Головная кладь

   Не каждому удается с легкостью найти оправдание своего существования на белом свете. И можно лишь позавидовать тому, кто без лишнего бахвальства, но с известной долей удовлетворения готов поведать об этом своим друзьям и близким за чаркой доброго вина или за чашкой вечернего чая. Да и то, если ему в жизни действительно удалось что-то полезное свершить или чего-то важного достичь. Например, солидного положения в обществе, почетного звания, признания в научных, культурных или иных кругах. Но большинство об этой проблеме даже не задумывается.
   Олег принадлежал к числу последних. Во всяком случае, так ему казалось. На протяжении длительного периода своей жизни он таким вопросом и вовсе не задавался. А текла она обычным чередом, без крутых взлётов и стремительных падений, в меру успешно и без горьких утрат. Ни тебе сундука с золотом, ни кирпича с крыши. Конечно, всякое случалось, но жаловаться был бы грех. И вот, однажды этот вопрос встал для него особо остро. И, что самое удивительное – не совсем в подходящем для этого месте. В поезде. Но, перед тем, как поведать читателю о деталях короткого путешествия и произошедших с ним метаморфозам, несколько слов о том, что всему этому предшествовало.
  Учеба давалась Олегу легко, и каждое окончание очередной бурсы, как в его среде принято было называть учебные заведения, сопровождалось лестным эпитетом «с отличием». Начиная с аттестата зрелости и кончая дипломом военной академии (да, был в его жизни такой этап – служение родине в погонах), все выпускные документы были облачены в бордовый коленкор.
  А учиться пришлось долго, почти двадцать лет, если к этому сроку ещё приплюсовать и время обучения на различных курсах. Типа компьютерной грамотности или легководолазной подготовки. В общем, для кого-то это целая эпоха. Ну, а далее настала пора овеществления усвоенного за партой, которая представлялась ему порой испытаний. Хорошо ли он всё усвоил? Впрочем, если положить руку на сердце, то начались эти испытания, как ему казалось, еще до эпохи обучения, буквально с детского садика. Потому, что с молодых ногтей от него все что-то требовали и принуждали это что-то исполнять. Как будто он, ещё будучи в утробе, должен был усваивать правила приличия, которым предстояло вскоре строго следовать.
   Каждое такое испытание – будь то зубрёжка конспектов, прослушивание лекции о международном положении или составление отчёта по научной работе – представлялось ему выполнением какого-то долга. Перед коллективом, родиной или той неведомой силой, которая привела его в этот мир, обула, накормила и научила писать эти самые отчёты. И долг этот следовало выполнять безропотно, ответственно и на ять.
   Что такое «на ять» он понимал не до конца, но чувствовал, что это усечённое «на пять». Догадка своей двусмысленностью вызывала у него улыбку – ну как в этом выражении можно допускать ошибку? Нечто схожее по смыслу звучало в тексте телеграммы – «без тебя схожу ума». Умышленный пропуск предлога в угоду экономии на стоимости месседжа красноречиво опровергал это утверждение.
   Всё это временно, уговаривал себя Олег. Рано или поздно, он, наконец, рассчитается с долгами и начнет заниматься чем-то более свойственным его натуре, но в то же время полезным и приносящим чувство глубокого внутреннего удовлетворения. То самое, с которым граждане СССР, как писалось тогда в прессе, воспринимали решения очередного пленума партии. А, значит, занятием правильного места в жизни и выполнением своего предназначения.
   Но потом никак не наступало. Каждый раз, переходя в новое качество и меняя род деятельности, он чувствовал, что испытаниям этим несть числа. А, может, он неправильно к ним относился, считая их навязанным. Ведь стерпится – слюбится, не так ли? Вряд ли каждый ассенизатор с трепетной любовью относится к своему труду. С терпением – бесспорно. Иначе давно бы утопился в предмете своего труда, потеряв вкус к жизни или утратив бдительность.
   Но, то ли терпения не хватало, то ли времени на его обретение оказывалось недостаточно – смена рода занятий проходила каждые три-пять лет – поиск душевного равновесия явно затягивался.
   Последнее место приложения своих талантов оказалось весьма неплохо оплачиваемым. Даром что ли набирался опыта в различных ипостасях? Нашлось применение и инженерной смекалке, и опыту руководящей работы, и педагогическим навыкам. Даже пристрастие к рок-музыке пригодилось: желание разобраться в тексте любимых композиций помогли с разговорным английским. В общем, всё сошлось, и можно было только радоваться.
   Радость, действительно, в первое время обуревала его. И от новизны, и от того, что многое удавалось, и от материального достатка. Но одно не давало покоя – работа не приносила должного комфорта в его мироощущении, вынуждая со временем все чаще задаваться вопросом о всех и всяческих смыслах.
   Как-то с багажом этих сомнений Олег оказался в вагоне поезда на маршруте, связывающим две столицы. Собственно, и багажом это не назовёшь. Так, ручная кладь, приносящая лёгкие неудобства, причём сугубо мыслительного свойства. Стало быть, головная…
   Ну, поезд – и поезд, скажет вы. Что в этом необычного? В общем-то, ничего, за исключение того, что его попутчиком оказался священник. Правда, выяснилось это не сразу.
   С виду сосед по купе выглядел вполне цивильно, и только не совсем аккуратная, по-толстовски окладистая борода и слегка отстранённый взгляд могли навести на мысль, что его спутник – представитель какой-нибудь творческого ремесла или профессор университета по кафедре философии. Последнее пришло ему в голову после того, как попутчик водрузил на нос очки и принялся листать солидную книгу в тёмном кожаном переплёте. Внешностью и основательностью движений он стал напоминать Дугина, этого обласканного властью мыслителя-славянофила.
   – Далеко ли путь держите? – поинтересовался Олег, водружая саквояж на полку.
   – Во Владимир, – ответил бородач, слегка прикрыв книгу. – А вы?
   – В Москву, по делам.
   – Да, Москва нынче – центр притяжения помыслов, да и средств немалых. Впрочем, она всегда такой была, но сейчас уж больно откровенно на себя одеяло перетягивать стала.
   Попутчик отложил книгу в сторону. Олег с удивлением отметил для себя, что это было толкование текстов священного писания от Иоанна Златоуста.
   – Я смотрю, вы религией интересуетесь.
   – Собственно, не столько интересуюсь, сколько живу. Служение у меня такое.
   Только сейчас Олег понял, что висящая на вешалке длинная накидка с широкими рукавами, которую он было принял за плащ, была не чем иным, как рясой.
   – А вы, часом, верующий будете, или, как это нынче модным стало, только сочувствующий? – спросил её обладатель, глядя на Олега поверх очков.
   – Как сказать… Крещёный я, но, если на чистоту, в церковь заглядываю не часто, каюсь. Видимо, как вы выражаетесь, и впрямь сочувствующий.
   – А, знаете ли, сейчас многие к Богу лицом поворачиваются. Это я по своему приходу могу отметить. Времена нынче непростые, и многие ищут ответа в религии. Причем, неважно, в какой конфессии. Понятно, что у нас по большей части – в православии. Это примерно так же, как многие с годами начинают невольно тянуться к земле. Ведь там у них свои корни. Не замечали?
   – Замечал.
   Олег и сам в последнее время все чаще пропадал на дачном участке, что-то постоянно окучивая и подрезая.
   Поезд набирал скорость, и они наблюдали, как городская застройка уступала место логистическим центрам и пространствам, запруженным техникой. Нынешних девелоперов тоже к земле потянуло, ухмыльнулся Олег. Но этих, скорее, с иными целями.
   Молчание затянулось, и Олег стал ощущать некоторую неловкость. А не поговорить ли с батюшкой о сокровенном? Вывалить все, как на духу. Ну и спросить, праведно ли я живу? Когда ещё возможность представится? Но ему припомнился анекдот на эту тему – дескать, живёшь ты праведно, но напрасно – и он тут же осёкся. Уж больно карикатурно и неестественно могла бы выглядеть ситуация. Но неожиданно эту щепетильную тему затронул сам батюшка.
   – Чувствую я, есть у вас какой-то вопрос, но вы стесняетесь его озвучить. Но не буду вас вынуждать к откровению, это вещь сугубо интимная. Но вот вы упомянули про то, что крещеный. А по своей ли воле это случилось, или по родительской?
   – Скорее, по своей. Хотя в семье нашей это считалось необязательным. Вы знаете, родители мои были из молокан. А у них как – сообщили пресвитеру, что родился ребенок, он тут же и записывал его в свою книгу. Учета, или как там её. Считай, это и было крещение, большего и не требовалось.
   – Да, у молокан так принято. Впрочем, и у других протестантов есть подобная традиция. Но пути спасения, хоть и разные бывают, все они через веру проходят. И у человека это место в душе, которое ей отведено, никогда пустовать не будет. Недаром при советской власти его старались своей религией заполнить, вытеснив оттуда православие. Но до конца с этим не справились. И понятно. А что ещё интересного в вашей общине было?
   Олег принялся рассказывать о том, что довелось услышать от родителей, и так увлёкся, и сам не заметил, как вскоре вышел на то, что тревожило душу.
   – Помнится, мать мою хотели на ответственную должность на заводе назначить. Ну и как-то секретарь парткома поймал её в коридоре заводоуправления – а мы дружили семьями – и намекает: надо бы в партию вступить, и все будет хорошо.
   – Не могу, – отвечает. И добавляет, слегка покраснев: – Я в Бога верю.
   На самом деле это была отговорка. Мать никогда не рвалась к власти и всячески уклонялась от руководящей работы. Это, как ей казалось, требовало от нее большого напряжения сил. Ответственная по натуре, она не терпела беспечности. За свой окоп всегда могла поручиться, а тут – коллектив, и за всех отвечай. Шпынять каждого недотёпу - не в её характере. Значит, оставалось всё делать самой. Нет уж.
   – Не беда, – парирует секретарь и, оглянувшись вокруг, переходит на шёпот: – Я сам верующий.
   Но уговорить так и не смог. А отец, хоть и был партийным, праздник пасхи чтил, и в вербное воскресенье нас с братом вербой по пяткам поколачивал. И день этот Вербохлёстом называл. Как-то странно в этом язычество с христианством сплелись. А что про отца, тоже был человеком ответственным. Как вспомню, все они какие-то то правильные были. Наверное, потому, что войну прошли и прочие невзгоды, что на их долю выпали. И к жизни относились по-другому. Так вот, что характерно, он всегда помогал друзьям и знакомым. О родственниках и говорить не буду. Как сейчас помню – мундир капитана первого ранга, наградные колодки, отутюженные брюки, накрахмаленная рубашка – и во всём этом хрустящем и сверкающем великолепии – в начальственный кабинет.
   Неважно: школа, училище, исполком или иное присутственное место – вечно надо кого-то пристроить, о ком-то походатайствовать или просто замолвить доброе слово. Не заискивал ни перед чинами, ни перед звёздами. И никогда не пасовал. Ни о каких подношениях речь тогда не шла, всё решалось словом. Чем аргументировал? Ручался головой, обещал в долгу не остаться. Всегда был готов выступить перед любой аудиторией. А тогда это было в почёте. Рассказывал о былом, о славном военном прошлом, или просто о забавном курьезе, и не просто, а к месту и со смыслом. В форме притчи. Да, это он умел – равнодушных в зале не оставалось. Или сделать лично, если надо. Обещанное выполнял. Знали эту его черту, и если что – все к нему. Верили – не откажет.
   Олег сделал паузу.
   – Как-то в порыве откровения – не знаю, это ли он имел в виду, или что другое, – отец указал пальцем куда-то вверх и произнёс: «Так или иначе, мне там будет чем отчитаться».
   Знаете, я тогда этому значение не придал. Обычный фразеологический оборот – отец нередко украшал ими свою речь и делал это мастерски. Но потом это выражение стало всплывать в моей памяти всё чаще и чаще. А будет ли мне чем отчитаться? Ведь по-настоящему добрых дел за собой я не замечал. Наперекор совести, правда, никогда не шел, и в помощи не отказывал: ну, там, денег одолжить кому или делом пособить. Не говоря о совете. Но это всё мелочи по сравнению с мировой революцией, как выражался отец. Ведь ни глотку, ни пупок не рвал, как он подчас. Так что гордиться было бы неловко.
   – Ну, а ваша благоверная чем занимается?
   – А вот с ней по этой части, вроде бы, порядок.
   – В каком смысле?
   – Она у меня психолог.
   – И какой же в том порядок?
   – А в том, что вот она-то, в отличие от меня, реально людям помогает. И не столько тем, у кого жемчуг мелковат, сколько тем, у кого щи пустые. Причем, настолько пустые, что их даже ложкой не почерпнуть. Тем, у которых даже и надежд на что-то не осталось. А что вы хотите – хоспис…
    – Это, как я понимаю, общение с уходящими?
    – Именно. Порой придёт с работы – лица нет. Валится от усталости. Шестерых, говорит, сегодня послушала. И у каждого своя безнадёга. Все по большей части онкологические. Но есть и с иными недугами, в отношении которых нынешняя медицина тоже пока бессильна. И каждому помочь выговориться, ощутить какой-то смысл в своём существовании. Ведь жизнь продолжается, пусть и не ахти какая, но всё же. А иначе – просто в петлю. А это и церковь осуждает, сами знаете.
   – Да, грех в том немалый, – кивнул священник.
   – Но чтобы помочь, – продолжил Олег, – хочешь-не хочешь, а иной раз такое выслушать приходится, что на душе тошно. А куда деться? Порой рассказывает, как день прошёл, а у самой глаза на мокром месте. Особенно по первости случалось. Сейчас уже в редкость, но тоже бывает - нет-нет, да смахнет слезу. Такая работа. Отчасти, сродни вашей. Так что, думаю, у неё порядок. Хотя есть и проблема, как она полагает.
   – Проблема?
   – В общем-то, и не столько для неё и не для нас, сколько для таких, как она. Проблема государства.
   – И в чем же?
   – А в том, что платят ей сущие гроши. Бывало, такое отчаяние в голосе звучит, когда речь о зарплате заходит. Хоть увольняйся. Но я как решил: коль скоро её умения востребованы и находят душевный отклик – а её искренне благодарят многие, – не стоит думать о деньгах. Говорю, того, что я приношу, нам вполне хватит. А там будет видно. И добавляю: глядишь – и моей работе оправдание найдется. Это я уже, скорее, в шутку. Потому, как сам я человек исключительно продажный. От слова продажа. Работа у меня такая – купи-продай. Есть, конечно, элементы инжиниринга и проектная проработка, но всё это уже давно не приносит никакого морального удовлетворения. Сплошная конкуренция и работа локтями. Радости в глазах людей не вижу…
   За окном тем временем уже сгустились сумерки, и пора было устраиваться на ночь. Тем более, что прибывали они в столицу ни свет ни заря.
Когда Олег проснулся, за окном уже мелькали новостройки большой Москвы. Его попутчик стоял у зеркала и поправлял рясу.
   – А, проснулись? А я уже чайку попил. Вон и ваш стоит, остывает.
   – Спасибо, видно уж не успею.
   Он стянул с вешалки брюки и стал спешно натягивать их, потому как в окне уже стали угадываться огни сталинских высоток. Нужно было ещё побриться и привести себя в порядок.
   Вскоре показалась и платформа. Батюшка открыл дверь, и, уже собираясь выходить, обернулся.
   – Я ведь вот как полагаю. У Иоанна Златоуста сказано: милосердие и сострадание – вот чем мы можем уподобиться Богу, а когда мы не имеем этого, то не имеем ничего. Ведь супруга ваша муки душевные людям облегчает, и в этом божественный умысел проявляется. А в ее милосердии и толику вашего усмотреть можно, хоть вы о том подчас не задумываетесь. Так что, там, – он указал перстом наверх, – как я думаю, и вам будет чем отчитаться. А, потому, делайте то, что должно и не терзайте себя. И – с Богом!
   Он перекрестил его, повернулся и исчез в коридоре.
   Из вагона Олег выходил налегке. Нет, дорожный саквояж ничуть не опустел за время пути. Он также весомо оттягивал руку. Но вот с головной кладью дело удивительным образом обстояло гораздо лучше.