Три важных завета от чудо-поэта

 
                Дневниковая проза о писателе Юрии Казакове

     К сожалению, наступили времена, когда один за другим уходят мои ровесники. Мои друзья  "шестидесятники", близкие и далёкие. И среди них немало блестящих талантов. В прозе, поэзии, музыке, изобразительном искусстве. А на днях мне позвонил по телефону Сергей Шаргунов. Уже новое поколение. Главный редактор  журнала "Юность", где я печаталась с юности, когда там редактором был основатель журнала Валентин Катаев. А потом Борис Полевой. (Кампов). Помните его "Повесть о настоящем человеке"?. И  нынешний редактор Сергей неожиданно спросил меня о моей дружбе с Казаковым -  блестящим прозаиком "шестидесятником".  Признаюсь Я не очень хотела приглашать Серёжу для  интервью домой. В моём возрасте встречать гостей уже хлопотно. А потому  согласилась на  телефонное интервью. И три дня подряд я чуть ли не по часу  отвечала на его вопросы. А поведать мне было о чём. От внешнего вида Юры до его биографии, до  свойств характера. О его дружбах-недружбах, его любовях и нелюбовях.
       И вот эта  неожиданная беседа навеяла на  воспоминания о годах полувековой давности. Сподвигла меня к острой работе памяти. И она заработала.
     ...Дело в том, что в России не только в 19 веке, но ещё и до Пушкина, существовала такая традиция -заводить в дворянских, купеческих и иных культурных домах семейные альбомы. Во времена отсутствия телеграфа и телефона, интернета и смартыона, дорогие гости в праздники могли записывать с эти альбомы свои чувства к хозяевам. Мадригалы и .....поздравления и пожелания. В стихах и прозе. И даже р набросках. Конечно,  переворот 1917-го года, большевисткая революция  сломала эти традиции, как и многие прочие. Однако, уцелевшая нерасстрелянная интеллигенция кое-что сохранила. Вот и моя мама, (уже после войны) мне первокласснице подарила такой альбомчик для тёплых пожеланий от подружек. Каждую страничку этого картонного альбомчика я старательно украсила по углам "переводными" картинками. Голубками, цветками, бантиками. А посередине листа соклассницы стали старательно выводить лиловыми чернилами свои стишки к праздникам и к рождениям: "Ира роза, Ира цвет, Ира одуванчик./ Ира, я тебя люблю, только я не мальчик" 2 класс "Г". Неля Токаева." Или: "Вы прелестны словно роза,/ только разница одна:/ Роза вянет от мороза, / Ваша прелесть никогда". Этот трогательный, детски-наивный  альбомчик я храню до сих пор.
     И вот в продолжении этой традиции уже в 1964 году я получила в подарок от художника Славы Россохина, нашего семейного друга, новый альбом. Уже серьёзный, но не купленный в "Культтоварах", а великолепно сделанный им самим, (его бесценной ручной работы)..... На бархатной винно-красного цвета обложке (это пола старого халата  мамы) блестит выпуклый бронзовыё профиль Гоголя (тоже ручная чеканка автора). И вот я с трудом отыскала альбом в домашнем архиве. Как же давно я не видела этот чудо-раритет. И вот я держу его в руках.  Полый разных и разноцветных записей и рисунков на каждой странице. Листаю.
    На первой странице аккуратист  Слава красиво на уголке написал тушью: "Я пишу первый! Пишу в знак "великого" уважения и преклонения перед человеческими и литературными дарованиями и качествами Ирины. Славка Россохин 10/I - 1964". Боже! Как же давно это было!.. Переворачиваю страницу, я тут вижу подпись "Ю.Казаков" 13. I. 1964. Ну да, конечно. Мы тогда как раз все вместе всей нашей компанией (тогда слова "тусовка" не было) праздновали "Старый новый год". Гостей набивалось полно (ВГИКовцы, художники, киношники, писатели). На столе стопками Юрины фирменные блины (всего-то из одного пакета муки), винегрет и селёдка, а выпить - кто что принесёт. Славка обычно приносил в бутылке самодельное вино. Шум, разговоры, музыка. Модные тогда твисты, громко поют краковские хористки "Филипинки". Танго, фокстроты. Наш бабушкин "циммерман" гремел и не закрывался до утра. Как мы любили шутить "у пианино я и моя Маша". Приглашали и рассерженных шумом соседей. А гитары Шевцика и Вити Вучетича звучали как у Челентано и Кутуньо. А наш семейный друг Казаков, уже известный и самый старший средь нас, не танцует. Сидит за столом ко всем спиной, задумчиво курит, закинув ногу на ногу. И я хозяйка дома для развлечения подаю ему этот альбом с бронзовым профилем Гоголя, "Юр. Напиши чего-нибудь с Новым годом". И я,
веселясь и танцуя, (а танцевать я любила) даже не видела что и как он там писал у себя на колене...
      Надо сказать, что и потом, позже лишь бегло пробежав взглядом по  его строкам, я не очень-то заострила на них внимание. Ну, совет как совет. После него в альбоме  писали многие, и интересно. Художники,  поэты, киношники. Многие наши друзья в разное годы сочиняли там  разные свои мадригалы. И в шутку и всерьёз. И в стихах, и в прозе. и рисунки.
    ... А сейчас я вам покажу что тогда за столом написал мне Казаков Юрий:
"Ирочка, изучай литературу во главе со мной.
Люби наш могучий великий язык во главе со мной - И будь счастлива опять-таки во главе со мной. Ю.Казаков. 13.I.1964. С Новым годом!"
Вот такие три воистину великих ЗАВЕТА от поэта.
Вот что он заповедал мне на всю оставшуюся  жизнь... ИЗУЧАЙ!.. ЛЮБИ!..И наконец - БУДЬ!.. Будь счастлива.
    И вот сегодня я, как потрясённая школьница, хочу  подробно разобрать этот на редкость мудрый автограф. Написанный как бы невзначай.
Мне очень приятно и ценно, что Юра письменно назвал меня ласково "Ирочка". А не как обычно Ира или Ирина, а именно нежно Ирочка я навсегда осталась для него. А вот первый его завет. Он звучит как постулат:"Изучай литературу..." (Это главное, первейшее. Ибо это - по -Евангельски Слово.) Но читаю далее "Изучай...во главе со мной.." Судя по этой фразе, Юра не просто ощущал, а прекрасно понимал свою высокую роль в литературе. Но более того, предлагал и мне глубже и серьёзней её изучать. Но не просто так, а именно с ним во главе, посвятившим, целиком отдавшим себя этой литературе.  И он предлагал и мне изучать эту свою работу. Искать слово как композитор ищет единственно верную ноту. По очереди, (одну за другой), нажимая на клавиши. К примеру, так же как именно об этом писала и М. Цветаева в своей статье о поиске нужного слова:"Искусство при свете совести":"Не то...не то...не то"...И вдруг найдя, возглас радости:" Это!" Вот так и в прозе Казакова нет ни одного ничтожного, случайного слова. Все в десятку. Всё по высшему классу. Все его рассказы тонки и изящны. Это видно и по названиям. "Вон бежит собака", "Звон брегета", "Голубое и зелёное". Писательский глаз Казакова очень чуток. Часто кинематографичен. Вот план общий, вот средний, вот крупный, как наезд камеры на зрачок героя. А ведь по сюжету ничего особенного. "Вон бежит собака". Просто мужичок горожанин  наконец-то едет ночным автобусом из города на выходные, на вожделенное место рыбалки. Рядом на сиденье оказалась девушка, просто случайный попутчик, которой ехать в своё село ещё дальше, чем ему. Просто несколько случайных фраз, брошенных друг другу. Просто при краткой остановке автобуса несколько взаимных взглядов и фраз. И вдруг герой видит вдали собаку куда-то уныло бегущую по шоссе. Ничего особенного. Просто бежит собака. И неизвестно куда, к радости или горю. Рожать или умирать. Но как много автор вкладывает в этот контрапункт. В эти три слова "вон бежит собака". Герой остаётся рыбачить, автобус увозит попутчицу вдаль. Но сколько острых чувств, сострадания возникает в душе читателя. А может эта встреча была неслучайной? Может это была судьба?.. Может...Может...
  А в другом рассказе - просто берег неширокой реки и в ночном белом тумане стога ароматного свежескошенного сена. Они словно плывут сквозь этот туман. А по тихой воде реки скользит лодка и сонные бакенщики на реке зажигают огни редких бакенов. Путеводных бакенов.
    Неблагодарное это дело своими словами передавать чудо-прозу большого мастера. Но я не в силах удержаться. Вот ещё маленькая новелла "На полустанке". Какие безукоризненно точные образы. Какие слова. Диалог двух расстающихся молодых людей, ждущих проходящего поезда. Он, успешный самодовольный спортсмен навсегда уезжает в город. Она навсегда остаётся на этом глухом полустанке. И каждое слово текста многоценно и незаменимо. И ведь ни одной проходной мысли. "В лоб". Ни одного случайного слова. Воистину, высокое искусство большого мастера. 
     А вот второй завет - постулат:"Люби наш могучий великий язык во главе со мной". И как же не любить этот великий язык и заветы мудрого Казакова. Ведь в каждом его рассказе есть любовь и любящая душа. А ещё Дух, который дышит, где хочет. И когда читаешь его прозу в тебя переселяется этот Дух. Слово - драгоценнейший Божий Дар и Казаков обладал им. И через эти зёрна сеял разумное, доброе, вечное. А проводник - Любовь.
    Помню как однажды Юра, прочтя мою книгу, учил меня как правильно строить композицию новеллы, с чего начинать и чем кончать. Строить как мост через реку. Начинать надо сильно, чтоб зацепить читателя за душу. И заканчивать сильно, как мост на другом берегу. А середина может и провисать. А под мостом течёт река жизни.
   ...Смотрю на казаковский автограф в моём  альбоме. На его красивый почерк отличника. Читаю третий, последний написанный им завет:"И будь счастлива опять-таки во главе со мной". Он очень личный. И обращён только ко мне. Юра смело впрямую объясняется мне в любви. Более того даже предлагает мне "руку и сердце". И всё это он пишет под старый Новый 1964 год на Преображенке в тесной квартирке хрущёбы. При шуме музыки, разговоров и танцев. И делает это как бы между прочим, деликатно, зная что сейчас мне не до чтения, что рядом мой муж художник, с которым я счастлива. И он, Казаков, никак не сможет его заменить. Подарить мне нужное счастье.
А всем нам по 25-30 лет. И под модную музыку даже кажется, что все мы бессмертны и вся жизнь ещё впереди.
    Что касается Юриных женщин, мне кажется Казакову совсем не везло. И не потому, что они его как-то не видели. Внешне он был совсем неплох. Высокий, крупный, но грузный и мешковатый. И лысоватый, словно страусово яйцо. Скорее это он женщин не видел. В него были буквально влюблены многие девушки - студентки литинститута. Например, поэтесса Лариса Румарчук, Галя Арбузова, (родственница семьи Паустовских и семьи Арбузовых). Но особенно талантливая поэтесса Тамара Жирмунская.
   Все трое были одарены и хороши собой. (В литинституте в мастерской Светлова бездарных не было). И все три в общежитии в Переделкино были на моей свадьбе гостями. И не просто гостями. Они помогали и участвовали во всём. К стенам отодвигали  кровати, сдвигали принесённые от соседей столы. Накрывали их за неимением скатертей простынями. Варили и мелко резали в эмалированные тазы свеклу, картошку, солёные огурцы - закусочный винегрет. Этому случаю Румарчук в своих дневниках даже уделила несколько строк. А вот Тома любила уже знаменитого Юру самозабвенно. Горячо и наивно. По-девичьи, порой до глупости. До писем в стихах и наивных записочек. До ожидания его у подъезда и на перекрёстках. Но он почему-то вплотную не видел её, видную умницу. Но несмотря на это несчастье и несовпадение Тамара позже замуж всё-таки вышла. И родила удачную, прекрасную дочку - копию мамы. И даже эмигрировала с семьёй на запад. Хотя, нахлебавшись за границей лиха, вскоре вернулась в Советский Союз. И помню как искренне и горячо публично каялась за этот поступок.
    =И Юра Казаков тоже женился и кстати тоже на Тамаре, родом, кажется, из Минска. И жена Тамара родила-таки Юре сыночка, Алёшу. А гениальный отец прозаик посвятил сыну один из блестящих, хрустальных своих рассказов "Во сне ты горько плакал". Думаю, это вершина искусства прозаика. Я не буду рассуждать о стилистике и поэтике этого рассказа. На то есть учёные, "веды". То есть литературоведы. Об этом рассказе да и вообще о творчестве Казакова учёными написано много статей и диссертаций. Защищено множество степеней, кандидатских и докторских. Я же скромно пишу только о своём личном. Это эскиз, наброски. Моя дневниковая проза. И я благодарю Бога, что сохранился мой мемориальный альбом с этой бесценной записью Казакова.
     70 и 80-е годы ХХ века были годами нашей близкой дружбы. И по Москве на Преображенке, и в полуподвальной мастерской моего мужа-художника на Короленко, и по ЦДЛ, и по встречам в Домах творчества писателей, и на его даче в Абрамцево. Помню посиделки в нашей крохотной кухне на Преображенке. От Юриной новой квартиры что на Стромынке, (которую ему и его маме бесплатно дал Литфонд) до нашей "хрущёбы"в пятиэтажке двушки на Преображенке было всего три трамвайных остановки. Но Казаков часто приходил к нам пешком (может, экономя на трамвае?) по мосту через нашу узкую и любимую речку Яузу. Обычно приходил к обеду или к ужину. Я всегда старалась для семьи приготовить что-то повкуснее, для мужа и дочки Анечки. Да ещё и пёс был Дик, эрдель-терьер, любимый Дикуля. И это, не считая, постоянных в доме и тоже любимых кошек. А Юра Казаков со своей мамой Устиньей частенько жил впроголодь. Она старая тётя в светлом как староверка платочке и с седыми усиками над верхней губой, готовить тоже конечно умела, но не было из чего. Скупой её сын то денег давал маловато, то забывал вовремя сходить за продуктами. (Он копил на покупку дачи в Абрамцево). О скупости Казакова в ЦДЛ и вообще в  писательских кругах ходили анекдоты. Но часто это были фантазии или просто злословием. Коллеги ему - большому таланту всегда завидовали). А у меня дома (где Юру любили) за моими обедами, а чаще ужинами мы часто засиживались подолгу. Порой за полночь.    
     Однажды его приход был отмечен чем-то особенным. Мы как всегда ужинали на нашей маленькой кухне, где газовую плиту можно было зажечь, не вставая с табуретки. Казаков сидел как всегда в самом углу, а мой муж ближе ко мне и к плите. И я даже не раз шутила:"Ну вот, я и опять между двух Юр. Так что можно и желание новое загадать. А какое - не скажу, а то не сбудется".
    И тут Казаков неожиданно отодвинул тарелку с пюре и котлетой и сказал:"А моё желание как раз исполнилось, хотя я собственно этого особо и не желал. Так всё как-то само пришло". И он положил на середину стола рядом с хлебницей чёрную бархатную коробочку, размером с ладонь, похожую на ювелирный футляр. Мы с мужем с любопытством замерли.
  - Что это? - спросила я.
  - А ты посмотри- пробубнил Казаков.
У него были проблемы с речью. Он говорил глухо и даже чуть-чуть заикался. Я осторожно нажала на кнопку и крышечка сама распахнулась. Передо мной в мягком бархатном углублении сияла большая круглая серебряная медаль. Неужели это Данте? Я глазам не поверила, неужели это профиль великого итальянца, поэта Данте Алигьери? С лавровым венком на голове, горбоносый гений средневековья. Философ, мыслитель, вобравший в свою "Божественную комедию" вопросы и ответы всех времён и народов. И я держу эту серебряную медаль в руках. Мы с мужем разглядываем её и поражённо молчим. Думаем. Где Италия с её чудо-Флоренцией, и где наша Преображенка, где мы сейчас сидим на кухне втроём?
А Казаков говорит:
   - Да вот наградили. Сам не ожидал. Оказывается за вклад в мировую прозу.- он вздохнул. А перевели-то всего ничего. Всего-то одну книжку рассказов.
Я спрашиваю:
    - А каких?
    - Да разных. Переводчик обещал прислать, тогда покажу.
И мой муж обрадовано:
    - Ну так это ж, ребята, не "хухры-мухры". Это ж наш русский вклад в европейскую культуру. Может надо это отметить? Придётся мне, Юрка, твой лауреатский портрет писать, а ты позировать будешь и изволь "под большое декольте" умыться, - и пошёл в столовую за бокалами и бутылкой крымского массандровского вина, которую всегда держал про запас. И в котором знал толк. 
     И вернувшись, смеясь, добавил:
    - Ну что, сообразим на троих?
И Казаков тоже радостно рассмеялся, и подвинул к себе поближе закуску, тарелку с котлетой. Он ел красиво, много и с аппетитом.
     Но переводной итальянской книги Казакова я так и не увидела. И Юра даже не побывал в Италии. А вот во Франции как раз побывал, с делегацией советских писателей. Но не просто во Франции, а на Лазурном берегу у самого великого художника Марка Шагала. Но тот, как всем известно, исконно наш, родом из вековечного города Витебска, где проходит "Славянский Базар". И Казаков на той же кухне рассказывал нам с мужем об этой поездке. Об  имении Шагала. И хотя конечно Юру Ракшу интересовала мастерская, но Казаков рассказывал о поразившем его запаснике. Где картины большие и малые представали перед зрителем, и с нажатием кнопки они поочерёдно туда-сюда выкатывались на колёсиках. Но более всего Казакова поразило даже не запасники, не мастерская, а большая бухгалтерия Марка Шагала, похожее на машинное бюро. Где  множество бухгалтеров (или кассиров) на множестве новомодных аппаратах считали расходы, а главное доходы великого гения живописи. А сам Шагал по этому поводу посмеивался:"Ведь мне то и дело присылают фотокопии разных моих картин. Просят удостоверить подлинность. А я порой гляжу и сам не знаю, моя это работа или чья-нибудь копия. Подписывать - не подписывать? Признать - не признать? Но порой распишусь, порой нет". "Представляете?"- Казаков с испугом смотрит на нас. "А где-то за рубежами у людей судьбы рушатся  из-за одной его подписи, миллионные счета в банках.
     Мы с Юрой этого не представляли. Хотя всё-таки представляли как Шагал рассматривает на ладони присланную на подлинность фотографию.
   А ещё Казаков рассказывал как Шагал с радостью показывал русским гостям столовую "а-ля рус", в которой всегда принимал заморских гостей. Но  столовая была не очень-то а-ля рус, и длинный стол был не под белой скатертью. Он был из длинного каменного монолита. В конце которого стоял на  серебряном подносе большой самовар, возможно приобретённый ещё в России, не просто пузатый, а сияющий и фигурный. Рядом с которым очевидно всегда и восседал хозяин. Вот что так особенно тронуло Казакова во Франции.
     И после таких потрясающих, даже ошеломительных воспоминаний ( в те годы никто из нас и помыслить не мог побывать в Париже) Юра возвращался пешком к себе на Стромынку, даже пропускал последний гремящий мимо трамвай. Он одиноко, неспешно шагал в ночи сквозь пустынную Преображенскую площадь. Шёл мимо кинотеатра "Орион" и дальше под горку на мост, под которым на ленивой воде речки Яузы сонно качалась луна. И  мне сегодня почему-то вспоминается Гена Шпаликов, его стихотворение:"Людей теряют только раз,/ И след, теряя, не находят,/ А человек гостит у вас,/ Прощается и в ночь уходит./ А если он уходит днем,/ Он все равно от вас уходит./ Давай сейчас его вернем,/ Пока он площадь переходит./ Немедленно его вернем,/ Поговорим и стол накроем,/ Весь дом вверх дном перевернём/ И праздник для него устроим."
   Среди наших сверстников мы с Юрой одни из первых купили нашу кооперативную двушку. И потому нам на общие праздники часто съезжались наши друзья из общежития. А как-то раз Казаков вдруг неожиданно пригласил нас встретить очередной Новый год у него на даче. Он как раз недавно купил дорогую дачу в знаменитом Абрамцево, среди соснового леса, рядом с его приятелем, тоже прозаиком Димой Голубковым. И деньги копил на неё много лет с больших советских гонораров за свои книги. И мы, подумав, решили с мужем, а почему бы и нет. Зная Казаковскую скупость, накупили всякой еды, вина и даже ящик пива. И поехали на нашей "копейке" к нему по Ярославке почти на сотый километр. Зимой темнеет рано и сквозь стволы сосен было видно - во всех дачах везде горят новогодние огни. Юрин участок мы нашли быстро. Дача действительно была красивая, добротная. Но ограда штакетника и калитка торчали из сугробов. (Видно давно тут никто не ходил). И участок от калитки до дома был завален снегами. И в окнах дачи - ни огонька. Мы с Юрой переглянулись, ничего себе Новый год. И всё-таки, утопая в снегу, побрели к дверям. Но ни на звонки и наши стуки долго никто не отзывался. Наконец, за дверями послышалась живая душа. Прозвучал глухой женский голос:"Ктой-то там?" "Тётя Устинья это мы из Москвы в гости к Юре. Он приглашал". В ответ с недовольством послышалось:
"Какие гости? Он спит уже". "Как спит?! Скоро же Новый год!"- воскликнули мы почти одновременно. За дверью опять тишина. Пришлось снова стучать. И только потом загремели замок, задвижка, цепочка. И в темноте мы увидели заспанный светлый лик Казакова. "Ребята, это вы что ли? Ну молодцы, что приехали! Заходите. А я думал Новый год завтра." Что ж, гений имеет право быть рассеянным. 
  В просторной дачной кухне я зажгла свет. Прошла по комнатам, дача и правда была просторная, но неухоженная, полупустая.(А, собственно, зачем писателю лишняя мебель?) И я, ощущая праздник, стала в всех комнатах включать свет. А вот и его кабинет. На подоконнике увидала маленькую, блестящую иконку Богоматери, которая опиралась о стекло. А на школьном письменном столе - новая пишущая машинка "Консул", какие тогда продавали писателям в спец. магазине на Кузнецком и только по членскому билету. И в каретку машинки заправлен уже какой-то напечатанный текст. (Интересно, что за рассказал начал писать хозяин?)
Из машины мы с мужем приволокли всё съестное. Снедь и выпивку. А Юра спросил у матери:"Мам, а где рыба-то наша?" "Какая, Юр, рыба?" "Ну та, что привозили ребята с севера?" "А ту я же сварила ещё в понедельник и съели позавчера. Правда супу ещё немного осталось." "Что, всю съели?" "Нет, не всю"- отвечала мать и, раскрыв форточку, достала из-за окна подвешенную в авоське большую кетовую головизну. "Ну вот, я же говорил. Тут еды ещё на целый полк хватит". Вот так у нас и начался тот памятный Новый год.
   Иногда Казаков приходил к нам на Преображенку с друзьями. Например, с Димой Голубковым своим соседом по даче в Абрамцево. Или с Жорой Семёновым. (Не путать с однофамильцем сценаристом Юлианом Семёновым (Ляндрес)"Семнадцать мгновений весны").
Прозаик Жора, шумный, самоуверенный, завистливый старался во всём подражать знаменитому другу и в жизни и особенно в творчестве. И даже в поведении. Он писал неплохие новеллы. Но подняться до высот Казакова не хватало Божьего дара. Оба они, и Жора и Голубков Дима, чтобы летом ездить с Казаковым на охоту на Север (да и на рыбалку) даже купили дорогие охотничьи ружья, походное снаряженье, множество дроби, патроны. И порой подолгу все вместе пропадали то в охот хозяйствах Архангельской области, то в Коми, то в глухих лесах и на реках под Вологдой. Потом уже зимой они писали об этом "вкусные" охотничьи рассказы. Но ни у кого из-под  пера не появилось таких рассказов как "Арктур - гончий пес", "Тедди", "На охоте".
     Когда Юра приходил с Голубковым, в нашей двушке становилось словно бы тесно. Оба высокие, широкоплечие, матёрые. Хотя и очень разные. Юра неспешный, полноватый, как бы ленивый. Дима живой, изящный, сложенный как бог. Он влюблено смотрел Казакову в рот и был по-сыновьи послушен.
   Все наши встречи и разговоры о литературе сводились обычно к горячим спорам, почти скандалам, об охоте. Я всю жизнь горячий противник охоты. Буквально из себя выходила, когда Казаков или особенно Семёнов с восторгом начинали вспоминать какие-то удачные эпизоды своих летних бдений. Но все они и курьёзные и смешные всегда кончались смертельным для животного или птицы выстрелом. И я закипала. Но  как, например, можно радоваться глухариной охоте на току? Любовным песням глухарей перед их подружками, невзрачными, серыми курочками, сидящими в стороне по кустам? А хитрый убийца-охотник, прячась за стволы, перебегает всё ближе и ближе к этим турнирам глухариной любви, чтобы пристрелить добычу. (Ведь потому и назвали птицу глухарь, что во время своей любовной песни его красные щёчки перекрывают слух и кроме себя он ничего не слышит). И не стыдно ли человеку в момент этого наивысшего чувства стрелять так безжалостно в любящее сердечко птицы? Горячо рвущееся продолжать жизнь, продолжать род. Слышать всё это мне было трудно. Это что? Разве победа? Обмануть глухую птицу?.. Ты в природе грешишь, хитришь, убиваешь. И при этом смеёшься, ликуешь. И даже не каешься. И я опять закипала как чайник. Не могла слышать этих увлечённых бесед о вековечной древней охоте людей. Об охотничьих чудо-фресках в испанских пещерах или на стенах египетских пирамид. Не терпела, как мне казалось "дешёвых", вечных напоминаний о великом писателе, рыбаке и охотнике Хемингуэе. О его "Старике и море"или "В снегах Килиманджаро". И,  конечно, мужики поминали о русской золотой литературе прошлого дворянского века. Которой просто не существовало бы без таких заядлых охотников как Толстой и Некрасов, Гончаров и Тургенев. Эти аргументы мужчинам казались неоспоримыми...
     Однако я продолжала спорить. В те давние времена, когда жрать было нечего (жизнь или смерть) и мужик с рогатиной ходил на медведя - это одно. А теперь, когда человек растит себе достаточно скота для еды, растит его в поте лица, как хлеб, на полях и магазины полны - это другое... Но гости (и Казаков первый, Голубков больше помалкивал) мне возражали. А встреча с природой, а отдых, а шум листвы, красота?..Ну для такой встречи - кричала я - купи аппарат и фотографируй природу и красоту. И ещё был у меня аргумент.  Когда одно ружьё было лишь у помещика и иногда он шёл в собственный лес, битком набитый зверем, это можно понять. А сегодня, когда любая шпана, каждый подросток может легко купить ружьё и бьёт, и стреляет во всё живое - это преступно. И вообще, (я просто кипела) какое может быть удовольствие от вида убийства и крови? От агонии? От смерти живого и слабого?..Я даже грубила..."Что б у костра пожрать на халяву, а потом посрать?"
И тогда гости мои сникали. Особенно поэт Голубков. А я поскорее варила кофе, чтоб успокоиться, поговорить о другом.
   "А знаешь, Ирина - попытался тему сменить Казаков - наш Димон и художник и стихи хорошие пишет. Настоящую лирику. Он отличный поэт. "-  Но я стихов Голубкова не знала и не читала. Голубков сидел отрешённо и наконец сказал:"Кстати, я тут принёс тебе кое-что почитать историческое.  Возможно почеркаешь, почистишь. В твою редактуру я верю. И оставил мне третий, почти слепой, экземпляр на машинке своей повести "Волоком по Ламе".(Волоколамск). (Ибо издательства брали только первый, яркий читабельный экземпляр).
    
       А однажды в дверь нашей квартиры в пятиэтажке раздался резкий звонок. (Я не люблю незваных гостей и таких звонков в дверь). Но почему-то на этот раз дверь открыла. За порогом с мрачным выражением лица стояла высокая, смуглая брюнетка. Она буквально поедала меня глазами.
   "Так вот где вы, оказывается, собираетесь?.. Пятый этаж и без лифта" - сказала она и смело вошла, отстраняя меня плечом.
   "Я Фира Голубкова. Надеюсь, Вам знакома такая фамилия?"
   Я не ответила. А гостья уверенно прошла в прихожую, осмотрела вещи на вешалке, мельком заглянула в кухню, потом в спальню. И по-хозяйски мимо меня пошла в большую комнату.
  "Ну я так и думала, конечно, муж художник. И портретов полно... А мой Голубков ведь тоже художник. Не только писатель. А вот меня никогда не рисует, ни одного портрета. Они с Казаковым вечно одни всё куда-то ездят. И меня не берут"- помолчала. "Ну теперь я хоть адрес ваш знаю." И она горделиво протопала мимо меня на площадку. И её каблуки дробно, звонко застучали вниз по ступеням нашей узкой лестницы. И этот стук  гневным эхом повторялся на пятом моём этаже. Я стояла по-прежнему молча, ошеломлённо. И не сразу заперла дверь.
     Так вот значит какая жена у писателя и  художника Дмитрия Голубкова. Вот и познакомились.

*** 

    Юрий Казаков был очень музыкален, любил когда звучал наш инструмент. Я неважно играла, а мой Юра прекрасно пел. А ещё Казаков был и прекрасным искусствоведом. И в очередной своей поездке на Север случайно узнал и полюбил историю великого ненецкого художника-примитивиста Тыка Вылки. Который родился на Новой Земле в чуме. А такие слова, такие понятия как: остров Вайгач, собачьи упряжки, и следы зверей на снегу - волков, песцов, белых медведей, Карское море, Фиорды, мыс Желания, Крестовая долина - были его азбукой, его судьбой. Когда в СССР во время атомных испытаний ему с семьёй пришлось выехать (как и остальным жителям Новой Земли) в область и город Архангельск, это было мучительно. Он так и не привык к городской жизни. Его знаменитая живопись и акварели достались Архангельскому музею, а сам художник в 1960 году был похоронен на Архангельском кладбище.
  Вот что в те годы написал о нём поэт Евгений Евтушенко:"И я восславлю Тыко Вылку!/ Пускай он ложку или вилку/ держать как надо не умел —/ зато он кисть держал как надо,/ зато себя держал как надо!/ Вот редкость — гордость он имел!"
А книгу о Вылке с названием "И родился я на Новой Земле" написал Ю.Казаков.
    В тот грустный для меня вечер в ЦДЛ неожиданно появился Юра Казаков. Он ходил с портфелем, набитым книгами, по нашему расписному кафе. В шуме обычного трёпа, выпивок, чоканья, бутербродных закусок бродил от столика к столику, от компании к компании и всем предлагал купить его новую книгу. Она стоила всего рубль сорок. Он только что получил её из типографии, авторские бесплатные экземпляры. Пятьдесят штук. Неделю назад он принес её и нам на Преображенку в подарок. Как свежий блин со сковородки. Мы с мужем горячо его поздравили. Обмыли конечно. И автор нежно подписал нам эту повесть о ненецком самобытном художнике Тыка Вылке ровным, красивым почерком отличника. А мой Юра в ответ даже подарил ему свой карандашный, подготовительный набросок на ватмане - к будущему портрету Казакова, уже маслом. 
     Он подошёл к нашему столику и, встретившись со мной взглядом, смутился, но ненадолго. Увидел как я полезла в сумочку за деньгами, достал свою очередную книгу и на краю стола раскрыв книгу подписал её пьяным, корявым почерком:"Ирине и Юре Ракшам с любовью и по добрососедски. Всё! Ю.Казаков. Чудесный осенний день. 6 октября 1977." А взяв деньги, неровной походкой снова пошёл за стойку к буфетчице Мусе. Он как и прежде гордо клал эти 1р 40 к и она как раз на эту сумму наливала ему рюмку "столичной". Он сразу же, не закусывая, её опрокидывал, и возвращался в зал к столикам, чтобы опять продать очередную книгу о ненце-художнике. Я видела, как он от рюмки к рюмке краснеет, понимала, что его давление повышается, как болезненно учащается пульс.
И я наблюдала за всем этим со стыдом и болью.
    
    Долгое время я не могла прочесть повесть Голубкова "Волоком по Ламе". Всё как-то не получалось, всё дела, дела. А однажды Казаков приехал ко мне со своей дачи в Абрамцево. В  глубокой печали. Молча сел на кухне на своё обычное место и сказал:"Знаешь, а Димона нашего больше нет". Я застыла в дверях:"То есть как больше нет?". И Юра как отрезал:"А он застрелился".
    Потом стал рассказывать мне как произошло это страшное действо. После очередного скандала с женой и оставшись один взял дорогое охотничье ружьё, с которым не раз ездили на охоту на Север. Сел на кресло, упёр ствол ружья в ботинок, во рту сжал зубами дуло, но поперхнулся и глотнув слюну стал повторять попытку. Пальцами ноги старался попасть на курок и после очередной попытки раздался выстрел. И дальше я услыхала от Казакова  страшное:"И мозги его поползли по стене". 
     Вот так и закончились земные дни писателя и художника Дмитрия Голубкова. А рукопись его повести "Волоком по Ламе" до сих пор лежит у меня в шкафу. 
      
     И ещё пара слов о времени шестидесятников. У  меня в шкафу лежит и рассказ Казакова "Под звон брегета". Третий слепой, еле видный экземпляр,  перепечатанный под копирку. Однажды по каким-то делам я ездила на своей "копейке" в Малеевку, Дом Творчества писателей. Недоумённо стою перед кучей, словно египетская пирамида, книг. Оказывается какой-то богатый банк уже купил это старинное с колоннадой здание. И освобождает все помещения, кроме ресторана-столовой, под свои нужды. И даже библиотеку. И вот я оторопело стою перед кучей книг многие годы дарёных родному дому, и даже с автографами. Снег заметает эту печальную пирамиду. Наклонилась перед крайней снег, перчаткой смела с обложки снежинки. Господи! Это же Казаков! Полистала, открыла Содержание. А вот и знакомые слова:"Звон брегета". Боже мой! Это же чудесный рассказ знаменитого Юрия Павловича. Который был написан в казаковском духе. Взгляд автора как бы со стороны. А читатель как бы соавтор писателя. Печальный рассказ о том, как юный Лермонтов, всегда мечтавший встретиться с великим Пушкиным, наконец подъехал к его дому на Мойке, 12. Уже смеркалось, когда молодой корнет Михаил Лермонтов вдруг увидел. Подъехали сани и на руках несут к парадному его кумира еле живого гения Пушкина. И в этот момент в кармане корнета звонит его небольшой, круглый швейцарский брегет. Воистину, всё случилось под тихий звон брегета.

    Переоценить творчество Казакова нельзя. Его надо изучать и в школах, и в ВУЗах. И его стилистику, и его поэтику. Чем раньше, тем лучше. А нынче даже имя его почти забыто. Преступная расточительность. А сколько в истории русских великих забыто! Но это не аргумент забывать и бесценного Казакова. И этим должно заниматься государство... Пускай конечно на Арбате и придуманная "Турандот" героиня пьесы стоит и талантливый поэт Окуджава, но Казаков - обязательно. Это гордость России.