Фамилия

 Глава 28
Так кто же такая  Нюрка  Симакова?

Мой старший  родной по отцу брат Константин был очень красивым парнем: высокий, с копной роскошных волнистых волос, большими карими глазами. А как он пел! До сих пор вспоминаю его голос и его любимые куплеты герцога из «Риголетто»: «Сердце красавицы склонно к измене, и к перемене, как ветер мая…».  Думаю, сохли по нему наши сельские девчонки. Вот и Нюрка Симакова, лет на шесть  старше его, имевшая уже дочку Варю,  не устояла перед чарами нашего Константина.  Несчастливой оказалась для Нюры эта любовь. Уехала она из нашего села на Урал, родила сына, которого назвала Колей и дала ему отцовскую фамилию – Горин. А отцу-то в ту пору было лет 17 всего. С тех пор про Нюру Симакову никто ничего не слышал, по крайней мере, в нашей семье.

Потом пришло лихолетье – война, на которую ушел и Константин, и наш отец.  Вернулись оба, в разное время. Костя – из госпиталя на костылях, папа из Германии отправился побеждать Японию. У Кости уже подрастала  дочка Галя, родившаяся в первый год войны. Преподавал в школе математику, учился в педагогическом институте на физмате. Мария тоже работала в школе, была воспитателем в интернате, где жили школьники из соседних деревень. Потом родился и сынишка Шурка.

Прошли долгие годы, и однажды почтальон принес в наш дом письмо. Написал его Коля. Сын взрослел, и мать решила все-таки рассказать ему про отца, бабушку и дедушку. Вот тут и затосковало мальчишечье сердце.  Письмо прочитали мама и старшая дочь Тамара.

– Кровь свою ищет, – сказала мама.

И решила пока  ничего не говорить мужу  про объявившегося внука, а Томе велела написать добрый, приветливый ответ.

И так втайне от отца  Тамара с Колей время от времени писали друг другу письма, о которых знала только наша мама. Коля прислал фотографию: в фотосалоне светловолосый мальчишка в белой рубашке, с заношенным, обтрёпанным сатиновым пионерским галстуком и довольной улыбкой на лице, – фотографировался для бабушки с дедушкой, для папы. 

Тайну пришлось раскрыть, когда в очередном письме Коля попросился приехать в гости.
 
– Пиши, пусть едет! – сказала мама Томе.  Отца просто поставили перед фактом. Он явно был недоволен таким поворотом событий, а мама настолько  прониклась чувствами неродного ей внука, настолько близко приняла его к душе,  что неожиданно для себя сумела найти слова, которые все же  возымели своё действие на  деда. Он смирился и махнул рукой:

– Делайте, что хотите!

И Коля недолго заставил себя ждать.

Летним теплым вечером Тома после полива огорода мыла ноги в огуречнике в деревянной бочке с водой, из которой, собственно, и поливали  высокие огуречные гряды. Услышав негромкий свист, подняла голову и увидела парня, который стоял на дороге напротив, смотрел на нее и улыбался. Улыбка у Коли была открытой, заразительной, на нее нельзя было не ответить такой же искренней улыбкой. С этого приезда и началась наша многолетняя дружба с племянником. Не помню, как встретил его папа, но Константин уже был подготовлен к приезду сына, да и Мария  восприняла это событие, может, и негативно поначалу, но виду не подавала.

Коля пришелся по душе всем деревенским девчонкам. Он сумел сразу стать душой их общества,  каждый вечер бегал на танцы. В дождливые дни дойти до центра села, где был клуб, стоило большого труда: асфальта у нас не было и в помине, дорожки  превращались в непролазную глубокую и густую грязь, люди обычно переобувались в резиновые сапоги, и надо было умудриться не запачкать туфли, поспешая в кино. Коля носил белые парусиновые туфли,  грязь на другой день высыхала, Коля отчищал ее от подошв и драил свою обувку белым мелом. Вечером они выглядели совсем новенькими и можно было снова форсить их белизной.

– Поняла, как надо туфли чистить? – спросил он меня однажды. Я кивнула. С этого момента  натирать Колины туфли мелом стало моей обязанностью. Я и не сопротивлялась. Мне даже нравилось это занятие, тем более, что Коля каждый раз искренне хвалил меня.

Он стал приезжать к нам каждое лето.

Закончив всего семь классов, он выучился ремеслу каменщика и строил дома. Не знаю, о чем мечтал он в это время, к чему стремился. Пришло время, и Николай отправился служить в армию на север страны – в Карелию. И влюбился в этот озерный край. Письма от него приходили довольно часто, мы тоже регулярно писали ему. После службы, когда он вновь приехал к нам,  его армейские рассказы изобиловали не только смешными ситуациями,  звучали  в них порой неподдельное восхищение красотой карельской природы, мощью Белого моря и мечта о морской путине.

Стать моряком рыболовного траулера оказалось не так-то просто.  Для этого парню нужны были серьезные положительные характеристики и рекомендации. У Коли таковых не оказалось. Он вернулся в Каменск-Уральский к своей профессии, вновь стал строить кирпичные многоэтажные дома. Но в апреле 1966 года в Ташкенте, столице тогдашней Узбекской советской республики, произошло разрушительное землетрясение. Крова лишились почти половина жителей Ташкента из проживавших тогда в городе 1,5 миллиона человек.
 
Было разрушено свыше 236 административных зданий, около 700 объектов торговли и общественного питания, 26 коммунальных предприятий, 181 учебное заведение, 36 культурно-бытовых учреждений, 185 медицинских и 245 промышленных зданий.
И наш Николай Горин поехал строить новый Ташкент. Через два года Ташкент уже стал обновленным современным мегаполисом, а Коля – передовик строительного производства – обзавелся необходимыми документами и махнул на Кольский полуостров  исполнять свою мечту.

Он плавал по Атлантическому океану на рыболовном траулере «Кондопога», приписанном к порту города Беломорска. Именно на этот адрес я и отправляла ему письма. Плавание продолжалось полгода. И опять Коля приезжал к нам, и мы заслушивались его рассказами о чужих странах, о незнакомом континенте с заманчивым названием Америка, куда иногда заходили русские моряки. К тому времени Константин с Марией  уехали из нашего села, брата перевели в деревню Ярославку директором школы. С каждым своим приездом Коля непременно бывал и у них.
Иногда вспоминаю, как Коля привез с Кубы гаванские сигары. Мне было тогда  лет семнадцать. Мама наша приболела, отдыхала на кровати, был уже темный вечер, мы с Колей сидели на крыльце и он рассказывал про Кубу и Бразилию, попыхивая ядреной сигарой, и вдруг предложил мне:

– Хочешь попробовать?

Я  сначала отнекивалась, но потом  «курнула» и закашлялась. Вернувшись в комнату, подошла к маминой постели спросить, как она, не надо ли чего…

– Люба, ты, что ли курила? – изумилась мама. Мне стало стыдно, пришлось сдать Колю:

– Я только попробовала сигару... Гадость!

Коля женился поздно. Я уже училась в университете, когда, приехав к тете Нюре в Каменск-Уральский, увидела у нее девушку. Николай привез невесту к своей матушке из Тюменской области, где гостил у родственников, а сам опять ушел в плавание.

Люда показалась тихой деревенской девушкой. Мы мало ее знали. Жили они семьей своей в Мурманске, старшего сына назвали Николаем Николаевичем, второго сына нарекли Павликом, с ними  наш племянник с женой еще как-то приезжали в Омск к сестре моей в гости. В последний приезд Люда  сообщила, что беременна в третий раз, поделилась с моими старшими сестрами  своими сомнениями – рожать или не рожать. Вроде уже есть два сына, хотелось бы девочку, но вдруг опять пацан?  А почему нет,– обсуждали женщины ситуацию, – семья у вас обеспеченная, не бедная. А вдруг и правда будет девочка!?  Но родился у Коли и Люды Игорек, рыжий-рыжий, в бабушку Нюру.

Младшего я не видела ни разу. Коля умер рано – в пятьдесят лет –  от болезни сердца. А что стало потом с Людой и ее детьми, нам неведомо. Она и до этого была не общительной, признавала только свою родню, а после смерти Коли совсем исчезла из нашего поля зрения. Потом проявилась в Омске, пыталась наладить  отношения с нашей старшей сестрой Тамарой, но, узнав, что  Тамара уже не держит в своем хозяйстве ни корову, ни свинью и ничего подобного, звонить перестала.

Николай Николаевич, Павел Николаевич и Игорь Николаевич Горины - мы все одной крови. Хотелось бы, чтобы вы знали об этом.

На снимке Николай Константинович Горин. Фото автора.