избе всё тишина стояла. Младшие дети, конечно, сразу же попытались бучу устроить, но их старшие попридержали и те успокоились, хотя между собой всё ещё пытались задираться.

     Наконец, дядя Пётр, чьё слово было окончательным, усы вытер и раздумчиво проговорил:

     - Дельную вещь ты Иваныч предложил. Как они здесь одне выжить смогут. Конечно их община в той беде, что произошла, на съедение волкам не бросит. Но тяжко им придётся. Сейчас, хотя ещё не осень и то Мария, мать твоя, к вечеру без рук остаётся. Такую прорву обиходить много сил потребно, а где их взять? Моё мнение таково, ехать им надобно и лишнего раздумывать об этом не треба.

     Агриппина тут же поддержала своего муженька, приговаривая:

     - Ты только Маша не думай, что ты нам в тягость. У нас дети подросли, все вылетели из гнезда, по мне так, если бы ты тут осталась, мне даже и лучше было бы. За ними, - и она на детей, сбившихся в кучу на лавке напротив, кивнула, - глаз да глаз нужен. Но я тебе скажу, с Ванюшей тебе лучше станет. Он вон в богатеи вышел, тебе царские хоромы строит. Ой, Мария не раздумывай. Лучше, чем там тебе нигде не будет. Это я тебе точно говорю.

     - Соглашайся матушка, соглашайся, - заговорила Софья, самая старшая дочь, - тётя Агриппина дело советует.

     Тут уж и другие дети её поддержали.

     - Цыть вы, ни сна, ни отдыху от вас нет. Ну, а с землёй то Ванюша как будет, с огородом? – голос у матери сразу стал каким-то словно плаксивым. Не совсем плаксивым, конечно, но до Ивана донеслось что-то жалостливое в её вопросе.

     - Мне хороший совет староста из Жилиц дал. Я завтра с самого утра пойду к Прокопию Ниловичу и с ним это затруднение постараюсь разрешить. Вообще матушка я уже давно понял. Ежели ничего не делать, ничего не получится, - Иван всё это на одном дыхании проговорил, чувствовалось, что он надо всем этим много думал и то, что сказал им выстрадано.

     - Ой Ванюша, не знаю, что и сказать. Как-то это всё неожиданно случилось. Погодь немного, я тебе утром ответ дам.

     Этим все разговоры и закончились, стол к стене совсем задвинули, сразу же оказалось, что места для танцев с плясками хватает. Дядя Пётр прижал к груди балалайку, поданную ему тёткой Агриппиной, и начал наигрывать, что-то протяжное, явно нетанцевальное. Первой вступила Агриппина. У неё оказался сильный и глубокий голос. Песня полилась:

     По улице, по улице по широкой…

     Её тут же подхватило несколько женских голосов:

     Ладу, ладу по широкой.
     Бежит девка, бежит девка-семилетка.
     За ней бежит, за ней бежит старый дедка

     Неожиданно для всех в их голоса врезался, растолкал всех и занял ведущее место голос Митяя:

     Постой девка, постой девка-семилетка.
     Сгадай девка, сгадай, девка семь загадок.
     Не сгадаешь, не сгадаешь – дурой будешь.
     А сгадаешь, а сгадаешь – умной будешь.

     Иван любил слушать, как поют другие. Вроде бы и слова все знал и слуха его никто не лишал, но редко, когда он подпевать осмеливался, вот и в тот день он сидел полуприкрыв глаза, и видел бегущую девку и старого дедка, слышал их разговор, и такая на него грусть-тоска вдруг навалилась, что никак он от неё отойти не мог, до тех пор, пока не зазвучало:

     Посылала меня мать,
     Посылала меня мать,
     Посылала меня мать,
     Яровое жито жать.

     А я жать-то не жала,
     А я жать-то не жала,
     А я жать-то не жала,
     Лишь в меженке пролежала

    Как ладно пели женщины и молодые совсем, у которых все это ещё когда-то случится, и взрослые, которым только и осталось, что вспоминать то сладостное чувство, налетающее, кружащее и уносящее в какие-то дальние дали. Митяй тихонько им подпевал, но, если бы его голоса не было, песня звучала бы как всегда, как её Иван уже много-много раз слышал, а вот мужской голос глубокий и низкий, невольно приподнимая женские голоса на необычайную высоту, придавал песне некое тайное звучание, так что хотелось слушать её и слушать.

     Долго так пели все они в соседней избе, пока маленькие не заснули в обнимку и не пришлось их так на руках нести домой, да уложить в тот угол, где они обычно на полу спят.

     Иван проснулся, когда на улице было ещё совсем темно. Он приподнял голову и осмотрелся вокруг. В избе все ещё спали. Хотя, возможно и не все. Может это ему, конечно, показалось, но в дверях мелькнула чья-то тень. "Матушка, - догадался он, наверное, уже доить коров пошла. Не хочет она беспокоить своих дочерей, ни старшую – Софью, ни следующую – Александру".

     - Пусть хоть в девичестве поспят вдоволь. Замуж выйдут, не до сна им будет, - вот так она всегда говорила, когда её укоряли, что балует она непомерно своих дочек, сама надрывается, а они белоручками растут, хотя всему, что положено, они обучены: и готовить, и за скотиной ходить, и в поле работать, и бельё стирать, и шить, и вышивать, и вязать, и малых детей обихаживать. В общем всё умеют.

     - Вот замужем их руки всё и вспомнят, - так она считала.

     Может права, действительно, когда ещё можно будет погулять до зари без устали, попеть, да поплясать – только вот в такие годы, когда тело девичье женской силой наливается и они из подростков длинноногих, да нескладных в прекрасные создания превращаются, при взгляде на которых одни только желания возникают - любоваться да любить.

     Он встал, что толку валяться, ежели проснулся и тихонько, чтоб никого не побеспокоить, выбрался вначале в сени, а уж затем и на улицу. Небо было ясным, луны не было видно, поэтому крупные звёзды, как маленькие сверкающие хрусталики, усеяли весь небосвод, слегка подсвечивая землю. В хлеву действительно горел огонёк. Иван подошёл к двери и заглянул туда. Зорька, старая корова, которую Иван помнил с самого детства, стояла и лениво жевала, за ней виднелась сгорбленная фигурка его маменьки, сидящей на крошечной скамейке, специально изготовленной для такого дела. Матушка показалась сыну такой маленькой и беззащитной, что у него вначале сердце захолонуло, а затем накатила какая-то нереальная нежность к этой согбенной фигурке, даже в горле перехватило и слезы на глазах появились. Было совсем тихо, слышалось только дыхание коров, да мерное позвякивание струек молока о стенки подойника. Но вот всё закончилось. Корова также продолжала своё бесконечное жевание, а матушка встала, выпрямилась и лишь тогда заметила сына.

     - Ой, Ванюша, что так рано вскочил? – голос у неё был ласковый, да и смотрела она на него с такой любовью, что даже слёзы, вроде почти высохшие, вновь на глаза сами по себе навернулись.

     - Так я всегда так встаю, - начал он было, но что-то помешало ему продолжать говорить, в горле настоящий ком возник. Ему пришлось сделать усилие, сглотнуть этот ком вместе с накопившейся слюной, а дальше уже получилось продолжить обычным голосом. Очарование, нахлынувшее на него, когда он зашёл в хлев, как будто испарилось, исчезло и всё. Было оно вызвано скорее всего призрачностью теней - всё вокруг скрывалось в полумраке, лишь освещённый коровий бок, методично вздымающийся и опадающий при дыхании, да блеснувший отсвет горящей лучины в крупном тёмном, как слива, глазу Зорьки, когда она на него взглянула, а затем опять уставилась в пол и отсвет пропал – вот и всё, что было ясно видно, всё остальное было размыто и казалось возникшим из какой-то сказки. Он не помнил, как она называлась, но то, что ему, эта сказка знакома, что она существовала в его давнем теперь уже детстве, было совершенно точно. Но вот в ту самую минуту, как маменька выпрямилась, сказка пропала, растаяла в воздухе и всё кончилось.

     - Я всю ночь не спала, - заговорила матушка, - лежала вспоминала. Какая я была счастливая, когда с Иваном познакомилась. И дальше, каждый раз, как ребёнок начинал шевелиться, и я понимала, что он скоро родится, я ощущала такое счастье, что… – она передохнула и продолжила, - родился – счастье, начал ползать – счастье. Сколько детей – столько раз я счастливой была. И вот всё кончилось, - она опустила голову и смахнула слезу.

     - Ивана нет – и счастья больше не будет, - глухо донеслось до сына. Она вновь выпрямилась и вновь заговорила, - но ты знаешь, я подумала, может у них, моих лапушек оно на новом месте будет, и поняла, что надо ехать. Здесь жизнь, не в жизнь, одни мучения. Софьюшка вот-вот замуж выйдет, хороший парень к ней сватается. Да ты его должен знать. Петром его зовут, он сын Симона с Прасковьей, что на том конце живут. Мы уж её трогать не будем, пусть при муже остаётся, а сами поедем. Давай, как дом готов будет, приезжай, забирай нас всех, - и она вновь опустила голову.

     Иван подошёл к ней, обнял, она прижалась к нему и заплакала.

     - Ну, буде, буде, - заговорил он, так похоже на покойного Ивана, что она заплакала ещё горче.

     - Маменька, у нас дел много, нам сегодня хочется в Жилицы вернуться. Давай мы поедим, да поедем, но прежде к Прокопию Ниловичу забежать надо, бумагу у него подписать, а затем к Марфе заглянуть. Вон и Митяй на крыльцо вышел, так что я тоже пойду.

     Но она его не отпускала, как прижалась ещё в хлеву, так и до избы они дошли, лишь у крыльца разделились.

     Сразу после завтрака Иван с Митяем отправились к старосте. Прежде всего надо было основной вопрос решить - удостоверить подпись матери Ивана, что она не возражает против усыновления её сына Тихоном Петровичем Жилиным. Вопрос о передаче земли семьи Ивана в общину с расплатой третью урожая, не казался Ивану таким уж сложным.

     Когда Иван дверь в избу старосты открыл, тот аж с лавки вскочил, на которой сидел:

    - Иван, вот не ждал, вот радость-то. Какими тебя ветрами к нам занесло? - он подбежал к Ивану, обнял его и троекратно расцеловал.

     Иван от такого приёма совсем опешил. Никогда прежде он не видел, чтобы Прокопий Нилович так кого-нибудь из крестьян деревенских встречал, да и с Тихоном совершенно по-другому здоровался.

     "Интересно, чем вызвана такая встреча?" - задумался Иван, но староста не дал ему времени додумать. 

     Он, опять же, что на него совершенно не было похоже, начал быстро-быстро что-то говорить. Иван никак не мог ещё отойти от той мысли, которая его так поразила, как его Прокопий Нилович забросал кучей всяческих вопросов – от самого простого "Как дела?", до совсем уж каверзных типа: "Не женился ли ты за это время Иван Иванович?", да "Когда первенца в своей семье ожидаешь?". Ивану только и осталось, что стоять, да глазами хлопать. Наконец, запал у старосты закончился, и он принялся рассматривать Ивана, как будто не видел до того ни разу. И так посмотрел, и сяк, да вердикт вынес:

     - Как же ты на отца покойного похож. 

     Сказал и начал головой покачивать. Наконец, он и на Митяя внимание обратил:
 
     - Ой, я думал ты с Тихоном пришёл, а ты с парнем каким-то незнакомым. Кто таков?

     Пришлось объяснять, что это помощник новый. Затем о Тихоне всё рассказал, вот здесь он не стал молчать, что тот решил его усыновить и наследником всего добра своего сделать. Прошение показал, да пояснил, что с ним делать надобно. Да о переезде матери с детьми тоже доложил.

     Прокопий Нилович прошение Марии Кузьминичны удостоверил безо всяких вопросов, единственно, сказав при этом, что его подпись без подписи главы уездной управы ничего не значит. Но это Иван и сам прекрасно знал. Как с землёй придётся поступить проблем не оказалось. Всё, как Филарет Иванович объяснил, так и случилось. Единственно, что Прокопий Нилович не просто подсказал, а упор на этом сделал, что земля всё равно должна в собственности у семьи Ивана оставаться. Мало ли как в дальнейшем жизнь сложится. Земля же она есть не просит. Иван сразу согласился с ним, он и сам так думал.

     Вроде бы все вопросы были решены, и Иван с Митяем направились к Марфе, узнать не желает ли она, что-нибудь своему батюшке передать. Прокопий Нилович увязался за ними, но не к Марфе, а домой к Ивану, говоря, что он хочет посоветовать Марии не тянуть с переездом, а побыстрее собираться, пока зима не нагрянула и холода не наступили.

     Марфа вместе со всеми своими детьми в палисаднике возилась. Они цветы окучивали. У всех были маленькие деревянные тяпки, наверное, их батюшкой сделанные, и детишки сосредоточенно ими рыхлили землю, а Марфа за ними только поправляла. Её многие в Лапино блаженной считали. Всё-то она делала не так как все. Вот и с огородом такая же история приключилась. Все там овощи сажают, чтобы потом было что на стол поставить, да в щи-борщи запустить. А она вишь, что надумала. Цветочками всё засадила, а потом ходила и ими любовалась, да наслаждалась их запахами. Девочек вот набрала, ремеслу их учила, времени своего тратила много, а денег за учёбу не брала, а у самой целый выводок за юбку держится. Одним словом, не от мира сего, это уж точно.

     Каждый раз, когда Иван встречался с Марфой он поражался, что она вела себя, не как взрослая женщина, мать пятерых детей, а как восторженная девочка. Вот и в этот раз стоило ей их увидеть, как она всё бросила и к ним метнулась. Руки, вниз опущенные, слегка в стороны развела и на Ивана, он первым в калитку вошёл, бросилась. Хорошо до объятий с поцелуями дело не дошло, но со стороны, наверное, странно смотрелось. По-видимому, она решила, что следом за Иваном Тихон идёт, поскольку, когда поняла, что там совершенно незнакомый человек находится, растерянно остановилась и в недоумении начала Митяя рассматривать.

     - День добрый Марфа Петровна, - приветствовал её Иван, - познакомься. Это мой помощник. Его Митяем кличут.

     - А Тихон Петрович с вами не приехал, – не спросила она, а утвердительно произнесла и больше ничего. Удивительно чуткой Марфа была. Безо всяких слов всё понимала. Вот и тут, непонятно каким образом почувствовав, что с Тихоном беда произошла, она огорчилась и даже слезу непрошенную с глаз смахнула.

     - Заболел Тихон, это ты правильно поняла, - сказал Иван и замолчал, а Марфа грустно-грустно поправила:

     - Не поняла, а почувствовала, - сразу же вид у неё стал озабоченным и очень тревожным, - расскажи, что там случилось.

      Пришлось Ивану всё подробно рассказать и как они купаться пошли, и как Тихон из воды выйдя вдруг в лице изменился, и как лекарь сам нашёлся, кровь ему пустил. В общем всё-всё рассказал, кроме лишь, что Тихон решил его усыновить и теперь он всеми делами ведает. Тем временем Митяй к себе детей позвал и, что-то интересное им принялся рассказывать, так что они даже смеяться начали и на мать с дядей Иваном внимания не обращали. Сколько-то так времени прошло пока Иван всем не поделился, и Марфа не успокоилась, поняв, что ничего страшного ещё не произошло, Тихон жив, хотя и не совсем здоров, но доктор считает, что к весне он окончательно встанет на ноги.

     - Пойдёмте в избу, я свежий взвар приготовила, он ещё горячий, на печи стоит, - предложила Марфа, а сама быстро к крыльцу направилась.

     - Марфа погодь, спасибо тебе, но мы очень спешим, некогда нам меды распивать, - окликнул её Иван, - мы ведь забежали только узнать, не нужно ли тебе что-нибудь Петру Васильевичу передать. Мы сейчас к нему собираемся ехать.

     - Ой, я совсем не готова. Что же мне ему передать? А давайте я ему взвара налью. Ему Арина его подогреет, и он попьёт. Он ведь раньше, когда маменька жива была, любил взвар пить, который она варила, - Марфа в избу буквально метнулась и скоро опять на крыльцо выбежала. В руках она крынку держала.

     - Вы как пешком? А? На лошади. Это хорошо, пока доедите, он ещё и остыть совсем не успеет. Вы тоже попейте, здесь много, - сказала она, протягивая Ивану красивую крынку светло-коричневого цвета.

    Иван скорее машинально, чем специально, приподнял крынку и внизу рассмотрел чёткое клеймо: Лука Горшков. "Вот тебе и на, - подумал Иван, - эвон куда работы Луки Фроловича добрались. Добрый у него товар. Хорошо, что мне удалось с ним сговориться", - и он довольно улыбнулся.

     Напоследок, когда они уже прощались, Марфа Ивана в сторонку отвела и тихонько ему сказала:

     - А мне понравился Митяй, смотри, как к нему дети липнут. Мне кажется он добрый, надеюсь вы с Тихоном Петровичем правильный выбор сделали.

     Иван только головой согласно кивнул, да улыбнулся ей в ответ.

     Продолжение следует…