Противоядие

- Вениамин! Что это?!
Мария осторожно сжала наманикюренными пальчиками шкирку шипящего полосатого комка, принесенного сыном, и приспустила с носа очки в дорогой оправе.
- Это кот, мамочка…
- Вижу, что не собака! Откуда в нашем доме это недоразумение? А ну! Тигр на минималках! Перестань шипеть, пока я не занялась твоим воспитанием!
Мария говорила тихо и даже не очень-то строго, но котенок послушался. Вениамин чуть не рассмеялся, глядя на его реакцию. Кот перестал шипеть и повис безвольной тряпочкой, подобрав под себя лапки и куцый хвостик.
- Вот так! Теперь ты мне куда больше нравишься. – Мария покрутила котенка, разглядывая свалившееся на ее рано поседевшую голову счастье, и вздохнула. – Не сколько кота, сколько блошек. Веник, нужно заняться ребенком! Пока его не съели окончательно!
Вениамин, услышав от мамы свое домашнее имя, понял, что буря прошла стороной, и осторожно перехватил свое сокровище, найденное у подвала соседнего дома.
-  Дорогой мой, ты же понимаешь, что этого гамена нужно будет воспитывать?
- Да, мама.
- И, если с твоим воспитанием я еще как-то справляюсь, то на него сил моих уже не хватит. Это ты тоже, надеюсь, понимаешь?
- Да, мама.
- Прекрасно! Бульон на плите. Думаю, от домашней курицы этот заморыш не откажется. Сначала покорми его, а потом уже все остальное. Мальчишки всегда голодные. И не важно, с хвостом они или без.
Мать потянулась было поправить прическу, но тут же отдернула руку и направилась в ванную – смыть с пальцев романтику помоек, по которым, по ее представлениям, обретался кот, а Вениамин прижал к себе полосатый комочек своего счастья и потопал на кухню.
- Веня, руки!
Грозный окрик матери настиг его уже у плиты, и мальчишка невольно улыбнулся.
Она не меняется… Такая же строгая, ироничная, но без тени улыбки… Родная…
Как же он по ней скучал!
Котенок чуть пискнул в руках Веника, когда тот сжал его слишком сильно. Мальчик чуть расслабился, и погладил найденыша.
- Прости! Я просто так по маме соскучился!
 Кот сказанного, конечно, не понял, по голос снова подал, и Вениамин засуетился. Что это он, право слово?! Ребенок же голоден!
Мама, как всегда, права. И пусть ему пришлось на несколько лет забыть о ее приподнятой брови, которая могла сказать о ситуации все и еще чуть-чуть одним движением, отсекающим мгновенно любые вопросы и лишние подробности, Вениамин точно знал – мама его любит.
Откуда в нем была эта уверенность? Он и сам не знал.
Бабушка твердила, что мать его бросила и решила заняться своей личной жизнью, но Веник ей не верил. Как ни пытались ему запретить любить ту, чьи ладони он помнил, а голос слышал, засыпая, успехом эти усилия не увенчались.
- Ты ей не нужен! – бабушка сердито стучала ложкой о край сковороды, что-то готовя, а Вениамин слышал в этом стуке совсем другой звук.
- Слышишь, сынок? Это колокола. И они говорят…
Колокольный звон, плывущий над старинным русским городком, так и остался для Вениамина синонимом счастья.
Ему – пять. В городе – осень. И новенькие резиновые сапожки, который мама разрешила надеть на прогулку, топчут золото, усыпавшее дорожки старого парка. Мамина рука, такая теплая, нежная, сжимает его озябшие пальцы. И ему совершенно не хочется вырваться и куда-то бежать. А хочется стоять рядом с мамой, закинув голову к небу, и слушать колокольный звон, в котором и впрямь слышатся слова. Какие-то важные, нужные, особенные... И кажется, что вот-вот, и он поймет, что хотят сказать ему колокола. Но тут появляется бабушка и волшебство рассеивается, а остается только колючее:
- Все? Нагулялась? Довольно! Мальчику пора отдыхать!
Венику хочется закричать, протестуя, но он этого не делает. Ведь теплая ладонь снова ласково сжимает его пальцы, а потом отпускает их. И мама садится на корточки, чтобы заглянуть ему в глаза.
- Иди, мой хороший! Бабушка уже соскучилась. А я скоро опять приеду! И мы будем слушать колокола с тобой.
Он кивает, и сухие, совсем не такие ласковые, как у мамы, пальцы хватают его за руку и куда-то тянут. Ему хочется крикнуть, чтобы они отпустили его и не мешали, но он этого не делает. И вовсе не потому, что боится бабушку. Есть другая причина. Мама сказала, что придет снова и этого вполне достаточно, чтобы он верил – скоро он снова ее увидит.
Это сейчас Веник понимает, что их встречи с матерью были редки в то время. Бабушка вела дневник и тщательно записывала туда подробности каждой из них. И, помимо этих подробностей, там были записи о ее чувствах и мыслях, и, читая эту старую тетрадь в глупой розовой обложке, он не переставал удивляться, сколько может быть в человеке невысказанной боли, злости и разочарования. Это сквозило в каждом слове, в каждой строке. Даже точки, которые бабушка ставила в конце некоторых предложений, отчаянно втыкая ручку в бумагу так, что оставались крошечные дырочки, говорили лишь об одном – о всепоглощающей, страшной в своей нелогичности, ненависти.
Бабушкину тетрадь Веник нашел совершенно случайно. И даже маме не сказал об этом сразу. Правда, вовсе не потому, что не хотел. Просто отвлекся на что-то, а потом не сразу вспомнил о странной находке. А после, начав читать, уже не смог оторваться, хоть и понимал, что, наверное, поступает не совсем правильно. Да, бабушки уже не было и запретить ему никто не мог, но что-то подсказывало, что читать вот так то, что написано было лишь для себя, не стоит.
Но как ему было удержаться?! Ведь эта тетрадь наконец-то открывала ему завесу тайны, которую и мама, и бабушка то и дело задергивали перед его носом, не желая объяснять даже самых, казалось, простых вещей.
Почему он живет не с мамой, а с бабушкой? Почему последняя так лютует каждый раз, когда мать приезжает проведать его? Почему эти две женщины «держат лицо», не оскорбляя друг друга открыто, хотя он отлично видит, что бабушка едва сдерживается, чтобы не накричать на маму, а та смотрит с жалостью и молчит в ответ на все шпильки, которые отпускаются в ее сторону?
«Сегодня снова приезжала Мария. Хочется кричать и гнать ее в шею, но я не могу. Мальчик ждет ее. Стоит у окна и отказывается даже от любимого лакомства – мороженого. Я набила морозилку этой гадостью, от которой у него сразу разболится горло, в надежде, что смогу его отвлечь и заставить забыть ее, но он упорствует! Характер! Ее характер! А должен быть отца! Неужели от моего сына не осталось ничего и этот мальчик лишь продолжение той, что стала причиной моего одиночества и несчастья?!»
«Сегодня не спала всю ночь. Мальчик плачет. Ждет ее. Требует, чтобы она вернулась. Этого не будет! Я не желаю видеть эту женщину! Пусть сгинет она и никогда больше не появляется в его жизни! Он должен забыть ее! Должен! Я так хочу! Это будет высшей справедливостью, которую вершить буду я, а не кем-то придуманные силы, которые не имеют никакой власти над действительностью. Если бы существовали они, разве осталась бы жива она?! Нет! Жив был бы тот, кто достоин этой жизни, а не это никчемное существо, вся польза которого лишь в том, что она родила ребенка! Где взять мне уверенность, что этот мальчишка мой внук? В нем нет ровным счетом ничего от моего мальчика! Все в этом ребенке – она! Ее взгляд, ее жесты, ее упрямство! Терпения мне! Терпения и сил, коих уже не осталось! Ребенка она не получит!»
«Она устроилась на работу! Кто взял эту бездарность и что доверил ей?! Она же абсолютно бесполезна! Надеюсь, что у нее не сложится ничего и ее просто вышвырнут с волчьим билетом! Нельзя допустить, чтобы у нее все получилось! Иначе, она заберет ребенка! Я вообще не понимаю, почему она не сделала этого до сих пор?! Ведь прав она не лишена и прекрасно знает, что ни сил, ни желания у меня бегать сейчас по инстанциям просто нет! Но я сделаю это! Обязательно сделаю, как только чуть успокоюсь. Ведь идти туда надо с холодной головой. Если кто-то поймет, что я ненавижу ее, то будут вопросы. А мальчик ждет… Зачем она ему?! Не понимаю!»
«Сегодня хороший день… Да, мне сказали, что времени осталось всего ничего, но это ведь хорошо! Скоро я увижу своего мальчика и смогу успокоиться… А если там ничего нет? Если все эти домыслы о новой жизни за чертой пустое? Что ж… Тогда тоже неплохо. Ведь в этом случае меня ждет забвение. Полное, безграничное, безболезненное… Хотя, я хотела бы, чтобы все-таки было хоть что-то… Это дает мне надежду. Врач приказал привести дела в порядок. Знал бы он… Единственное дело, которое мне нужно решить, касается мальчишки. О, как он кричит! Что-то просит, что-то требует… Пусть замолчит! Такой же неуемный, как и его мать! Она снова звонила. Просила разрешения на встречу. Я не хочу ее видеть! Она! Она должна была остаться в той горящей машине! Не мой сын, а она! Ну почему так несправедлива жизнь?!»
«Я думала… Много и о многом. Теперь я почти не сплю. Мне говорили, что это будет непросто. Но, что они знают о настоящей боли, эти смешные люди?! Разве понимают они, как страшно остаться в одиночестве и выть по ночам, призывая избавление? Я так люблю своего мальчика… Я до сих пор вижу его перед собой и слышу его голос… Вчера ребенок пришел ко мне в комнату и спросил, почему я плачу. И, пожалуй, впервые я увидела, как он похож на моего сына… Что ж, пусть будет так! Пусть останется его продолжение в этом мире! И я буду знать, что мой мальчик не сгинул бесследно…»
«Она приехала… Настаивает на том, чтобы остаться здесь, со мной. Я не хочу! Но и сил спорить с ней не имею… Мне противно, когда она прикасается ко мне. Ее голос. Ее руки. Ее ядовитые слова! Она меня жалеет! Не сметь! Пусть даже не думает о том, что мне нужна ее жалость! Она здесь лишь потому, что ребенка надо с кем-то оставить!»
«Ненавижу ее! Она заявила, что понимает мои чувства, как мать, и именно поэтому оставила у меня ребенка! Да как она смеет! Как ей только в голову это пришло?! Я никогда даже намека не давала о том, о чем я думала тогда! Она не может знать, на что я решилась! Откуда?! А если это действительно так, и она догадалась, то каких сил стоило ей оставить у меня мальчика?! Она что, ненормальная?! Или все-таки… Нет! Даже мысли этой допускать я не стану! Она недостойна моего прощения!»
«Писать мне уже сложно. Руки сводит от боли так, что карандаш иногда впивается в ладонь. Мальчик садится рядом, берет мои пальцы и греет их своим дыханием. Это странно, но мне становится легче… Она говорит, что в этом он похож на отца. Такой же ласковый… Это так! Мой сын был очень добрым… Как мало в этом мире доброты! Как тяжело она дается… Она смотрит на меня, и я понимаю, что совсем не добра. Ведь никогда не смогла бы вот так… Ушла бы, забыла и вычеркнула все, что связывало! Без оглядки и сожаления! А она молчит и терпит! Зачем?!»
«Как сложно все… И прошлое, и настоящее… Я все еще не хочу ее видеть и слышать, но ненависть… Ушла? А разве так бывает?!»
«Мальчик мой приходил сегодня… Я видела его, но не смогла коснуться. Он стоял рядом так долго, что я успела разглядеть каждую черточку, вплоть до родинки на щеке. Такая же была у его отца… Такая же у ребенка… Какое странное имя они дали ему… Вениамин. Счастливый сын… При чем тут счастье?»
«Я поняла… Счастье дается не каждому и на какое-то время. Для кого-то оно долгое, а для кого-то это лишь миг, озаренный теплом и светом. Мой свет давно ушел от меня, но тепло, дарованное им, осталось. И ребенок, который смотрит на меня глазами моего мальчика, вобрал в себя это тепло и продолжит дарить его этому миру. И пусть оно будет… Мне уже не успеть простить себя за то, что сделано. И она понимает куда больше, чем я могла бы представить. Откуда в ней эта мудрость? Откуда столько понимания жизненных процессов и силы, дарованной женщине? Как почувствовала она, что силу эту я утратила в тот же миг, как не стало моей души? Ведь ее свет еще так мал, что больше похож на светлячка, чем на огонь, способный осветить дорогу… Я не скажу ей ничего. Потому, что слова – это лишь звук. А то, что знает она – куда больше. Я оставляю ребенка в надежных руках…»
«Я смогла… Никогда и никакие слова не давались мне так тяжело… Но я успела. Простит ли она меня? Ведь это так сложно… Прощать…»
Больше в тетрадке ничего не было и, закрыв ее, Веник долго не мог прийти в себя после того, что узнал. И маме рассказать о прочитанном смог далеко не сразу.
- Ты не должен был читать это.
- Я знаю.
- Но ты имеешь право знать. Это и твоя история.
- Мама, а ты простила ее?
- Мне нечего было прощать ей. Неужели ты так ничего и не понял?
- Кажется, понял…
- Тогда просто помни о том, что она тебя любила. Ты не забудешь те слова, что написаны здесь. Как, впрочем, не забудешь и то, что было сказано, и то, что ты успел услышать. Но я хочу, чтобы ты понял еще кое-что. Когда человеку достаются такие испытания, он в безумии своем иногда не понимает, что творит. Это как яд. Он отравляет душу и не дает помнить и понимать себя. Для кого-то время становится лекарством, для кого-то – новое начало, а кто-то так и остается один на один со своей болью и не понимает, как жить дальше. И тогда нужно хоть что-то! То, что удержит на плаву, даст хоть какую-то надежду…
- Я удержал ее?
- Да, сын. Ты это сделал. Больше тебе скажу. Именно ты заставил ее вспомнить, кто она такая. А ты ведь не помнишь ее другой.
- А она была иной?
- Да, сын. Она когда-то любила меня. Я это знаю. Пусть недолго, но я видела в ней тот же свет, что был в твоем отце.
- Я похож на него?
- Очень! В тебе этот свет сияет так ярко, что иногда становится больно глазам.
- Мам, а что такое этот свет?
На этот вопрос мать Вениамину не ответила. Обняла, как когда-то в детстве, баюкая и утешая, и запела, зашептала старую колыбельную, которую Веник почти забыл.
«А котики серые,
А хвостики белые,
По улицам бегали,
По улицам бегали,
Сон да дрему сбирали…»
- Мам?
- Это любовь, сын. Универсальное противоядие для души…
Тетрадь Веник отдал матери, попросив сохранить.
А через неделю принес домой котенка, еще не зная, разрешит ли мама его оставить. Бабушка животных не любила, а на его просьбу завести кота, всегда отнекивалась.
- Еще всякой заразы в доме не хватало!
Мама же даже обрадовалась…
Вымыла котенка, отвезла его к ветеринару, и лишь убедившись, что тот ничем не болен, разрешила хвостатому путешествовать по всей квартире.
И через несколько лет, когда маленький лохматый комок превратится в большого солидного кота, Мария охнет, пытаясь вытащить его из дорожной сумки сына.
- Какой же ты тяжелый! Раскормила тебя на свою голову! Тебе туда нельзя, малыш! Мы будем ждать Веню дома!
Кот сердито отряхнется, всем своим видом давая понять, что думает по поводу запретов и женской логики. А потом все-таки потрется о ноги Марии, утешая и успокаивая ее.
- Да, знаю я. И плакать не буду! Нельзя провожать слезами солдата. Ты прав!
И Вениамин, прощаясь, обнимет и мать, и кота, шепча:
- Я вернусь…
А потом невольно рассмеется, когда те почти одинаково фыркнут, и Мария сурово двинет бровью:
- А кто тут в этом сомневается?!