Счастливый характер

У Клары был лёгкий характер, и со стороны казалось, что жизнь её напоминает свежеукатанное шоссе – ни ямки, ни кочечки; а если и попадался какой ухаб, то Клара так виртуозно его обходила и, главное, так зажигательно потом об этом рассказывала, что слушатели – вернее, слушательницы, потому что мужчины в библиотеках не водятся, разве что охранник, – только смеялись и махали недоверчиво руками: тебе, мол, Кларка, сценаристом в сериалах работать, а не здесь, среди книжек, в пыли прозябать. Клара тоже смеялась, уверяла, что всё рассказанное – чистая правда, и она вовсе не прозябает. И это тоже было чистой правдой.
Завидовать Кларе было невозможно, потому что фактическая сторона её безмятежного существования выглядела не то чтобы впечатляюще: всю жизнь в библиотеке заштатного Дома детского творчества, ни денег, ни должности; внешность очень среднестатистическая, ни мужа, ни любовника (в этом пункте, правда, достоверных сведений не было – о личной жизни Клара не особо распространялась, но чтобы в женском коллективе наличие любовника не заметить? совершенно немыслимо). Ну и – до кучи – ни детей у неё не было, ни теперь уже и родителей.

Для себя бы хоть родила, говорила ей Люська, ещё одна библиотечная старожилка, но не с таким, конечно, как у Клары, стажем. Говорила, понятно, в то время, когда эта тема могла ещё быть актуальной. Клара смеялась: это чтоб было кому стакан воды мне подать на смертном одре? И отшучивалась известным анекдотом, где окружённый родственниками умирающий говорит, что пить ему что-то не хочется.
Заведующие же библиотекой, а на Кларином веку их сменилось уже несколько, наоборот, только молились, чтобы у Клавы не появилось никаких отвлекающих факторов вроде детей и мужей, потому что на Кларе, как на китах, слонах и буйволах – или кто там ещё в мифологии за стабильность отвечает? – держалось в библиотеке, да и в самом Доме творчества, практически всё. Память её превосходила любые компьютерные возможности, а способность на ходу придумать какой-нибудь тематический праздник, о необходимости которого сообщили только сегодня, а провести надо уже завтра, была просто уникальной. Ну и плюс страстная любовь к литературе.

Когда из Клары она стала Кларой Семёновной, многие удивились, почему её не назначают заведующей. Оказалось, предлагали, и не раз. Не моё, отмахивалась Клара, неинтересно.
Действительно, интересовали её только книги, особенно из приключенческой классики, с благородным героем и с полным попранием Зла в финале. Она горько сетовала на современную писательскую моду показывать школьникам жизнь прямо как она есть – как она есть в представлении авторов, понятно; и выходила она у них такой, что хотелось от тоски удавиться (герои этих авторов так, бывало, и делали). Клара была не против реализма, но требовала равновесия, и когда в запрашиваемой книжке обнаруживался очередной ущербный страдалец, не стеснялась советовать родителям надёжного «Тимура и его команду» или ответственного «Пятнадцатилетнего капитана». Она была романтична и верила в алые паруса. Она знала, что родители хотели назвать её Верой, но передумали и дали имя в честь бабушки, однако это неслучившееся имя – Вера – проросло в ней уверенностью, что всё всегда идёт как надо и кончится правильно, то есть хорошо, особенно если постараться. И она старалась. С лица её почти не сходила улыбка. В бога Клара не верила, но в том, что он правду видит и шельму метит, не сомневалась.

– Ты идеалистка, – говорила Люська, – витаешь в облаках, а надо реально смотреть на вещи. Вот выйдешь на пенсию, и что – так и будешь одна куковать?
Это она всё не могла успокоиться насчёт Клариного предполагаемого одиночества.
– Потому что какой-никакой мужчина в доме всё-таки нужен.
– Ерунда это всё, – беспечно отмахивалась Клара и не напоминала об этом разговоре Люське, когда та разводилась с первым мужем, а потом и со вторым.
К тому же ни на какую пенсию Клара не собиралась, а если что, идеи на этот счёт у неё уже были. Она как-то попробовала сама написать что-нибудь приключенческое, но убедилась с грустью, что одной фантазии для этого мало. Однако мысль эту тему развить, когда будет время, её не оставляла.

На пенсию ушла в конце концов именно Люська, хотя тоже очень не сразу, а Клара всё работала и работала, год за годом, с прежним энтузиазмом, и уже получила заслуженного работника культуры и ещё какие-то премии, как вдруг бронебойная конструкция её жизни покачнулась и рухнула – как покачнулась и рухнула сама Клара на гололёде у подъезда собственного дома.
 
– Ну, это надолго, в вашем-то возрасте, – честно предупредил врач после операции. – Кто-нибудь дома есть, чтоб помогали?
Кого-нибудь дома у Клары не было, а вот что-нибудь – было. Этим чем-нибудь была картина, которую подарил ей один серьёзный художник, впечатлённый её подвижничеством. И ведь как угадал! На небольшом полотне белел парус одинокий, но не в тумане моря голубом, а в непростых метеоусловиях, и одна предательская волна уже вовсю грозилась его опрокинуть. Однако видно было, что кораблик не сдаётся – и точно не сдастся. Художник вряд ли догадывался, что подарком своим превратил почти каждое Кларино утро в праздник. Она повесила картину в спальне, напротив кровати. Комната эта была с восточной стороны, и первые рассветные лучи падали прямо в море, и оно становилось бирюзовым. Оживали фактурные мазки, море начинало дышать, закипало, и накрывал его солнечный свет, и подбирался к паруснику, который ещё не знал, что его ждёт сегодня – потому что солнце-то в средней полосе бывает не каждый день, и если погода не радовала, никакого превращения не случалось, и ему приходилось уныло переваливаться через грязно-серые водяные горы. Но уж если было солнечно!.. Клара мчалась в кухню, заваривала чай, собирала на расписной поднос орешки, шоколад, курагу в милых плошечках, ставила чайник и чашку тонкого фарфора, тащила всю эту красоту в спальню и снова устраивалась в постели. Это был театр одного актёра и одного зрителя. Актёром был парусник, зрителем – она. Спектакль никогда не повторялся, потому что осветители то меняли углы, то ставили какие-то фильтры, то вообще выключали свет, и паруснику приходилось напрягать все силы, чтобы выбраться, но волна – та, подлая – ни разу его не захлестнула. Через полчаса начинался день, и Клара, как парусник, была готова к любым его трудностям.

Только бы оказаться дома. Справлюсь, сказала она себе, когда в инвалидной коляске её везли к такси. Может, в смысле стакана воды Люська и была права, но унывать Клара не умела. Она не сомневалась, что так или иначе всё развиднеется. И, конечно, не ошиблась.

Во-первых, социальные службы оказались не абстрактным словосочетанием, а живыми людьми, действительно готовыми помогать. Во-вторых, из любого магазина всё можно было доставить на дом. А в-третьих – в-главных! – возникли на Кларином горизонте дальние уральские родственники, которые то ли меняли свою квартиру на московскую, то ли что-то здесь строили, и нужно было помочь перекантоваться, чтоб их сынишка пошёл в московскую школу. И у Клары одним махом образовался дома не просто кто-то, а целая семья: симпатичная говорливая Катя лет тридцати с небольшим, Олег, муж её, постарше, помолчаливее, но непьющий и даже некурящий, и дошкольник Витюша, который Кларино сердце просто покорил. Устроились замечательно: Клара с парусником в спальне, гости в большой комнате, которая и правда была большой – дом хоть и старый, но кирпичный, хорошей планировки, и даже паркет на полу, а это редкость.

Стоял май, жаркий, нарядный и счастливый. Клара смотрела на залитый светом парусник и думала, что ещё день-другой, и она откажется от унижения инвалидной коляской и будет передвигаться на ходунках. Ходунки! Это возвышает, в самом прямом смысле, говорила она себе. Это звучит гордо! Она поставила себе цель за лето встать на собственные ноги, и присутствие Витюши добавляло ей сил. Мальчик был просто прелесть, не читающий, конечно, как все они сейчас, но с живыми глазами, когда в экран не смотрит. Однако это дело было поправимое, потому что ещё дошкольник, тут лишь бы родители не мешали, а они не мешали. Не против были, и когда она предложила Витюшу в свою комнату переселить. Мол, и им свободнее – молодые всё-таки… Клара в этом месте выразительно замолчала, Катюша запунцовела, а Олег отвёл глаза. А у Клары уже созрел тайный план за лето приохотить парня к книжкам и научить читать, чтобы к школе сюрпризом предъявить родителям результат, как кролика из шляпы вынуть.
 
С ходунками жизнь наладилась совершенно. И утренний настенный спектакль с парусником доставлял ей теперь такое же удовольствие, потому что Катя любезно согласилась приносить ей поднос с чаем. Витюша в это время спал, и Клара снова была единственной зрительницей драматической борьбы парусника с обстоятельствами.
Неудобство оставалось одно – ванная. Точнее, сама ванна.
Преодоление высокого борта ванны было мучительным, а пользоваться чьей-то помощью Клара не хотела. И когда Катя неожиданно обратилась к ней с предложением купить душевую кабинку, Клара даже удивилась – как это ей самой в голову не пришло! 
– Я же чувствую, как вы мучаетесь. А если поменять ванну на кабинку, и места станет больше. Тут ведь не развернёшься!
Это было справедливо. Катя-то стройная, но муж её Олег мужчина заметный, с начальственной полнотой, ему там, конечно, тесновато.
– И модели разные, с учётом потребностей. Есть и такие, что со встроенным сиденьем – зашла и сразу села, и с одной стороны полочка, а с другой – крючок для душа, и даже перильца есть!
Клара тут же мысленно взялась за перильца и почувствовала их прохладную надёжность.
– И мы это сделаем за свой счёт, – твёрдо сказала Катя, – вы не думайте ничего такого.
Кларе это было приятно. Деньги-то у неё, конечно, были, и настолько она была уже очарована сияющей никелированной перспективой вот этого «зашла и сразу села», что можно было и разделить расходы, но раз они берут их на себя – хорошо. О ней, значит, думают. Не хотят быть нахлебниками. Своя кровь.
Она улыбнулась. Характер у неё был хоть и лёгкий, но не легкомысленный, а искушать деньгами без нужды никого никогда не надо. Пусть ремонтируют. Помочь, если что, она всегда успеет.

Стали выбирать кабинку, приглашали прорабов; те, в сознании собственной незаменимости, через губу говорили о проржавевших трубах, о кривых стенах, об отслаивающейся плитке. «Да тут только тронь – она и посыплется!» – тыкал один такой презрительно в стену, и Клара мысленно отвечала ему из гоголевской «Шинели»: «А ты туда тотчас заплаточку», но прораб, хотя Гоголя наверняка не читал, был, точно, наследником портного Петровича и отвечал соответственно – этого, дескать, никак нельзя. Выходило, что надо менять и кафель.
– А это пыль. Не просто так пыль, а строительная. Старый кафель сбить, стены выровнять, новые плитки пилить-подгонять – тут содом и гоморра будет, и не спрячешься, и не закроешься, как ни старайся. А этим дышать нельзя категорически. Мы что, мы молодые, но вы в таких условиях жить не должны! Вот так вот.
Стали думать. Некоторые снимают на лето дачу; проверили – или по деньгам неподъёмно, или такая тмутаракань и такие условия, что лучше пылью дышать. Клара говорила – да ладно, буду представлять, что я в пустыне, живу, как бедуинка в шатре; джинны, верблюды, волшебная лампа Аладдина, из кухни в комнату будет ходить караван с чаем… Думала при этом, как будет читать Витюше из «Тысячи и одной ночи». Но Катя хмурилась: «Мы найдём выход». Клара нисколько не сомневалась. Конечно, найдут. Это разве трудность? Вот выбрать кафель из трёх каталогов, один краше другого, было трудностью. Кларе нравились белые плитки с жизнерадостными красными маками на длинных мохнатых стеблях. Катя же считала их простоватыми, обращала Кларино внимание на бежевые с золотыми полосками. Клара чувствовала, что последнее слово должно быть за ней, но обижать Катю не хотелось. Поэтому решение откладывалось, и от разноцветья плиток у Клары уже ум заходил за разум.
А в это время выход из содома и гоморры нашёлся...

(Окончание следует)