часть 1
http://proza.ru/2021/05/08/1833
часть 2
http://proza.ru/2021/05/08/1867
часть 3
http://proza.ru/2021/05/29/1762
часть 4
http://proza.ru/2021/07/13/630
часть 5
http://proza.ru/2022/06/17/1340
ЧАСТЬ VI
- Corpus mulieris melius anima mulieris,* особенно gluteus,** - прорёк человек в чёрном, наблюдая за тем, как резво проскользнувшая мимо нас незнакомка пружинистой, кордебалетной походочкой, устремилась ко входу в "метро".
- Ужели та самая Некомими,*** - померещилось мне со спины, ибо упомянутая часть женской фигуры** была обтянута узкими кожаными штанишками, а голову и плечи покрывала пурпурная шуршащая туника с капюшоном. Я обернулся, ожидая встретить остальную съёмочную группу в титульном составе. Однако за мной, на фоне всё того же беззвёздного провала вместо небес, на искрящемся реголите позировал чёрный человек.
Когда туника исчезла, он картинно повернул бауту**** в мою сторону и проговорил как человек, который всегда держит ситуацию под контролем:
- Разумеется, если есть возможность рассматривать их по-отдельности!
________________________________________
* Corpus mulieris melius anima mulieris - тело женщины лучше души женщины (лат)
** gluteus - ягодицы (лат)
*** Nekomimi (fr) девушка-кошка
**** Bauta или Bautta - венецианская маска с характерным, несколько устрашающим клювом. Изначально чёрная, впоследствии - белая. В нашем случае серо-зелёная.
- Женская природа весьма таинственна и близка к совершенству, чем и привлекла в своё время сынов неба, не так ли? - продолжил наводить мистериальный ужас человек в чёрном, вослед исчезнувшей в бронзовой рамке метамодерна Некомими, или кто она на сей момент? Серо-зелёная маска баута, если приглядеться, была оклеена порванными на полоски однодолларовыми купюрами.
Крейг Туми жив?*
- Как вы были правы, утверждая, что женское тело чаще служит для создания произведений искусства, а искусство таинственно. В то время как мужское больше предназначено для войны, - гнул свою чёрную линию человек в маске.
- Война и тайна, что вы на это скажете? М-м-м! Военная тайна, - криво усмехнулась маска.
Распахнул было уста для реплики кинематографист, но пересохший рот издал звук, с каким вылетает винная пробка, и захлопнул его обратно.
- Думаю, вы согласитесь со мной, - принял хлопок за ответ чёрный человек, - что поводом для войны чаще всего выступало именно женское тело.
На что кинематографист хотел сказать вот что:
- Всё вы врёте, батенька! - но хорошо, что не вышло, потому как на деле могло получиться не печатное:
- всрётебанька! - например. Ведь философская беседа не была предусмотрена распорядком дня кинематографиста, ещё вчера чудом спасённого экипажем Боинга 747 от неминуемой гибели в пепле вулкана, и похоже, срок гарантии Люфтганзы истекал с минуты на минуту.
Во всяком случае, в сценарии такой сцены точно не было.
И тут он увидел их. Они тянулись цепочкой - персонажи, словно сошедшие с корабля дураков**, обряженные в воспоминания о мрачноватом готическом карнавале. Они шли кто по одному, кто парой и, не меняя шага, спускались в «метро». Запахло Стенли Кубриком и мрачноватым косплеем*** по мотивам Иеронимуса Босха.
________________________________________________________
* Крейг Туми - персонаж фильма "Лангольеры", который в минуту душевного смятения рвал на полоски всё, что попадалось под руку.
** "Корабль Дураков" - Ship of Fools, имеется в виду фильм Стенли Крамера 1965 г. (фильм-аллюзия на средневековую сатирическую поэму Себастьяна Бранта Narrenschiff)
*** Косплей - не путать с закосом! (costume play — «костюмированная игра»)
Лица заменяли маски самых разных мастей. Встречались морды животных, парочка с клювами птиц, но больше всего было масок, напоминающих оскал летучих мышей.
Фигуры скрывались под чёрными готическими плащами до полу (как можно догадаться - мужской вариант) и под пурпурными плащами-кейпами чуть ниже талии (женский).
Человек в чёрном вздохнул, поводя баутой вослед женским фигурам, многие из которых казались весьма не дурны в своих коротких плащах, достал платок и промокнул лоб, чуть сдвинув маску.
- Во всяком случае, - продолжил человек в чёрном, пряча платок в рукав, - нас с вами сотворили, если придерживаться Священных Книг, из праха земного, как глиняный горшок, а женщину - уже из готовой плоти. Как верно заметил один известный розенкрейцер по имени Агриппа:* "В теле женщины Создатель довел до совершенства человеческую породу"**. Вы ведь с ним согласны?
Человек в маске как мог деликатнее потянулся к моему локтю. Но то ли его чёрный плащ имел одну видимость натурального шёлка, то ли сказалось общее напряжение и разность потенциалов, но искра статического разряда, лопнувшая меж ними подобно молнии, едва не сбила с ног обоих джентльменов. Во всяком случае, одного, наименее джентльмена, она заставила подскочить на метра полтора, а приземляясь в условиях 1/6 земной гравитации, громко шипеть:
- Зараза!
- Нас ждут, - ответствовал Men in Black, *** достаточно миролюбиво поддержав за талию летающего эсквайра. Но из-под маски его голос звучал до дрожи пасквильно, не оставляя иного выбора, как подчиниться неизбежному. Мой внутренний голос беспокойно ёрзал под рёбрами. Но снаружи, неизвестно с какой целью, я стремился к созданию бравого портрета Швейка.****
* Корнелиус Агриппа Неттесгеймский(1486 — 1536) - философ, теолог, астролог, врачеватель, писатель, алхимик, маг и рыцарь тайного ордена Розенкрейцеров.
** Неточная, искажённая цитата из «Речи о достоинстве и превосходстве женского пола» Корнелиуса Агриппы.
*** "Men in Black" - "Люди в чёрном", фильм Барри Зонненфельда, вышел 1997 году.
**** Главный герой книги Ярослава Гашека "Похождения бравого солдата Швейка"
Однако из проёма «метро» всё явственнее доносилось начало дуэта Томино и Памины.** В связи с чем я успокоил свой внутренний голос тем, что нас ожидает лёгкая культурная программа в общей романтической концепции египетских ночей. В чёрном человеке я подозревал консула одной из латиноамериканских стран. Но сейчас он определённо тянул на оперного баса Зарастро.***
О чем свидетельствовал и мой нос.
О, Emperor!*** Бездонный флакон!
И мы парочкой сошли вниз.
_____________________________________
** Томино – египетский принц (тенор);
Памина – дочь Царицы Ночи (сопрано) -
персонажи оперы в двух действиях В.А.Моцарта
«Волшебная флейта», Die Zauberflote (нем)
на либретто Эмануэля Шиканедера.
*** Зарастро, верховный жрец Изиды и Озириса (бас) -
персонаж той же оперы Моцарта
*** Император - духи, выдуманные автором для персонажа.
Инт. Подземный зал «метро». Факельное освещение.
Циркульные своды опирались на сдвоенные колонны построенными двумя рядами, образовав чуть сплющенную и растянутую с боков пародию на мавритано-
испанскую Альгамбру. Для подземелья это был шик.
Конкуренцию могла бы составить только станция метро Кропоткинская.
Источник божественного Amadeus Mozart обнаружился в одном из арочных проёмов.
Музыканты и двое солистов, все в чёрных плащах с капуцинскими капюшонами и полумасками на лицах, играли стоя на небольшой возвышенности. Спина дирижера
вздрагивала чёрным шелком плаща, и чем-то неуловимо напоминала спину Георгиева В.В. Но откуда тут В.В.? Его час стоит столько же, сколько час работы космического телескопа Джеймс Вебб. Но оркестр звучал так серебристо, а голоса солистов носились под сводами «Альгамбры» альбатросами среди морей. Это был неповторимый стиль маэстро! А впрочем, скорее всего, ошибаюсь.
Из-за ряда колонн выступили фигуры в черных плащах.
С другой стороны показались фигуры в пурпурных накидках – очевидно женские, которые в целом смотрелись неплохо. Они перемешались между собой
и образовали в центре «альгамбры» правильный круг, который повторил узор напольных плит. И они оставили узкий проход, брешь в черно-пурпурном кольце.
Этот проход меня обеспокоил.
Пусто место? Для кого оно предназначено?
Вопрос открыт, ответ не очевиден.
И я живо прокрутил в памяти Кубрика.
- Пора валить! - смекнул внутренний голос кинематографиста.
– Поздно! – ответственно возразил взявшийся из двенадцатиперстной второй внутренний голос. О, сколько там вас!
- Чёрный человек! - стрелой пронизала мысль, - консул Гватемалы!
Заказал мне сценарий, а я купился на серебренники в твёрдой американской валюте и продал сам себя в полный, в окончательный ad libitum!*
Оркестр умолк. Храня достоинство ритуала, дирижер аккуратно сошёл и занял пустую ячейку кроссворда.
Круг замкнулся
У кинематографиста по спине текла река Волга.
Выйти с честью и без потерь, похоже, вариантов было мало. И это был день и это была ночь - ночь ста страхов. И было ещё далеко до рассвета.
Да и пропоёт ли петух?
- Иллюминаты! – вздрогнула и всплыла на поверхность догадка, дрыгая ножками, как мышь полёвка в чашке ещё не остывшего горячего шоколада, - что ждать? Жертвы или милости?
Черный человек уже сидел на подобии трона в арке против оркестра.
В руке он держал небольшой пистолет.
- Vamos a empezar!** – произнес Чёрный Человек негромко, но эхо разнесло звук по всем закоулкам альгамбры и вернулось под сапог Магистру.
_______________________________________________
* Ad libitum (лат) - на собственное усмотрение.
В данном контексте: "крутись сам, как можешь"
** Начнем, пожалуй (исп)
И он пальнул из стартового пистолета.
Что стало полной неожиданностью для тайных обитателей «альгамбры». Выстрел магистра разбудил свору летучих мышей, и они с фырканьем крыльев пронеслись над головами «иллюминатов» и скрылись в лестничном проходе. Я едва сдержался чтобы не присоединиться к ним.
От группы музыкантов отделилась женская фигура в чёрном. И направилась прямиком ко мне. Сквозь полумаску её глаза колюче-иронично царапали неофита.
Но теплая ручка барышни коснувшись моей руки напротив, успокоила.
И рука её показалась мне знакомой.
- Ян? - спросил я глаза одними губами. Представьте, так беззвучно раскрывает рот сом, когда в губе её застрял крючок с дохлым червяком.
- Павел Иванович, ничего не бойся, - ответил мне очерченный синей помадой ротик, так же без единого звука. Маска, скрывающая верх лица делает его низ особенно выразительным. Небольшие ограничения ведут к большему сосредоточению!
Все-таки Ян девушка! Просто немного ломается. Эта мысль меня успокоила и вселила надежду на долгую, счастливую жизнь, наполненную традиционными ценностями.
И я шел, безропотно подчиняясь маленькой тёплой руке, как шерстяному клубку Ариадны.
И она ввела меня в круг. Плащи расступились, и мы стали в точку "C", в самый центр круга, я и мой Ян друг со мною. Вокруг скалили мелкие острые зубки крылатые кровопитающиеся и их млекопитающие образы и подобия.
- Estas listo? - спросил меня Магистр.
- Ты готов? - перевела Ян.
- Си! Си! - крикнул я наигранно весело. На меня напала нервическая лихорадка, как на экзамене по истории, когда не помнишь ни одной даты, но уверен, что раз мы дожили до дня сегодняшнего, то ничего страшного уже не грозит ни тебе, ни экзаменатору, ни самому мирозданию. Просто смотри на всё как сёрфер на волну, волну времени, седлай её и смело скользи по ней, стараясь понравиться девушкам.
Метод не подвёл ни разу.
- Repite conmigo!
- Повторяйте за мной!
- LIBRE!
- Либре!
- SOBERANA!
- Соберана!
- INDEPENDIENTE!
- Индепендиенте!
Эхо гоняло под сводами наши голоса не смешивая их, как не смешиваются в граненом стакане водка и томатный сок, если лить по ножу. И залпом потом оглушить организм Кровавою Мэри. Кстати, наверняка Мэри – это королева Англии, Шотландии и Франции Мария Стюарт. Как предки любили рубить королевские головы!
Чтобы потом писать чувствительные английские романы с привидениями.
- Hacer juramento!
- Даю клятву …
(а как же - не клянись? да-да, нет-нет?)
- Хазер яраменто! - выкрикнул я, скрестив незаметно пальцы.
- Vanidad vanidad y todo tipo de vanidad! * - провозгласил магистр и поплевал на все четыре стороны света.
- Суета сует и всяческая суета, - подтвердила Ян Сан и тоже с удовольствием плюнула через левое плечо, потом через правое. Я повторил.
- He visto todas las cosas que se hacen bajo el sol, y he aqui, todo – el alboroto y la angustia del espiritu!
- Видел я все дела, какие творятся под солнцем, и вот, всё – суета и томление духа!
- Por que viniste aqui?
- Для чего ты пришел сюда? – перевод поставил кинематографиста перед неразрешимой дилеммой: сказать правду, что он здесь не по своей, а по его воле,
но пока раздумывал, подоспел и следующий вопрос.
- Que quieres de nosotros? Sabiduria? Virtud? iluminacion?
- Чего ты хочешь получить от нас? Премудрости? Добродетели? Просвещения? – с эхом пропела Ян. - Отвечай, Павел Иванович, - тихо прибавила Сан Нах от себя лично и наступила мне на ногу.
- Си, - ответил я пересохшей глоткой. - Си, си, - добавил я. Просвещение - так перевела Ян. Иллюминасьён - услышал я в испанской реплике. Иллюминаты. Самое тайное из самых тайных обществ. И ещё они приносили человеческие жертвы.
Если память моя не изменяет мне. С порядочным старомодным любовником **.
____________________________________________________
** "Good Old-Fashioned Lover Boy" (англ) песня британского музыкального коллектива Queen
- Te pido que me abras tu principal predileccion, tu principal pecado.
- Я прошу тебя открыть главное твоё пристрастие, главный грех. Скажи, Павел Иванович, - добавила Ян и опять-таки от себя придавила мне ногу.
- Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? - ах, это из Толстого. Это всё из графа Толстого, - вспомнил кинематографист посвящение в вольные каменщики Пьера Безухова. Что же он ответил? И впрямь, что там за главный грех? И что тут в грехах-то каяться? Поди, захотят ещё и камнями закидать. А вот интересно, у присутствующего Георгиевского какой самый главный грех? Забыл дома бабочку? Уволил тромбон за фальшивую ноту? Тромбон запил? От тромбона ушла жена? Дети тромбона перестали делать уроки? Тромбон пожалела флейта и пустила жить к себе? Или уронил палочку в в Венской Опере во время исполнения Cosi Fan Tutte? **
- Женщины, - выдавил кинематографист из себя неожиданно для самого себя. «Что ты несешь, Павел Иванович, - прокричал в самое внутренне ухо его внутренний голос,
- Побойся Бога!».
- Женщины! – с упором на «Ж» повторил кинематографист.
И тайное общество аплодировало грешнику стоя.
После чего ко мне подошел некто птичьим клювом и, тяжело сопя, согнулся пополам.
Я был готов приписать это культу моей личности и заготовил ноту протеста.
Однако птичий клюв решительно задрал мою правую штанину и взялся за правую туфлю.
** Wolfgang Amadeus Mozart, опера "Так поступают все" - Cosi Fan Tutte.
Протестовать теперь следовало против вмешательства в приватную жизнь, заявить о правах человека на симметричное ношение брюк и обуви, но вместо протеста, я схватился за голову – за голову господина в маске – во имя сохранения равновесия, ибо господин в маске весьма бесцеремонно меня боднул головой. Маска с него свалилась, и я с изумлением обнаружил под нею ничуть не сконфуженного профессора Столетова.
И как я опирался о плиты пола одной ногой босой, другой обутой, так и грянул оркестр интродукцию из Шехерезады. И только слабая гравитация позволила не распластаться по плитам пола и сохранить кое-какую телесную предикацию.
Чёрные плащи медленно разобрались парами, чёрные готические плащи соединились с пурпурными накидками - кейпами и взялись кружиться в церемонной, четырёхтактной паване с приостановкой на середине и в конце каждого такта. Моей парой завладел профессор Столетов – он подхватил Ян Сана и они влились в общий круг танцующих иллюминатов. Очевидно, посвящение меня в члены-корреспонденты ордена ещё не завершено.
Каждая пара пододвигалась ко мне и жарко шептала через свои маски слова на диковинном наречии. Блеснуть знанием мертвых языков я не мог, и, поскольку ничего не понимал, то искал глазами того, кто мог бы что-то мне растолковать. Но такого не находилось. Их маски скалились, шепот перекрывался Римским Корсаковым,
и мне кивал со своего трона Чёрный Человек.
Прихрамывая на босую ногу, я двинулся к Магистру.
Полный и возмущения и восхищения догадкой, что, по всей видимости, весь этот карнавал был затеян ради эстетического удовлетворения моей скоромной персоны.
Но Магистр дал знак, чтобы я оставался на месте.
И сам сошел с пьедестала.
В оркестре призывно зазвучали фанфары и вслед за тем в глубине «альгамбры» зажглась новые огни, и они осветили подвешенное цепями к колоннам серебряное яйцо профессора Столетова.
И все участники торжественным шагом направились к яйцу. Магистр приблизившись ко мне внятно проговорил:
- Готовы ли вы завершить начатое?
Правой ногой я нащупал туфель.
И молча развернулся лицом к выходу.
Может вулкан уже перестал коптить небо
и смогу продолжить прерванный полёт?
В оркестре зазвучали светлые, щемящие ноты.
- Мне очень жаль, - так же внятно и твердо продолжил Магистр, - что вы желаете нас покинуть, так не познав причину и смысл того, ради чего вы прожили такой непростой, по моим сведениям, период своей жизни, с мая по нынешний декабрь. И, вероятнее всего, всю оставшуюся жизнь вас не перестанут терзать сомнения в том, выполнили ли вы своё жизненное предназначение или нет.
Я спустил задранную штанину. Скрипичная вариация завораживала и немного смягчала душевное смятение. Но согласие и душевное смятение – разные стулья.
- Я устал, - сказал я консулу, - я ухожу.
Эта фраза мне и самому показалась чрезмерно гранитной, с приваленным дубовым венком. Я не подозревал, что меньше чем через месяц эта фраза войдет в историю, станет мемом, и не только на территории РФ. А пока я действительно хотел вернуться в гостиницу, сорок минут постоять под душем и залечь в кровать на трое суток.
- Вы огорчите нас. К тому же извержение вулкана на острове Ява всё ещё продолжается. И похоже, что это затягивается. И у меня нет особой уверенности … , - Магистр снял маску, достал платок и оттёр пот с лица. Конечно, это был консул.
- Вы сказали, у вас нет уверенности. В чём именно у вас нет уверенности?
- У меня, как и у всех здесь, нет абсолютной уверенности в том, что отсюда вообще есть смысл выходить. Во всяком случае, сейчас. Вы, безусловно, слышали
про вулканические зимы?
- Это когда вымерзли динозавры и настала эра мелких теплокровных млекопитающих, которые получили эксклюзивные права на всю планету? Я вас уверяю,
что ещё утром в Париже была прекрасная осеняя пора.
Без бауты его лицо выдавало маркесовского полковника, и вместе с тем светилось важностью и даже известным благородством с примесью неподдельной вселенской печали. Капитан Немо тоже отсвечивал в седеющей волне надо лбом.
- Вы, разумеется, правы. Осень в Париже прекрасна.
И всё же я попросил бы побыть с нами ещё немного.
Я лично вас об этом прошу. Большая часть вашего непростого пути пройдена. Остался сущий пустяк. Амелия проведет вас в Зеркальную Сферу.
И ровно через 21 минуту вы оттуда выйдете.
Вот, собственно, и всё.
- Вы предлагаете мне залезть в железное яйцо?
- Скажем в SS-TC, Сферу Пространственно-Временного Континуума.**
Для вас это будет совсем не сложно и даже, отчасти, знакомо. А потом мы с наслаждением выслушаем ваш захватывающий рассказ о том, что там с вами произошло, детально, документально и по-существу. Взгляд, так сказать, изнутри. Если не ошибаюсь, вы уже имели возможность наблюдать за этим явлением снаружи
и даже сняли об этом фильм?
** Sphere Space-Time Continuum - изобретение профессора Столетова
- Хорошо, - почти завершил я сложный когнитивный процесс в обоих полушариях, - но прежде объясните мне одну вещь, если, конечно, я имею право задавать подобные личные вопросы.
- Я вам отвечу как смогу, пожалуйста, спрашивайте,
дорогой Павел Иванович.
- Ян Сан Нах, что, правда гермафродит?
Консул вынул из кармана фляжку и протянул кинематографисту.
- Снимите усталость. Это вас взбодрит.
- Гватемальский?
Консул кивнул.
- У творческих людей очень развито воображение.
Ян – это моя приёмная дочь, Амелия Бурдон.
И я её очень люблю. Не меньше, как если бы она была моим родным ребёнком.
Консул отвинтил крышку фляги.
Её родители погибли в авиакатастрофе. Правильнее сказать, их самолет исчез с радаров где-то над Индийским океаном. Ни обломков, ни масляного пятна, ничего не было обнаружено. Океан велик! Сигналов ответчика тоже не было. Поиски безрезультатно велись 3 года. И все пассажиры пропавшего рейса были объявлены погибшими.
Пейте!
Кинематографист хлебнул.
Настоящий гватемальский ром огненным ручьём брызнул по горлу и разжёг сигнальные костры в отдаленных степях его бродячей души. Чтобы легче было сажать терпящий бедствие пассажирский лайнер. Если что.
Быстрым шагом, подобно Первому Космонавту Земли, наступая на развязавшийся шнурок, шёл кинематографист к аппарату профессора. Не хватало красной ковровой дорожки. По пути его нагнал профессор Столетов.
Он снова был при маске, но на этот раз она сидела на нем как на коренном жителе острова Рэмполь* - как шапочка с длинным птичьим клювом.
_______________________________________
* «Мистер Блетсуорси на острове Рэмполь» — философский и научно-фантастический роман Герберта Уэллса. Написан в 1928 году.
- Вы слышите меня? Предупреждаю вас - будьте благоразумны!
Ради всего святого! Будьте там хладнокровны и благоразумны!
Умоляю!
- Ах, бросьте вы! Какое благоразумие в этом безумии!
- И всё-таки, послушайте меня. У вас будет выбор.
- Выбор есть всегда: быть, или не быть.
- Вы не совсем правильно меня поняли. От вашего выбора будет зависеть весь дальнейший ход нашей цивилизации. Квантовая неопределенность представлена миллионом версий развития событий. Инвариантность будущего.
Но только до той поры, пока как вы сделаете свой, именно свой выбор!
Вы слышите меня? Нужна именно ваша позиция наблюдателя, ваш point of view.
Мои тормоза включились так резко, что профессор пролетел вперёд метров на десять, прежде чем заметил отсутствие аудитории. С жаром, присущем столетнему мудрецу, профессор втирал тьмы горьких истин на самом высоком градусе.
И вот он умолк.
Я поравнялся со столетним профессором.
Он выглядел минимум трехсотлетним грифом – так горели его глаза под птичьим клювом.
И я спросил:
- Профессор, скажите, это всё розыгрыш?
Тут за колоннами стрекочут скрытные камеры?
Заготовлены цветы и шампанское?
Профессор посмотрел на меня так, как могла бы посмотреть мама Эрнеста Хемингуэя на самого Эрнеста в тот день рождения, когда она подарила ему ружьё, из которого застрелился Кларенс Эдмонд Хемингуэй.
По неизвестной причине мать маленького Хемингуэя предпочитала наряжать Эрнеста в девчоночьи платья в цветочек.
И профессор сказал:
- Это наш последний шанс. Шанс спасти всех нас на этой планете.
А вам - спасти самого себя. Понимаете?
Профессор подергал себя за клюв, вздохнул и добавил:
- Если вы хотите спросить, почему вы, а не кто-то другой, я вам отвечу…
Мы стояли рядом с зеркальным яйцом профессора, к нижней дырке которого была приставлена алюминиевая стремянка. Простая строительная лестница, которая продаётся в отделе стройтоваров, рядом с вёдрами, свёрлами и лопатами.
И я вспомнил Олега Янковского в фильме «Тот самый Мюнхгаузен», финал фильмы.
Подошел к лестнице, взялся за перекладину и сощурил глаз.
Может, всё-таки, здесь повсюду спрятаны камеры, и крупнячок должен выйти важнецкий.
… я скажу вам: мы все уже там побывали. Поверьте. Каждый выполнял свой долг как он мог. Но, если честно, никто толком ничего не смог. Не потому что это очень трудно. Просто потому, что их время не пришло, Понимаете? Теперь подошло ваше время. И вы сможете. Мы все в этом уверены.
- Ясно, значит, я - новый Ной. От меня произойдут потомки Сим и Хам и Иафет и дальше по списку.
- Спросите, почему именно вы? – пропустил шутку между ушей
и продолжил напутствие профессор, когда я уже встал на первую ступень приставной лестницы, – но это, поверьте, не ко мне вопрос!
- А к кому? К магистру вашего ордена?
- Если вы решили, что мы вас в рыцари посвящаем,
то не смею вас разубеждать.
- Тогда просветите профессор, какая цель вашего ордена?
- У нас нет цели. Но у нас есть Путь. Путь и есть цель.
Вы сами выбирали свой путь. Мы лишь наблюдали.
Иногда радовались, иногда огорчались.
Свой путь, в той или иной степени, прошли мы все.
Так что …
- Ясно, - соврал кинематографист второй раз, и поднялся на вторую ступень.
Фильм «Матрица» выйдет на экраны только через год.
И сравнивать себя пока просто не с чем и не с кем.
А с Мюнхгаузеном я уже это сделал.
И кинематографист без промедлений нырнул под зеркальную скорлупу в SS-TC, Сферу Пространственно-Временного Континуума, отразившего в своей амальгаме огни и тени "альгамбры".
***
Следующая сцена содержит явные и тайные следы табакокурения. Теперь Минздрав не оставляет нам шанса на благополучный исход и портит настроение надгробными надписями на пачках:
- табак - путь в один конец!
- оттуда никто не возвращался!
- так далее.
Почему Минздрав на баллистических и крылатых ракетах, на пушках, танках и пистолетах не пишет, что они вредны для нашего здоровья? А так же авианосцах, подводных лодках и на воротах военных баз?
Я выпрыгнул из яйца.
Ровно перед тем, как совершить один шаг для человека
и роковой выбор для всего человечества, следовало
хотя бы выкурить сигарету. Не станем называть её
ни крайней, как суеверные авиаторы, ни последней.
И я присел на третью ступеньку и вытащил
marlboro king size. Подоспел профессор Столетов
и без разрешения вытащил из моей пачки сигарету.
Потом подошла Некомими - я узнал её по узким штанишкам - откинула с головы капюшон.
- Я тебе должен, помнишь? - намекнул я на первую часть романа-поэмы. Некомими важно кивнула, сняла скалящуюся 132 зубами маску и взяла себе сигарету. На земле, вероятнее всего, уже близился новый рассвет. Но здесь, в двойном подземелье, на лице древнеегипетской богини гуляли желтые блики факелов и скрытое от глаз простых смертных торжество Ба над Ра.
Потом подошла приёмная дочь консула. Она вытащила из пачки удлинённую, с золотым ободком и крапчатым фильтром и сначала, как заправский ковбой, отломила фильтр. Затем разломила пополам, потом на четыре части, потом размяла в пальчиках отраву для отпугивания моли и протянула мне стальную папину зажигалку ZIPPO. В сущности, это трюк м-ль Бурдон мне демонстрировала с Голуазом на борту Airbus A320. Но только теперь я понял, что это и есть тот самый, благословенный минздравом способ употребления табака.
- По крайней мере, ты узнаешь, где разбился самолет с моими настоящими родителями, - сказала Амели Бурдон так спокойно, что я почувствовал себя тёткой в шиньоне из ленгорсправки. Я осторожно кивнул, стараясь, чтобы не съехал шиньон.
- Ты их помнишь?
- Я помню, что мама американка всегда за что-то ругала папу корейца.
А папа всегда молчал. А не плакала, потому что мне было жалко папу.
Папа всегда хотел, чтобы я была мальчиком, и я старалась в другой раз не плакать.
Некомими обняла свободной рукой Амелию за плечи.
Профессор Столетов сказал:
- Что бы там ни случилось, помни - хладнокровие ... (профессор поднял брови) и гибкость! Как будто ты ящерица. Но, я уверен, ничего такого не случиться.
Хотя как знать? Как знать!
- А что же может случиться, - спросил я профессора и, стараясь унять дрожь в руке, протянул зажигалку Амалии.
- Это ти-ибе-е, протянула в своей тональности Амели.
И мягко отодвинула зажигалку с моей рукой.
И дрожь утихла.
Глубиной души я почувствовал,
что зажигалочка ZIPPO может пригодиться в любом случае.
Мало ли, нужно будет вновь нести огонь людям!
Не китайской же одноразовой.
Я бросил бычок на реголит.
Надавил на него туфлей.
Затянул и завязал шнурок на двойной бантик и поднялся вверх по стремянке.
Внутри яйца тлел голубоватый огонёк.
подо мной звякнула алюминиевая лестница - она упала.
И дыра, нижняя дыра "на улицу", затянулась сама собой.
***
Я медленно покрывался пухом и паутиной в бессмыслице карантина бархатной полости яйца-овоида, будто подкинутого боингом-кукушкой на станцию метро Кропоткинская, чтобы вывести новое поколение гигантских алюминиевых птиц, призванных наполнить мир воем турбин роллс-ройс. Я осознавал себя желтком, в котором слабо трепетала мысль о возможном будущем зародыше, при том условии, что яйцо не диетическое.
И представлял себе, что было с человеко-псом Саймоном, профессоршей-крысой и другими подопытными на набережной Лейтенанта Шмидта в лаборатории профессора Столетова (см. часть I).
Ту ситуациею с нынешней женило то, что и здесь те же таинственные события происходят ниже уровня земли.
При свете синей лампочки, я подносил руку к самому носу в попытке изучить свою лапу-руку, и даже лизнул для объективности следствия.
Рука, в самом деле, была оторочена лёгкой шерстью,
но эта была же шерсть украшала мою руку лет, этак,
с 16-ти. Да и эта шерсть для собаки, равно как и для кота – просто жалкое подобие плеши. Данный тип растительности, вне всякого сомнения, принадлежит подвиду гомо сапиенс отряда гоминидов.
После чего я принялся за изучение ритмической деятельности сердца. Сердце собаки, к примеру, четырёхкамерное и работает примерно так же, как у человека. У некоторых рыб двухкамерное сердце. Рыбам вполне хватает двухкамерного – так я рассуждал, притаившись в кресле, укрепленном внутри зеркального овоида, в кожаном кресле, типа геймерского.
Это рассуждение подвело меня к гипотезе, что я ещё не рыба. Или уже не рыба. Ближе к млекопитающему.
Я нащупал регулировки кресла. Всё работало.
Но двадцать одна минута тянулась как двадцать один час.
Стал считать до шестидесяти, мол, одна минута, и снова
до шестидесяти. Потом показалось, что внутри яйца заканчивается воздух.
А внутри приговорённого к заключению в яйце зашевелилась игла, подняла остренькую головку и вонзила её прямо в сердце. А другой конец - в голову.
Стало страшно. Я достал зажигалку ZIPPO. И высек огонь. Бензин горел. Горел ровно - показатель того, что кислород в яйце пока есть. Внутренность овоида был затянута чем-то чёрным, непроницаемым, вроде бархата. Или копоти. Я посмотрел на свою руку. Это была рука моего отца, как я помнил его руки. Я всегда скрывал от него, что курил. И он делал вид, что мне это удаётся. Так, просто так. Чтобы не ругать.
Я захлопнул зажигалку и заставил себя погрузиться в высокие мысли. По крайней мере, совершить попытку отделить сон от яви. В идеале – проснуться дома, в собственной кровати, с женой Настей на левой стороне, проснуться, убедится, что во сне она не шепчет никаких иных зарубежных имен, а только отечественное и моё. И что ещё жив мой отец. Либо проснуться в кресле Боинга 747, готовящимся к посадке в аэропорту им. Кеннеди; либо, на крайний случай, в номере гостиницы HILL TOWN HOTEL. На самый худой конец, проснуться другом сне и совершить наконец то, что ждёт от тебя заблудившееся человечество.
Время не подавало признаков жизни. Густая тьма рождала такую же тьму, что и оставалось главным содержанием Зеркального Яйца.
Не считая одну темную личность, которая в минуту слабости согласилась принести в жертву 21 минуту своей жизни ради спасения цивилизации, и теперь терзалось горьким раскаянием.
Человечество - это много разных человеков
или просто один большой косяк?
А что, собственно, грозит человечеству? Вымирание?
Каждый из нас по отдельности смертен.
Однако, в долгосрочной перспективе,
мы жаждем видового бессмертия.
Для отработки Perpetuum Mobile Vita *
у нас предусмотрены хитрые признаки пола
и огромное желание этими признаками пользоваться, в том числе себе в усладу.
________________________________
* Вечный Двигатель Жизни (лат)
И ещё у нас есть кинематограф, при помощи которого мы сможем навсегда оставить свои цветные и чёрно-белые сны в Вечности. Проблема только в том, чтобы в эту вечность продавались билеты, чтобы с попкорном и кока-колой просматривать эти ленты, где при помощи 24-х кадров в секунду и нехитрого монтажа, вновь и вновь будут оживать тысячи тысяч выдуманных и не выдуманных историй про то, как мы были несчастны или счастливы (что реже) на этой Земле.
Человечество - часть планеты, часть её стихийной Ламарковой** жизнедеятельности?
Или мы нечто другое, привнесённое извне, как Рождественский гусь с яблоками на стол природы? Или мы блохи, паразитирующие на тучном теле Земли?
_____________________________________________
**Ученый Жан Батист Ламарк - изобретатель первой теории эволюции.
Или и то и другое и третье? И я ещё чуть не забыл про религию!
Зачем мы понадобились Творцу? Ведь не затем же, чтобы было кого наказывать, ставить в угол и топить и испепелять?
В сущности, вариантов грешить у нас, как у относительно разумных, безрогих живородящих млекопитающих, не так уж и много и все эти возможности были предусмотрены при проектировании нашей белковой плоти.
У мальчиков и у девочек изначально заложен ряд различий, которые, будучи поставлены на боевое дежурство, должны работать на укрепление популяции путем размножения и естественного отбора. И пользоваться этими различиями не по назначению, или не во время, предназначенное для их назначения, признаётся роковой ошибкой, крупной неприятностью, квалифицируемой как смертный грех.
А так же имеется возможность отнимать друг у друга жизнь, как игрушку, которая в каждом единичном случае достаётся непосильным трудом и адовой болью. Помимо увеселительных тычинко-пестиковых мероприятий, следует положить на весы все бессонные ночи у колыбели младенца, очереди в поликлиниках, страх - постоянный страх потерять эту маленькую белковую жизнь, за которую ты отвечаешь несмотря на то, что практически ничего от тебя не зависит. Voila!
Остаются предписания - не бери чужого, не кради!
Строгие, в основном, запрещающие знаки.
Но есть и предписывающие: «возлюби ближнего, как самого себя».
Заметим вскользь: нигде не написано: «возлюби себя, дружок»! - кроме как на упаковке дорогой женской косметики. То есть, либо эта максима должна быть начертана на триста девяносто шестом геноме ДНК. Или случайно выпал кусочек текста?
Не укради. Как бы не так!
Но если он слабее, беззащитнее тебя? И у него заманчиво воздымается к небу дымок из печной трубы? И пахнут тёплым хлебом закрома?
По извечному праву сильного, следует лишить его дома, земли, самки, детей, плуга и лошади. Потому что - нефиг! А если вздумает перечить, возражать, то почему бы не раздавить его как толстого дождевого червяка?
Не осуждай!
Скажете, я - против?
Да ничего подобного!
Двумя руками только за!
Я - за исполнение правил!
Кто ещё? Македонский Александр Филиппович, вы с нами?
Эту цивилизацию мне следует спасти?
Да я пальцем не пошевелю!
Машинально я всё-таки пошевелил пальцами.
Но в абсолютной тьме этого никто не увидел.
Во всяком случае, не придал этому особого значения.
И я продолжил дозволенный мысли.
Или есть выбор и есть цель? Или этих целей больше, чем одна?
Или цели вообще нет никакой? А есть только путь? Путь в неизвестное?
Или пусть этот вулкан на острове Ява накроет всю планету медным кипятком и в который раз можно попробовать начать всё сначала? В который раз?
И, кстати, почему мы так боимся волков, пауков и акул?
Неужто во всем виновны эти незначительные, на пляже лукаво прикрытые полосками бикини, различия между полами, между мужским и женским, между поднятым и опущенным стульчаком.
Voila!
В какой-то момент, мне показалось, что пошли уже третьи сутки моего погружения в отсутствие чего бы то ни было.
Я не понимал, чего мне ждать.
Снаружи не доносилось ни звука, ни трепета.
Вся ритуальная-обрядовая часть, предшествовавшая моему заточению в яйце, стала казаться всё более подозрительной. Тайное общество иллюминатов, которое наблюдало за мной, российским подданным, снявшего скромную комнату на улице Гороховой? Моя фильма началось именно там. А финальные титры, похоже, я прочту здесь, внутри зеркального яйца под городом Парижем. Если ничего другого не придумаю.
Я снова чиркнул зажигалкой, чтобы определить,
где же расположен рычаг от люка и как его открыть.
Бензина в зажигалке может хватить максимум на пару минут горения, а может и того меньше. Не было ни шпингалетов, ни рычагов – ничего, чтобы перевернуть Землю, или кнопки звонка – потребовать шампанского к завтраку. Не было ничего. Не было даже последнего патрона.
Чувствовалась засада. По крайней мере власть императива:
«Memento mori»*
Я вылез из кресла и встал ногами на стенку яйца.
Тяжесть здесь, похоже, была самая нормальная.
Яйцо зловеще качнулось на своих цепях.
Я крикнул. Голос поглотила обивка.
Я стукнул кулаком в стенку.
Стенка не отозвалась никаким звуком.
_______________________________________________________
* В Древнем Риме во время триумфального шествия на пир победы, за каждым римским полководцем неотступно следовал раб, который уныло бубнил одно и то же: «memento mori» - помни, мол, что проходя через триумфальные вороты славы, ты лишь временно жив, а вообще – ты мёртв, как и те, кого ты убил или посылал на смерть. И эти лавровые венки, и эти женщины, которые смотрят на тебя с обожанием – это всё оборотная сторона смерти. И заколоть самого этого зануду хоть и очень хотелось, но считалось моветоном.
- Они все ушли, - понял я. Вряд ли смотрят, как беспомощно раскачивается серебряное яйцо на цепях и ничего не предпринимают. Скорее всего, ушли и мирно, с пивом смотрят футбол по телевизору. Двадцать одна минута уже трижды истекла.
Я погасил огонь, снова забрался в кресло и стал планировать, о чём я буду думать отпущенные мне двадцать часов агонии, если кислород не закончится раньше.
И придумал.
Люк был внизу.
Внизу он и есть.
Просто не видно - так мал зазор.
Но прыгать по люку и бить по нему ногами - будет самым верным решением. Профессор Столетов что-то говорил
в качестве напутствия. Быть как ящерица, сохранять хладнокровие и донести свою позицию наблюдателя, свой point of view, тому, кто спросит – какова твоя жизненная позиция, дружок?
Но разве есть тут кто-нибудь, кому нужен мой point of view?
И при чём тут вся эта схоластика - наблюдатель, квантовая неопределённость?
Тут - «быть или не быть?» - нет спрашивают.
Дадут немножко побыть, а потом не быть.
Вот в чём ответ.
И я стал прыгать и что есть сил бить пятками по дну яйца. Как детеныш кенгуру, причуда ГМО, помещённая внутрь страусиного яйца.
Яйцо беззвучно сотрясалось.
Оно раскачивалось.
Спустя полчаса прыжков, одна из цепей вырвалась из колонны и дряпнула по стенке. Яйцо несколько скособочилось. И я утроил, удесятерил свою прыгучесть.
И вот оно, вместе со мной грохнулось об пол.
Я держался за кресло, вставшее торчком.
И шумно переводил дыхание.
И вскоре услышал голоса.
Голоса!
Даже если б это были фашисты, которые будут меня пытать и заставлять отречься от идеалов, я бы испытал некоторое облегчение. Но услышал русские голоса.
Которые невнятно, но глубокодуховно переговаривались матом.
Приблизительное содержание беседы мне стало
более-менее ясно, когда затихло истеричное
визжание то ли электродрели, то ли болгарки.
Именно таким я и представлял себе наш православный ад.
Вот дайджест их разговора этих двух чертей.
- Кто его там заварил? – произнёс низкий голос
с хрипотцой, примерно, как мог бы сказать артист Евгений Александрович Моргунов.
На самом деле реплика была раз в 10 длиннее и выразительнее.
- А кто его знает, - ответил ему высокий, несколько визгливый голос, примерно как мог бы произнести артист Георгий Михайлович Вицин. Опять таки, это только сухой остаток его цветистой речи.
Я попрыгал внутри яйца, сообщив ему некоторое колебание, в поддержку решения этих двух падших ангелов, позвать третьего с болгаркой и монтировкой.
- Там есть люк!!! – орал неотпетый грешник из своего великолепного, крытого амальгамой и бархатом изделия фирмы Фаберже, - и попытался прыжками и качкой развернуть яйцо тупым концом к слугам Вельзевула, где мог и должен был тайный вход в яйцо. Другое дело, что они не слышали меня.
Снова раздался визг электроинструмента.
И потом завибрировала, загудела стальная скорлупа, явно не желая поддаваться абразиву.
Я удерживался за лежащее на боку кресло.
И думал я вот о чём.
Я думал, что вот сейчас они вскроют
мой хромированный сосуд.
И начнется самый Страшный Суд.
А что я скажу на этом суде?
О, Книга пророка Ионы!
Подобно праведному Ионе, не желающему так сразу исполнить наказ Верховного, я бежал на край света в большой алюминиевой трубе, похожей на рыбу-кита. И тут включили на всю мощь вулкан на острове Ява.
И развернули моего кита над море-акияном, и опустили в столицу греха, соблазна и, допустим, высокой моды – город Париж.
Кто без греха, кто стоек к соблазнам цивилизации – пусть не читает и не чихает! Что же мне надлежит совершить? Кого призвать облачиться во вретище и посыпать главу золой и пеплом? Как заставить раскаяться стриптизёров, воров, поваров, их любовниц, министров культуры и финансов, прелюбодеев, их собак, их котов, их волов и коз, голубей, воробьёв и палочку Коха?
И вот теперь, подобный мыслящему желтку, я томлюсь внутри яйца, готовый вылупиться, готовый прокукарекать осанну новому миру.
И, возможно, это и есть последний шанс. Шанс спасти эту вечную Ниневию. Древний пророк Иона пережил глубокую личную драму, когда кара Небес так и не обрушилась на город греха и соблазна, вопреки его зловещим пророчествам. В глазах чудесным образом раскаявшихся жителей древней Ниневии он выглядел не просто неудачником, лузером и лохом. Он выглядел лжепророком, кликушей! Как оказалось, именно это и стало самым обидным фактом в биографии Ионы. И об этом он написал свою Книгу.
Или о другом?
Фазовый переход вещества Павла Ивановича
из состояния карандаша* в состояние алмаза?
Или из состояния льда в состояние пара?
Или это начало второго тома Мёртвых Душ?
__________________________________________
* «фазовый переход из состояния карандаша» - имеется в виду превращение графита в алмаз, что происходит при наличии высоких температур и высоком давлении.
***
Вряд ли пейзаж Страшного суда явит собой приятную сельскую местность.
Но и город-миллионник, с его удобствами в сто этажей, дорожными развязками и автомобильными стаями, красными сзади, белыми спереди – это мы имеем перед своими глазами каждый день. С точки зрения правоверного горожанина, в таком страшном суде он и так варится каждый день и ничего страшного в этом не видит.
А что если Акрополь?
Пусть будет Акрополь.
Акрополь - это как раз то место, в котором проще всего себя вообразить, поскольку никогда там не бывал. Раз - и ты уже там!
Акрополь находит место в голове каждого, независимо от того, познал он его через туроператора или по учебнику истории древнего мира, зевая на мутную репродукцию. Этот Акрополь - страж наших древнегреческих и неоязыческих культурных корней.
Допустим, архитектурно он будет именно таков, каким и дожил до наших дней – изящный архитрав, шатко покоящийся на полуразвалившихся колоннах дорического ордера. А сам античный холм, ставший подножием Парфенона, пусть прорастёт многовековыми оливами с жилистыми стволами и листвой тёмного серебра.
Там где заканчивается оливковая роща, добавим зрелых пиний, кружевными облаками крон прикрывающие рваный камень языческого капища.
Подарим благословенную тень грешникам, что отдуваясь, просеивая бровями пот, совершают своё последнее, самое главное восхождение.
Есть определённый смысл совершать подъём в тишине и тенистой прохладе, способствующей глубоким раздумиям обо всём том, что осталось далеко внизу. Презумпция невиновности пока ещё защищает оглашенных от вечного пекла и скрежета зубовных протезов. Всё это впереди.
А на самом акрополе, маскируя недостаток колонн, разместим штук сто пятьдесят ракетообразных, устремлённых в небо, кипарисов.
Про небо.
Голубое, как вылинявший флаг Греческого королевства? * или электрическое небо заставки экрана win-95.
Простовато это для Страшного Суда. Добавим красок. Всех, что не жалко!
Перемешаем и раскрасим купол Неба.
Небо, смею утверждать, определённо, купол!
Если у вас имеются другие сведенья – воспользуйтесь ими для своего личного Страшного Суда и вы получите первую премию на конкурсе Страшных Судов.
Широкой кистью нанесём смесь тёмных красок, оставив кое-где просветы небесного холста для яркости впечатлений, и щедро напустим атмосферы Страшной грозы!
Как вам багровый закат? Отлично, зальём багровым огнём всю западную полусферу чаше-купольного простора.
_____________________________________________
* 25 марта 1821 года в результате восстания,
при активной поддержке европейских стран,
греки создали королевство Грецию.
Во главе с королём Оттоном.
Сгустив обстановку, взлетим и посмотрим, что же у нас получилось.
Ведь всё это мы проделываем в своей голове!
Там/тут, в голове, проще всего вершить суд, не столь страшный, сколько Справедливый, Беспристрастный и Милосердный.
А судьи где?
А судьи идут.
Не станем их торопить, пока они мерной поступью приближаются к зелёному судейскому сукну и … Йохан Бах!
Меланхолический Italian Concert F-dur Йохана Себастьяна Баха в фортепианном исполнении чёрно-белого хранителя скрипичных и басовых ключей - Г. Соколова.
Лучшее, для самых лучших судей!
Это взятка? Нет, это от души!
Залетаем внутрь самого Парфенона, под косую тень колонн.
Или всё же войдём? Мы же пока не в чине ангела!
Степенно вздыхая по своим оставленным внизу дурным и недурным наклонностям, привязанностям и невинным детским страхам, медленно поднимаемся на самую вершину Акрополя.
Под дорическими колоннами периптера стоит строгий концертный рояль с приподнятым чёрным крылом. За роялем, пригнув голову, заслонив большими руками клавиши, исповедовался токкатой ми-минор пианист Григорий Соколов. Он то гладил рояль как спинку кота, то резко отдергивал руки, будто по клавишам пустили разряд.
Мимо пианиста, шурша подошвами по трещиноватому мрамору, ползла людская змея на самый страшный суд. Боа-констриктор, составленный из поклонников земных наслаждений, где каждый думал о себе, что он не так уж плох, и что сосед его хуже него. И старался пропустить соседа вперёд, чтобы дать время иссякнуть праведному гневу правосудия прежде, чем очередь дойдёт до него.
Змея потому двигалась неспешно, наступая самой себе на пятки и на плитки мрамора с тем расчётом, чтобы каждый шаг приходился ровно на одну плиту и ни разу на щель между античными плитами.
Этому простительному суеверию, насчитывающему более двух тысяч лет, научил славящийся аттическим остроумием, ироничный Аристофан, когда запутавшись завязках сандалии, чуть не покатился вниз по мраморным ступеням лестницы, ведущей вверх.
Застеленный зелёным сукном стол.
Стол, длиной в загородную электричку.
Подходишь к столу. В свою очередь.
Разумеется, ты уже пропустил всех, кого мог,
и тебя четырежды перепустили.
Но когда ты подошел к самому столу, стол отошел от тебя, приподнялся на два роста над тобой, а из-под стола подул ветер, слегка шевельнув складки сукна.
И невидимые судьи над твоей головой невидимо откашлялись и один из них произнёс в нос:
- Павел Иванович, теперь ты должен сделать свой выбор, - голос показался мне знакомым. В нем слышался лёгкий иностранный акцент.
Мсье Андре? Показалось?
- Готов ли ты? - спросил другой голос, без акцента, но очень сухой и немного металлический. Примерно, как голос в метро: "Следующая станция - Технологический институт".
- Он ещё не готов. Дадим ему ещё немного времени,- проговорил третий невидимый голос. Голос, похожий на голос нашего препода философии по фамилии Клюге.
Это был сам Глас Милосердия.
- Пусть для начала он ответит на вопросы анкеты.
- Отвечайте, вы мужчина или женщина?
- Мужчина, - ответил я достаточно твёрдо.
- А любите вы мужчин? Или женщин?
- Женщин.
- Вы уверены в ответе?
Тут я вспомнил кандидата в гермафродиты Яна Сан Нах. Посол Гватемалы сформулировал определённо. Он сказал: моя приёмная "дочь", а не мой "приёмный ребёнок". Я набрал воздуха:
- Уверен.
- Вы убивали кого нибудь?
- Н-н-нет …
- Уверены?
- Во сне я убил одного немца. Из ГДР. Но и он не умер до конца,
так как пули летели слишком медленно.
- А животных?
- Граждане! Товарищи судьи, я ... .
- Затрудняетесь с ответом?
- Я ел говядину. И куриные ножки. И рыбу. И яичницу.
- Ответ не принят. Вы же их лично не убивали?
- Нет.
- Вы их купили уже убитыми? Допустим, они появились в отделе кулинарии уже готовыми полуфабрикатами.
- Ферментированная протоплазма с видимостью мясного продукта, - прокомментировал голос Железного дровосека довод философа.
- Вы это допускаете? – перепархивал с цветка на ветку глас Любви
и Всепрощения, - допускаете, что вам подсунули мясозаменитель
с усилителем вкуса типа глутамат натрия E-621?
- Стопроцентно! – выдохнул я с облегчением.
- Выражайтесь точнее. Да – если ответ положительный,
нет - если не согласны, или ваш ответ отрицательный.
Да-да, нет-нет, - железно подытожил дровосек.
- И не клянитесь, юноша. Это лишнее, - мягким, как тёплый воск голосом предостерёг философ.
- Да, ваша честь! Ответ положительный!
- Уверены?
И здесь я увидел подростка с рогаткой, спускающегося к речке.
Лягушка! Попал? Мог и промазать! У подростка отрешенный взгляд
и комплекс неполноценности, распустившийся розовыми акне по щекам.
Но ещё яснее я увидел себя через год после свадьбы с актрисой Настей Князевой. Настя перебралась на нашу съёмную квартиру в Перцевом доме со своим приданым. Перед дверью в гнёздышко молодожёнов, крышка с корзинки была откинута и первой на синий ковролин брезгливо ступила Ася.
Ася была кошка редкой красоты и, как следствие, плодовитости.
Устав раздавать, подкидывать и дарить котят,
я вынужден был стать на скользкий путь
Спарафучиле. С мешком за плечами.
Красный трамвай с табличкой «Река Оккервиль».
Река Оккервиль с топкими, осокой и тоской поросшими берегами,
где подойти к воде было так же невозможно, как Достоевскому не проиграть в рулетку и не написать «Преступление и наказание».
Обратно я возвращался в одном кроссовке – второй ушел в трясину,
с мокрыми штанинами и в корень загубленной кармой.
И я сказал, стоя перед невидимыми судьями на Страшном суде:
- Я убивал. Я убивал, граждане судьи.
- При каких обстоятельствах, - спросил сверху прокуренный, до потери сознания знакомый голос, мягко-зловеще ставящий ударения на первые гласные .
- Я утопил новорожденных котят от кошки Аси. Я виновен.
Но вырастить, выкормить а потом выбросить, было бы ещё хуже.
- Сволочь. Он топил живых котят, - равнодушно сказал прокуренный голос с сильным кавказским акцентом, и я с содроганием признал его - это был голос самого Отца народов. Или, в лучшем случае, актёра Бухути Закариадзе, который сыграл роль Генералиссимуса в киноэпопее "Освобождение".
Он-то как попал в граждане судьи? - шерсть на моей голове вздыбилась от чувства жертвы, обречённости и одиночества.
- Прошу страшный суд принять во внимание, - мягко вмешался интеллигентный голос философа Клюге, - он перед этим пристроил четырнадцать новорожденных котят из предыдущих двух помётов в добрые, надёжные руки.
- Он мог выкормить всех котят сам. Много ли им нужно? Бабки держат на пенсию по десятку кошек. А здоровый мужик не смог? – ворчал кавказец, явно не спеша менять гнев не милость.
- Принято, - сказал Железный человек из метро.
- Да, он виновен. Он топил несчастных новорожденных котят. Однако, позвольте взять во внимание ещё одно обстоятельство, - раздался тихий, полный скрытых сострадательных нот, голос философа.
- Павел Иванович так же спас одну жизнь. Жизнь зрелого существа, которое чуть не совершило роковую ошибку. Павел Иванович НЕ задавил (с нажимом на «не» произнес Клюге) взрослую кошку серой масти не перегоне Бологое - Денисова Горка.
Павел Иванович управлял автомобилем и сумел затормозить за мгновение до того, как некое серое существо с хвостом и ушами бросилась ему наперерез, буквально под колёса движущегося с разрешенной в данном населенном пункте скоростью в сорок километров в час.
Чем спас жизнь кошке Мурке.
Которая впоследствии родила ещё шестерых котят.
Из которых половина погибла под колёсами менее внимательных водителей.
А трое оставшихся дали многочисленное потомство.
Их так и называют, банда денисовцев.
Над столом нависло плотное, суровое, как военный дирижабль, молчание.
- У меня нет автомобиля, - ответил я. - И машину я не вожу.
- Ничего страшного, - отозвался милосердный Клюге. – Когда нибудь вы получите права серии XL-50-22-07 и купите автомобиль. Верно?
- Да, ваша честь!
- И не превышайте, дружок, скорость в населённых местах.
- Да, ваша честь.
- Вопросы по протоколу закончились.
Если вы готовы принять окончательное решение,
то скажите - да. Если вы не готовы, скажите - нет.
Итак, вы готовы? Не торопитесь с ответом, подумайте.
- Да. Да, ваша честь, - подписал свой приговор Павел Иванович Сизифов.
А его верный внутренний голос, перескакивая через ступеньку, уже сбегал вниз, бормоча вслух:
"Ай, ай, ай, ай!
Владыка Зевс!
И день не задался!
И ночь ужасная!
Конца ей нет!
Когда ж рассвет?" **.
Но слышал его только сам Павел Иванович.
И, возможно, Громовержец Зевс.
** Слова старика Стрепсиада - персонажа комедии Аристофана "Облака"
в вольном переводе с древнегреческого А.С.
***
- В какой руке? – в пурпурной тоге, подбоченясь, обычного человеческого роста, безо всяких тележек и подпорок, прямо передо мной возник Вилор Генрихович Коцебу. Крепко стоящий на своих на двоих, на собственных, с синеватым варикозом, ногах! В кожаных сандалетах эпохи сталинского ренессанса на босу ногу, со сточенной набок от долгой ходьбы подошвой.
- Ну, угадай, в какой руке, - вкрадчиво произнёс голос профессора философии. В то время, как Вилор Генрихович в римской тоге и в очках с тонированными стёклами, резко вырисовывался передо мной в безмолвии и величии Кроноса.
- Генрих Вилорович? - от неожиданности я переставил местами числитель со знаменателем и все возможные дуальности. Ночь - день, любовь – ненависть, закат - рассвет, живое – мёртвое; и глубиной эпиталамуса догадался, как вспышкой магния озарённый: противоположности сходятся на линии горизонта! Всегда сходятся! Даже если направлены к разным полюсам!
Ночь смыкается с днём, небо с землёй, убийца с жертвой на миг становятся одним целым, в общей поэме Бесконечности, один акт которой может длиться не одну сотню тысяч лет. Каин и Авель – единоутробные братья, одна яйцеклетка праматери Евы, и …
… и неведомо куда завел бы меня закипающий от непосильной задачи мозг: отличить вечность от бесконечности.
В тот же момент я увидал, как философ, с бородкой вождя, протягивает из-под тоги два сжатых, загорелых кулака.
- В какой руке? – повторяет философ ласковым голосом не размыкая губ; при этом взгляд его за тёмными очками непроницаем, рот неподвижен и твёрд, как у танцующего бронзового памятника на Московском проспекте. Интеллигентно закаканом по лысине и плечам питерскими голубями.
- Твой выбор, Павел Иванович!
Кулаки Вилора Генриховича были покрыты небольшими коричневыми пятнами и седыми волосками. Костяшки хорошо выделялись и не обещали ни послабления, ни подсказки. А подсказка нужна, нужна, братцы! Нужна сверхъестественная проницательность! Хоть что-нибудь сверх! Что-нибудь экстра!
В этот самый миг, когда решается судьба мира! Судьба всех и каждого в отдельности на этой планете. И зависит она от двух старческих, ещё вполне крепких кулака в метре от моих заплетающихся морским узлом нейронных связей.
В одной руке спрятан ключ от тайны тайн. В другой, стало быть, ничего. Пустота. Как граффити напротив кафе Феллини на Петроградской стороне у Ленфильма. На пустом, без окон и дверей брандмауере выжжено баллончиками краски: «НИЧЕГО НЕТ».
Одна рука мелко подрагивает. Ключ наверняка в ней. Но другой кулак кажется немного больше, как будто что-то в себе скрывает.
Горящий автогеном взор упёр я в эти кулаки.
Надо ли говорить, что в этот миг я предпочёл бы рентген!
На худой конец УЗИ или просто шестое чувство.
Но взгляд старика непроницаем за темным стеклом.
Замахнувшись, почти не отдавая отчет в своих действиях, я ударил по ПРАВОЙ руке философа, целясь при этом изначально в другую, в ЛЕВУЮ руку!
Правый кулак медленно разжался.
Правая ладонь была пуста. Если не считать переплетения линий жизни, судьбы, любви и зажившего шрама от рыболовного крючка на Венерином бугре.
Следом разжалась и левая ладонь.
В сей сидела бабочка Павлиний Глаз. Обычного размера, ничем не примечательная, каких миллионы, бабочка. Она дернула пурпуровыми крылышками и вспорхнула.
Это был провал всей миссии.
Секретной миссии под кодовым названием: "лодка быта разбилась о любовь".
Бабочка покружилась над мной, над философом, и стала набирать высоту, долетела до уровня капителей, понервничала немного и полетела дальше, к тёмному небу.
Я перевёл взгляд на философа. Казалось, он далёк от каких бы то ни было чувств.
За тёмными очками пряталась сама тьма, но сквозь стёкла будто бы просвечивала иронический отсвет. Я вгляделся пристальнее - вдруг ещё можно договориться на месте?
Философ потёр палец о палец. Его левая ладонь была испачкана пыльцой бабочки.
Он сомкнул обе ладони и поклонился, как буддийский монах бхикшу другому монаху. И он хлопнул ладонью о ладонь так, что было похоже и на обивание с рук пыльцы и, отчасти, на вялые аплодисменты из императорской ложи. Сверху следом посыпались хлопки потяжелее. Стало похоже, что где-то на уровне архитрава забил невидимый, но мощный фонтан. Философ ещё раз поклонился, как актер, который справился со своей вокальной партией и, было похоже,собрался уходить.
- Я проиграл?
- Если бы ты угадал, ты бы проиграл, - отозвался у меня
в ушах псевдо - профессор философии, понемногу уменьшаясь в размере, хотя он никуда не шел, а просто сокращался, он теперь был ростом с семилетнего мальчика.
- Я выиграл?
- Вряд ли. Выигрывает тот, кто желает выигрыша.
- Постойте!
- Я и не ухожу. Всё, что ты хотел узнать – ты и так уже знаешь.
а то, чего ты не знаешь - ты узнаешь в своё время.
- Не исчезайте! Один вопрос! Один вопрос! Где самолёт?
Философ был уже не больше воробья, и он неумолимо приближался к точке сингулярности.
- Самолёт всё еще летит.
- Где? Где он летит?
- На сто тридцать седьмом эшелоне.
Точка, означающая философа, уже готова была соединиться с древнегреческим горизонтом, но в последний момент разматериализовалась, запестрела огоньками, и долго ещё подрагивала и подмаргивала смыслами и тайнами на фоне напитывающихся ночными мифами свода небес, примерно так, как мерцала в подмосковном ночном небе космическая станция Мир.
А позже МКС.
***
- Кто ты?
Вопрос задал тот самый железный человек из «метро».
- Я? – кинематографист искал глазами вопрошающего, и увидел его невдалеке, слева. Это был Толян. Но не тот долговязый, с песнярусыми простодушными усами до кадыка, Толян, которого я знал почти сто лет. Это был совершенный джентльмен в белом костюме-тройке, с лицом бесстрастным и несколько высокомерным под белой соломенной шляпой. Почему я решил, что он похож на Толяна я удивился больше, чем самому вопросу.
- Я не знаю, - ответил я и ужаснулся тому, что сказал правду. Сказал правду и эта правда стукнула по моей голове сильнее, чем сам факт правды. Я был бы рад сказать о себе именно правду, но правды о себе я как раз и не знал. И пришлось повторить, с надеждой на милость и снисхождение:
- Простите, граждане страшный суд, я на самом деле не знаю, кто перед вами. Я даже не вполне уверен, что я человек.
- Пейте, ешьте. Закусывайте, - размягчено улыбался философ, сидящий справа от меня.
- Ешьте, ешьте, - сказал тот, кто сидел слева от меня.
Он показался мне до странности похожим на известный портрет Иосифа Виссарионовича кисти Решетникова, - и пейте и прейте, - Виссарионыч плеснул в пустой фужер вина из кувшина и подставил мне под нос.
- Похвально, что он понимает, что такое на «самом деле», - так сказал философ гражданину, похожему на Иосифа Виссарионыча. Сам философ Клюге совсем не был похож на Клюге, выглядел моложаво, хотя и немного напоминал интеллигентного киника-алкоголика.
- Если не человек, то как вы понимаете существо вопроса? - медленно и внятно произнёс гражданин, похожий на товарища Сталина.
- Как ни странно, но иногда я становлюсь похож на кота. Извините.
- А цвет, порода вам известны?
- Цвет обыкновенный серый, полосатый. Отзывался на кличку Гамлет. Порода смешанная. Метис.
***
Как я очутился за длинным столом зелёного сукна
с почтенными заседающими, мне до сих пор не ведомо.
И наука пребывает в отчаянии пролить свет на этот беспрецедентный случай. Но по факту я восседал за одним столом с этими доблестными гражданами судьями самого разнохарактерного ассортимента.
На мой вкус, для судей это пёстрое собрание имело несколько двусмысленный вид. То ли народ собрался на торжество и потягивает винцо в ожидании юбиляра,
то ли просто давно сидят и забыли, что именно их сюда привело. При этом, уже многие лица казались мне знакомы. Иных я узнавал как селебрити, человечков из телевизора, или это были просто копии звезд самых разных величин. Многие из которых сами были не вполне оригинальны. Можно бы сказать: двойники двойников.
Копии они или оригиналы, но они шевелились и вообще, вели себя вовсе не как восковые куклы мадам Тюссо, а вполне непринужденно, даже, отчасти, по-домашнему. Смущало только то, что за многих из них правильнее было бы подавать не заздравные записочки, а вы понимаете какие!
Если вглядеться, сходство уже не казалось стопроцентным и весь "страшный" суд вполне мог обернуться собранием профсоюза двойников. А поскольку и я теперь был зачислен в этот инфернальный сонм, то достойны рассмотрения две версии:
1. меня перепутали и теперь я исполняю чью-то роль, например двойника Гарри Трумена. И обязан теперь публично раскаиваться Труменом за многие его злодействах,
в частности по созданию NATO - клуба высокомерных беспринципных убийц;
- я помер и теперь мне всё пабарабану! но тогда я должен попросить слова и потребовать себе неразбавленного виски.
Все тихо галдели. Председательствующий, тот, кто сидел за моим левым плечом, стукнул столовым кинжалом по своему бокалу, и тихо проговорил:
- Тихо!
И когда гвалт стих в ноль, сказал еще тише:
- Продолжайте!
Кого так "страшно" мы судим судим, было не ясно, так как перед нами стояли стеклянные фужеры тёмно-красного вина, горки хлеба, ломти арбуза и ни одного грешника в месте, где положено находиться обвиняемому. Кроме нас, разумеется.
И мне пришла в голову отчаянная мысль, что мы тут сидим и неторопливо, обстоятельно и с аппетитом судим сами себя.
И я сидел, как мне казалось, в геометрическом центре этого бесконечного, безначального стола-праздника, заставленного яствами и напитками и заваленного какими-то бумагами, похожими на чертежи или свитки.
Не берусь утверждать точно, но возможно, каждый сидящий за столом в той или иной мере находился в самом его центре. Таково астрофизическое устройство этого Вселенского застолья.
Посмотрев вправо, я увидел головокружительную бесконечность правую, посмотрев налево - бесконечность левую. Обе бесконечности, правая и левая нигде не кончались, и это была 3D иллюстрация теоремы Ферми, доказывающая отсутствие натуральных решений этой задачи. Или герменевтике, ибо постичь это явление можно только через само себя, бесконечность стола через бесконечное количество сидящих за ним и поедающих бесконечное число кусков хлеба, выпивающих бесконечное количество вина и закусывающих многими ломтями бесконечно-алого арбуза, сплёвывающих бесконечное число чёрных арбузных семечек.
Вопросы не прекращались. Но я уже не чувствовал
себя экзаменуемым, осмелел и сам иногда превращался
в экзаменатора. Задавая вопросы и отвечая на них,
суд приближался по форме к игре «Что? Где? Когда?».
Вопросы часто вызывали у «страшных» судей смех,
иногда минутную паузу, наполненную сплёвыванием арбузных косточек. Свой каверзный вопрос я адресовал не столько ко всему застолью, сколько своему соседу справа - философу. По крайней мере, он казался более других расположен восхищать блеском своих эскапад.
Я спросил, почему это люди вкупе - всё прогрессивное и ретроградное человечество - от самого сотворения мира до сего дня расплачиваются за минутную слабость прародителей? И еще неизвестно, сколько нам ещё надлежит расплачиваться. Не была ли та минута слабости, тщеславия и неповиновения прародителями часть Великого Плана Того, без Чьих санкций волос не посмеет спасть с главы?
И я получил от философа неспешный ответ.
- Как тебе сказать? И да, и нет! Нет, безусловно, ты прав!
И всё-таки, поверь мне, ты в корне, по-существу, не прав, - философ умолк и занялся сияющим краплаком ломтем арбуза.
- Так было или не было?
- Прости, что именно?
- Грехопадение. Змий, Древо, фрукт? Ну и билет в один конец?
- Ты имеешь в виду, э-э-э, искушение Евы и Адама?
- Именно. И далее по списку: разжалование в смертные, детский садик, пионерия, комсомол, свадьба, кресло председателя исполкома, жалкая пенсия по старости, внуки и маленькое деревянное такси в мир иной?
- Ай, ай, что я слышу, какое вольнодумство! - воскликнул философ, сощурился и пустил арбузной семечкой в сторону Фредди Меркьюри, который сидел в пяти заседательствующих от нас, - ну, разумеется! кое-что было, - и тут же спрятался от от гневной ответки Фредди за моё плечом.
Фредди встал со своего места, взял свой бокал и поднял к губам, как микрофон, улыбнулся своей фирменной улыбкой и стал похож на молодого Вахтанга Кикабидзе.
И он сказал.
- Выпьем за наших прародителей! Выпьем за всех тех, кого мы любим и кто любит нас! Форэвер, тугезер!
И все закричали «Бра-во!» и стали пулять скользкими арбузными семечками друг в друга.
- Ну, ты понял теперь? – спросил философ, отклеивая арбузную семечку со лба.
- Нет, - признался я взволнованно, выпил вино и поставил пустой стеклянный кубок на сукно стола. Вино было полусладким, разбавленным минералкой.
- Он тебя не понял, - резюмировал философ Клюге, отломил небольшой кусочек хлеба, окунул в свой бокал и быстро сжевал.
- Так сразу кто поймёт! – добродушно отозвался со своего места Фредди Кикабидзе. Он подлил мне вина через четырёх сидящих страшных заседателей и он сказал:
- Короче, слушай меня, малыш (хотя на вид ему не дашь больше 30 - 33-х), слушай и смотри. Когда на своих четырёх ногах змий подошёл к Еве; а он подошел, а не подполз, ползать - это его наказание, ты думаешь, он искусил её яблоком, или гранатом, мандарином? Или, думаешь, смоквой?
Да в раю этим не искусишь даже зелёного кузнечика!
Не то, что саму Праматерь!
Коварный обольститель показал Первой Женщине припрятанную в райских кущах Феррари. Красную феррари с открытым верхом.
Спрашивай меня, откуда в раю кабриолет.
- Откуда в раю кабриолет?
- Оттуда! – важно ответил Фредди Кикабидзе и отважно показал пальцем наверх.
- Дальше слушай. И запоминай. А лучше, записывай. Змей показал Еве, как за рулем красного феррари, она едет по красивой дороге среди полей. Светофор зеленый, дорога - как на картинке Родная речь.
И бежит дорога прямо к большому магазину, сияющему цветными огнями. Это был магазин дорогих, самых па-тря-са-ющих шмоток! И в нём не было мясного отдела, или отдела фруктов и тем более овощей. Только вещей. Каких вещей! Таких, что у женщины сразу загорелись все глаза!
И она видит ярко освещенный вход в магазин и перед входом двух швейцаров. На одном написано золотом «Гуччи», на другом серебром «Версаче». И они торжественно открывают перед ней двери и приглашают войти.
И Ева выходит из кабриолета и, плавно покачивая бёдрами, поднимается по хрустальной лестнице. Нет! Она поднимается в лифте. На седьмой этаж в стеклянном лифте. Кругом зеркала. Пахнет французскими духами из отдела косметики! Пахнет раем!
Подумай сам, она всегда бегала по райскому саду нагая, босая, бегала к ручью, чтобы посмотреть, что ей попало в глаз, соринка или мушка дрозофила. Видела своё отражение в ручейке и даже не верила, что она -само совершенство! Не забывай, кто Ваятель! К тому же это был рестайлинг и все нюансы были учтены. Но ручей маленький, отражение как кривое зеркало, просто карикатура! А тут - зеркала по всем стенам. И она видит себя во всей своей красе. И видит, что она хороша.
Так змий и совратил женщину. Яблоко? Да что она, яблок в саду не видала? Не смешите!
И она срывает с вешалки красное платье от Версаче, берет с полки и надевает красные туфли на каблуке от Гуччи, и сумочку из змеиной кожи. Тоже красную. А рядом отдел дорогого белья! И всюду зеркала и электричество, и Ева первый раз видит себя в полном параде и она откидывает пышные волосы и мажет себя за ушком духами Clive Christian. И хочет бежать к Адаму, чтобы он сказал: вах!
Но тут она видит мужской отдел. И она срочно вспоминает своего Адама, которому нечем прикрыться, и что он бродит среди косуль и кроликов голый.
Ева хочет сказать ему – иди сюда, дорогой. Что покажу!
Но Адам Богович гуляет по раю и не слышит Еву.
Тогда Ева снимает с вешалок костюмы мужские от Версаче, рубашки от Гуччи, туфли из крокодиловой кожи, галстук самый модный, в горошек, и бежит к кабриолету.
И она возвращается. И говорит Адаму: на, любимый, оденься!
Философ отхлебывает вино из бокала и, повернув лицо
ко мне, говорит задумчиво:
- И так далее, и так далее, строго по тексту.
И никакого вольнодумства!
- Скажите, философ, - я набрал воздуху, - скажите, я умер?
- А разве ты Моцарт? Это он постоянно думает о смерти, - философ не глядя на меня, протягивает руку и щупает мой пульс. Спустя какое-то время, он говорит странно пришепётывая:
- Ещё пока живой, не помёрши.
- А вы? Вы живы?
- У Бога все живы. Сынок, пора тебе. Двадцать минут, пожалуй, уже прошло.
- В каком таком смысле пора?
- В смысле, пора возвращаться.
- Но я должен был что-то завершить. Квантовый скачок, там, точка зрения, наблюдатель, спасти цивилизацию ...
- Мил человек, так ты это - уже! - философ зачем-то взял игривый тон деда Щукаря, - свершилося! сбылося. История-то, матушка, свернула и катит уже по совсем другим рельсам. Прямо туды, его, в Антверпен! Ты что, разве не заметил? Имплементация!** Иначе бы ты тут с нами за одним столом не рассиживался, - философ-дед Щукарь отпустил мою руку, достал из-за пазухи детскую соску, вложил его в мою ладонь, сжал её свой рукой и, слегка хлопнул по ней, добавил своим милосердным голосом:
- Передашь там. Ну, милок, вот теперь уже точно пора! Загорелся зелёный. Кто-то из нас ещё должен был тебя предать, но за этим не заржавеет. Это же одна секундочка. Ха-ха.
______________________________________________________
** implementation (англ) - выполнение, осуществление.
Философ хохотнул и, скосив глаз, увидел, что собеседник костенеет от ужаса и по всему периметру атакован марширующими рыжими муравьями.
- Шучу, шучу я, прости старика. Но тебе надо спешить, поезд отходит от четвёртой платформы.
И философ кивком головы указал вниз и подал руку.
- Спускайся. И прощай.
Держа руку философа, я сошел со стула, на котором сидел. По задним ножкам стула, которые представляли собой металлическую лестницу неопределённой длины, не оборачиваясь, я принялся торопливо спускаться. Так продолжалось сравнительно недолго.
Вскоре я спрыгнул на железнодорожные пути и побежал к платформе, у которой стоял пассажирский состав. И успел вскочить в дверь последнего вагона в тот самый момент, когда дверь уже с шипением стала закрываться.
День. Интерьер вагона поезда.
Поезд набирал ход. Я двинулся по вагонам.
Но фактически, если отсчитывать от меридиана, я стоял на месте. В этом было легко убедиться, следя за столбом за окном, который стоял на месте и, в то же время сам наблюдал за шагающим с ускорением кинематографистом.
Столб, который всю жизнь поддерживал крышу на этой самой платформе,теперь, благодаря вульгарно прочитанной теореме Альберта Эйнштейна, сошел с места и не спеша двинулся в неизвестном направлении – примерно в Антверпен.
На столбе висели часы. Часы указывали строго в землю и строго в небо.
Казалось, стрелка была всего одна, была обоюдоострой и стояла вертикально.
Следовательно, кинематографист втиснулся не в последний, а в первый вагон и теперь шёл против хода поезда, от хвоста к голове.
И он спрашивал себя:
- Где люди? Где же пассажиры?
Вагоны по странному случаю были пусты, даже скорее пустоваты - оставались кое-какие вещи, будто пассажиры поезда выскочили на минуту, рассчитывая вернуться. Но потом передумали.
Идти приходилось всё быстрее, перескакивать пахучий мрак тамбуров, энергично вдавливая ручки дверей, всё ради того пустяка, чтобы удержать столб с часами слева от себя. Но цель была иная: шевельнётся ли стрелка?
Если стрелки мертвы, то и времени уже нет - оно закончилось.
Это значило бы, что и смысла нет. А, возможно, и жизни.
Герой голливудского триллера кричал бы в слепой ярости: «Нет! Нет! Нет! Нет! Нет!» - и колотил бы двумя руками по рулевому колесу подержанного бьюика. Воспитанный на русском кинематографе, сценарист молча двигался против движения внутри состава поезда.
Павел Сизифов всё ускорял и ускорял свой шаг.
Одновременно дивясь и пугаясь тому, что вагоны так странно пусты.
А сказать точнее, были заняты пугающей висячей и лежачей пустотой - через валяющиеся на полу сумки всё чаще приходилось перепрыгивать. На вешалках болтались плащи и куртки. И что он вовремя не позаботился о билете - так спешил попасть на этот поезд.
Внезапно нижняя стрелка отклонилась от вертикали и перешла в положение 31-а минута. ПИС остановился. Столб с часами немедленно исчез за рамой окна.
Вагон был плацкартный. ПИС сел на боковую полку. Поезд идет, вероятно, в депо, спать. Тогда понятно, почему он движется задом наперёд. А как же иначе? В этом вагоне вещей почему то не было.
Тут ему показалось, что он слышит смех, и детский плач. Он встал и двинулся дальше по вагону. Прошёл через тамбур и за дверным стеклом увидел вагон-ресторан, и в вагоне ЖИВЫХ ЛЮДЕЙ.
То, что они живые он понял сразу по неведомым, но очевидным признакам.
И он вошел в вагон, готовый обнять и полюбить сразу всех живых людей, будь они хоть мормоны, хоть баптисты, хоть кинематографисты.
А это была компания его старинных знакомых. Это пировали свои французы киношники. Андре-Депардье махал ему рукой и протягивал бутербродик с красной икрой.
- Пауль, добро пожалуйста жрать! Где тебя и твою маму носит! Мы думали, ты от отстал навсегда!
Жильбер молча кинулся целоваться и оставил на ухе кинематографиста рюс пару икринок.
- Папель Ипанович, - закричала Лолю и тут же прихлопнула свой рот рукой.
Перед ней, в модной оранжевой коляске, закричал младенец.
- Лола, девчонка! ты родила! Когда ж ты успела?
Не отворачиваясь, Лолю вынула грудь, и вложила сосок в скривленный плачем распахнутый ротик младенца. Ребёнок тут же замолк, открыл глаза, удивился и снова их закрыл, не прерывая трапезу.
- Не смотри, - лицо Лолю было одновременно и озабоченным и счастливым, - успела.
Успела поза-поза-поза-поза-поза-поза-вчера!
- Люди любят друг друга, и иногда из этого получается что-то хорошее, - сказала чёрно-рыжая тоном заправской крестной. Хотя, простите, апостолы, какая из кошки крестная!
- Отвернись же, Папель Ипанопич, не смущай девочку, дай ей покормить Жан-Азиза*, - промурлыкала Никомими и ладонью легонько повернула к себе лицо П И С и выразительно чмокнула в две красных икринки, оставленных Жильбером.
______________________________________________
*Азиз (узб) - дорогой, почитаемый; драгоценный.
Следующая
Часть 7
http://proza.ru/2023/04/10/784
===============================
часть 1
http://proza.ru/2021/05/08/1833
часть 2
http://proza.ru/2021/05/08/1867
часть 3
http://proza.ru/2021/05/29/1762
часть 4
http://proza.ru/2021/07/13/630
часть 5
http://proza.ru/2022/06/17/1340