Тот, кто идет за мной...

Суть происходящего по сути не происходит.

Я смотрела в свои глаза и ничего уже не понимала. Зеркало в машине запотело, и мне казалось, что у меня седые виски. Но этого не может быть - я только утром была  в парикмахерской, и никакой седины не было. Дура я, хотела быть еще красивее, чтоб он не устоял. И что я получила? Очередную порцию унижения. Надеюсь, на этот раз последнюю.
Алекс, Алекс, как же я тебя любила...
Нет, зачем я вру себе? Я и сейчас продолжаю его любить, я ничего не могу с этим сделать. Я пыталась, я три года пыталась перестать его любить, но я не могу. Я смотрю на вечерние облака, и вспоминаю его серые глаза. Я прихожу домой, и вспоминаю, какие мягкие и теплые у него руки, как от его прикосновений я находила дорогу в небеса, и в каждом зеркале я вижу его лицо вместо своего. Я ничего не могу сделать - я просто люблю его.
За окном моей машины исчезали вдали дома, их место занимали новые и тоже пропадали. Я не стирала с лица слез - я хотела думать, что их не было.
Разве можно любовью заслужить унижение? Я всегда думала, что это невозможно. Я никогда не унижала тех, кто любил меня - за что же он так со мной...? Я просто приехала на день рождения - мы договаривались еще месяц назад, он не отменил своего приглашения, я приехала - и дверь мне открыла Кристина. В нижнем белье, если не сказать меньше. Я бросила торт ей в лицо и ушла.
Конечно, я знала о Кристине. О ней знали все наши друзья. Когда-то - лет пять назад - Алекс был безумно в нее влюблен, они даже хотели пожениться, но она вышла за другого. Говорят, он страшно переживал, даже собирался кого-то убить - то ли ее, то ли ее мужа, то ли себя... А потом он познакомился со мной.
Я думала, я смогу его успокоить. Мне даже казалось, что это случилось. Я знала, что он продолжает встречаться с Кристиной - я попросила нас познакомить. Она пришла к нам. Мне даже показалось, что она сердится на Алекса, и что ему на это наплевать. Как же я ошибалась - он, по моей просьбе довозя ее до дому, утешал ее, и они даже  успели помириться. А теперь он наконец решился сказать мне, что я ему больше не нужна. Таким образом. Сказать мне, чтобы я ушла.
Я и раньше знала, что он с ней встречается не только как друг. Я знала, что они вместе спят, но Кристина была замужем, и мне казалось, что больше ей ничего не надо - ей хватит тайных интимных встреч и прогулок по улицам. Но теперь она развелась - чтобы выйти замуж снова. Теперь уже за Алекса.
Раньше, когда я заставала его с чужой губной помадой на щеке, когда он не приходил ночевать или приходил в чужих носках, мне было очень плохо. Я устраивала ему сцены, стояла на коленях, умоляя простить меня, когда он кричал, что его личная жизнь - не мое дело, плакала, унижалась... Странно, да - виноват был он, а унижалась я, он делал подлости, а я умоляла меня простить... Наверно, он просто хотел, чтоб я ушла сама. Но я не могла - я слишком его любила.
Я и сейчас его люблю. Слишком сильно, чтобы я смогла просто уйти. Но и вернуться я не могу. Мне некуда больше идти.
На улицах цвели яблони. Мне всегда нравилось проезжать по тем районам, где есть яблони, особенно когда они цветут. Кажется, будто мир родился заново, и теперь в нем нет ничего плохого - ни боли, ни страдания, ни предательства, ни смерти... Смерти...
Прямо за мной ехал темно-синий автомобиль - Алекс так и не успел научить меня разбираться в автомобилях, и я не знаю, какой он марки. Цвет мне нравился - такой густой и спокойный, как, наверное, море на самой глубине. В Древней Греции в такие плащи одевались во время траура. Когда приходила Смерть...
Я не приходила к этому решению - оно упало в мое сознание, как падает в подставленную ладонь перезревшее яблоко. Авария - самый быстрый способ, к нему не надо готовиться, собираться с мыслями, просто немного повернуть руль, нажать на газ - и тебя больше не будет. И ничего больше не будет.
Надо только найти подходящую цель... Как смешно это теперь звучит. Раньше у меня была цель - я хотела, чтобы Алекс любил меня, я хотела быть с ним рядом, я жила им... А теперь у меня нет ничего, ради чего стоило бы жить... Пусть моей последней целью в жизни будет вон тот каменный сарайчик - чем-то он был мне симпатичен.
Он был такой же серый, как глаза Алекса.
Темно-синяя машина, ехавшая следом за мной, возмущенно загудела. Я посмотрела на спидометр - да, на такой скорости не ездят, если не хотят, чтоб их приняли за сумасшедших - даже пешеходы обгоняют. Ну что ж, я прибавлю скорость.
Все ближе и ближе серая стена к моему лицу. Почему-то теперь кажется, что у этого сарая есть лицо, и это лицо Алекса. Тяжело все-таки делать больно любимому человеку. Руль слегка дрогнул, но вывернуться было поздно. Что-то ударило сзади, потом спереди, тьма навалилась на меня своим телом, и только лицо Алекса все кружилось перед глазами, кружилось, кружилось, пока я еще могла что-то видеть...


- У пациента множественные переломы ребер, травма грудины, открытый перелом левой голени, переломы обоих рук, ссадины, на руках множественные порезы. Но ничего серьезного тут уже нет. Самое опасное - черепно-мозговая травма, с осложнениями. Повреждены зрительные нервы, временная слепота. Но прогноз благоприятный, скорее всего, через пару месяцев зрение восстановится.
- А что с той девицей, в которую он врезался?
- Я бы сказал, что это не он в нее врезался, а она не дала ему возможности не врезаться. Я видел отчет ГАИ - ему просто некуда было деться. И что с ней?
- Переломы левой руки, двух ребер, левой ключицы... Да, у нее все лицо изрезано осколками лобового стекла.  Да еще и разбито о приборную доску. Зрелище было то еще. Мы ее подштопали, но шрамы, скорее всего, останутся на всю жизнь.
- Да, не повезло ей. Она, судя по фотографии, потрясающая красавица была. Представляешь, ситуация - хотела помереть, а теперь жить с таким лицом!
- С чего ты взял, что это была суицидальная попытка? Может, ей психиатра вызвать?
- Без тебя вызвали. Она как от наркоза очухалась - даже не спросила, где она или что с ней, как обычно спрашивают, - сразу сказала, что хочет умереть.
- И не объяснила, почему?
- Нет. Но теперь она уже про свое лицо знает, так что еще и этот повод появился. Но сейчас она вроде успокоилась. Ей там понавыписывали всего, так что пока можно не волноваться.
- Да, действительно не повезло. Ее кто-нибудь навещает?
- Кажется, нет. Родных у нее нет. Она, когда ее сюда привезли, как из операционной в палату приехала, так два дня только в простыне и лежала, пока кто-то ее соседке не позвонил, чтоб вещи привезла.   
- А теперь?
- Теперь тоже лежит, только в халате.  Сейчас к ее палате подойдем, посмотришь.
- Кстати, народ, к ней же на днях кто-то приходил. Парень вроде какой-то. Мне дежурная с поста рассказывала. Она его из окна увидала, так пока он к ней поднимался, успела у кого-то губную помаду стрельнуть и халат шелковый у соседки выпросила. А когда он ушел, легла пластом и даже помаду не смыла.
- О, а я-то вчера понять не мог, с чего у нее губы накрашены! Прости Господи, ну и видок у нее был - вся в лубках, лицо наполовину в бинтах, и помада эта размазана!
- А что размазана? Опять ревела, что ли?
- Ага. И сейчас небось ревет. А что ей еще делать, бедной?
- Да, не повезло девчонке...


Да, как мне не повезло... И эти санитары (или врачи? А не все ли равно!) не могут понять, насколько, даже если их соберется не четверо, а четыреста. Потому что они не могут и не знают. А я знаю и могу. Но я ничего не могу сделать!
Темные силуэты за стеклянной дверью... То сливаются в непонятно-темную массу, то распадаются на амебоподобные сгустки, при некоторой - болезненной, наверно, - фантазии их можно принять и за осьминогов, и за деревья. Даже за людей. Зачем я только стала вслушиваться в их треп! Так, оказывается, неприятно слышать от посторонних антропоморфных сгустков темноты историю своей жизни - точнее, того, как эта жизнь кончилась. Когда я услышала слова про парня, который к кому-то приходил, сразу - инстинктивно, наверное - поняла, о ком это они. Конечно, об Алексе. Не знаю, почему я так решила, но после этого я не пропустила ни одного слова.
Интересно, о чем они говорили раньше? Хотя, не все ли теперь равно?
Да, мне действительно не повезло.
Да, Алекс приходил... Принес мне пакет томатного сока - ненавижу томатный сок! такой густой, красный и соленый, словно любимый напиток вампира. Поцеловал в щеку. Полчаса распространялся насчет наших дорог, плохой видимости и того, что мне не следовало садиться за руль в таком состоянии. В каком-таком состоянии - хотелось мне спросить. А я спросила - почему. Он не понял и стал читать мне лекцию про то, что нервные девушки за рулем опасны для окружающих и самих себя. И тут до него что-то стало доходить - было видно, как он не хочет подпускать  к себе эту мысль, которая ему не слишком-то нравится. Потом он спросил, нерешительно растягивая слова:
- Слушай, а ты вообще почему... ну, как ты в забор-то врезалась?
- Не в забор.
Повисла пауза, прерывать ее никому не хотелось.
Она тянулась, длилась, текла, как течет за окном река - вечно и постоянно. Потом он сказал, стараясь не показать мне своего лица:
- Ты... знаешь, мы с Кристиной... в общем, мы подали заявление, через две недели у нас свадьба. Понимаешь, она ждет ребенка, и... ну, если ты к этому моменту выпишешься, приходи...
Мне хотелось крикнуть: “А как же я?!” - но ведь я не ждала ребенка... И теперь мне вообще уже нечего ждать. Алекс быстро собрался, и я не стала его удерживать.
Зачем удерживать то, что уже нельзя удержать?
Река молчания разлилась вокруг и поглотила меня, и не было сил ее остановить, и не было желания из нее вылезти...
Да, так я и плыву с тех пор в этой реке и жду, когда же она прервет муку моего дыхания.


- Как тебя зовут?
Я даже не поняла, кто это говорит - так не похож был этот белый кокон в больничном кресле на колесиках на что-то, способное разговаривать. Просто сплошной белый кокон без лица и рук. Угадывалась только одна нога. И еще голос.
- Кого?
- Оба-на, кого? Ясно, что не меня. Кстати, я думал, что тут санитар. На такое счастье, как сердитая девушка, не знающая, с кем бы поболтать, я и не рассчитывал. Так как тебя зовут?
Язык точно как помело. Слишком разговорчивый этот парень, хоть и замотан в бинты по самую макушку.
- Я знаю, с кем мне поболтать. Ни с кем.
- Спорю, что этот “никто” не самая подходящая компания для разговора. Девушка, обратите внимание на меня - со мной разговаривать гораздо приятнее. И меня зовут Александр.
- Я вообще не хочу разговаривать.
Это правда. Я не хочу ни с кем разговаривать. Потому что я вообще ничего не хочу.
- Для девушки, которая не хочет разговаривать, вы чересчур болтливы. Вы не заметили, что говорите со мной уже несколько минут, и еще ни разу не попытались уйти?
Теперь заметила. Он прав, этот странный парень, замотанный в бинты. Александр. Алекс-андр... Почему бы и не поговорить?
- Хорошо. Меня зовут...
Я запнулась. Я не смогла вспомнить, как же меня зовут. Но договорила:
- Меня зовут Кристина.
Теперь меня больше нет. Теперь вместо меня она - и здесь тоже.
Теперь меня зовут Кристиной.


Что может быть странного в том, что два человека, обиженные судьбой и людьми, проводят время вместе? Мы с Александром - оба обижены. Я теперь урод, он - инвалид, слепой, и нам уже нечего ждать от этой жизни, кроме ее конца. Мы много говорим - в основном о прошлом. О той жизни, когда мы были еще людьми, а не пациентами больницы, и вели дневники, а не истории болезни. Я ничего не говорила ему об Алексе, а он ничего не говорил мне о своих женщинах. Его тоже никто не навещает, и мне кажется, что у него просто никого нет. Он как-то обмолвился, что его не за что было любить. Я хотела сказать, что красота - не главное, и даже очень некрасивого можно полюбить... но вспомнила свое отражение в зеркале - лицо, потерявшее право называться лицом, ставшее просто чем-то, занимающим его место... Я промолчала. Я молчала слишком долго, и он даже решил, что я ушла. Он крикнул: “Кристина!” - а я не сразу поняла, что он зовет меня... Но потом все же отозвалась. Ведь теперь меня зовут Кристиной...


Иногда мне становится его жалко. Я жалею его, как котенка, которому кто-то ни за что ни про что наступил на лапку, и он тихо хнычет в уголке, боясь вылезти туда, где ходят такие страшные ноги. Не то чтобы, конечно, Александр чего-то боялся или был обижен на судьбу. Просто мне кажется, что жалость - единственное, чем я могу ему помочь. Как и котенку.
Мне кажется, что он... Ну, он чувствует ко мне что-то - в данной ситуации это понятно. У него никого нет, а тут под рукой девица, которая его жалеет, ходит вокруг кругами и которую он, наверное, тоже жалеет. Я не говорила ему, что у меня теперь нет лица - просто сказала про переломы, про то, что кости плохо срастаются, все в таком духе... Он же меня видеть не может, только мой голос слышит, а голос у меня красивый, я даже когда-то в хоре солировала... Только и осталось у меня, что голос, а у него и того меньше - ему, кажется, связки повредило, он хрипит сильно. Вот я его и жалею - поскольку у меня все-таки осталось больше - на целую прошлую жизнь.
Раньше, когда я была еще жива... То есть, до аварии... Да, теперь я понимаю, что тогда я жила, а сейчас - уже нет. Доживаю. И я пока не знаю, что мне делать дальше - стоит ли мне жить, или не стоит...
Да, когда я была жива, я писала Алексу стихи. Глупые, конечно, наивные такие, на Надсона смахивали. Он, правда, Надсона не читал. Моих стихов тоже, я не решалась показать их ему. Прятала под ковер, чтобы он не нашел. Боялась чего-то, а чего?... Он и не знал долго, что я стихи пишу, пока ему моя сестра не проговорилась. За все время, что мы были вместе - какие страшные все-таки слова - “были”, мы и не были на самом деле, то есть я была с ним, а он сам по себе, - так за все время он только одно и видел. Я как-то забыла про него, оставила на кухонном столе, думала спрятать, а он пришел раньше и прочел. У него были ключи от моей квартиры. А у меня от его - нет.
А стихотворение было, наверное, неплохое. Даже ему понравилось. Он его даже свернул и к себе в карман пиджака положил. Не знаю, что он потом с ним сделал, я не спрашивала, он не говорил. Но мне кажется, он про них помнил. А я их сейчас плохо помню. Рифма теряется, даже смысл от меня исчезает, затянутый туманом времени, прошедшего с начала моей жизни после смерти - после смерти моего мира...
Я знаю, что мир умрет,
Когда в нем выключат свет,
Когда я вместо любви
Найду пустоту и мороз,
Когда на месте тебя
Окажется ложь измен,
Я выключу в мире свет,
И мир для меня умрет...
Что-то там было дальше, только я уже не могу вспомнить.
Все же интересно, зачем он тогда его забрал с собой...


 - Что кислая такая, Кристинка?
- С чего ты взял, что я кислая?
- У тебя голос, словно его дня четыре в уксусе выдерживали. Что стряслось-то?
- Ничего.
- Если бы ничего, то я бы не волновался и не дергался. А мне дергаться вредно. Да и тебе это здоровья не прибавляет. Опять же всю ночь спать не будешь.
- А откуда ты знаешь, что у меня бессонница? Ты что, врачей обо мне расспрашиваешь?
- Очень мне надо их расспрашивать! Если хочешь знать, доктор твой вообще-то мировой дядька и врач от Господа Бога. Он сам ко мне приходит и на тебя жалуется.  “Бедная девочка, не спит, не ест ничего, ходит как привидение, на кого только похожа, прости Господи” и все в таком духе. Просит, чтоб я на тебя повлиял.
Как похоже на моего врача… Его слегка булькающий голос, даже любимая его фраза, по которой он получил свое прозвище - “Прости-Господи”... Господи, неужели мне начинает нравиться этот слепой белый кокон с хриплым голосом?
За все то время, что я тут, из этого кокона выделилась только одна правая нога, и то, по его словам, она и так была здорова, но ее привязали к левой для фиксации - там был открытый перелом. Я не спрашиваю его, как он умудрился так поломаться, хоть мне и ужасно интересно... Нет, не ужасно. Просто интересно. Но я не спрашиваю, потому что боюсь, что тогда он может спросить, что случилось со мной. А я не хочу ему говорить. И вообще не хочу вспоминать об этом.
Я и так вспоминаю об этом каждый раз, когда случайно вижу себя в зеркале, или когда Александр зовет меня по имени. По ее имени...
- Кристинка, ты что, плачешь? Бог ты мой, я что, тебя обидел? Кристинка, милая, не плачь, не плачь, пожалуйста, я же не хотел, я правда не хотел, я же не могу, я же люблю тебя, ну пожалуйста, не плачь, милая моя, не плачь...
Он что-то говорил, говорил беспомощно, как все, наверное, мужчины, утешающие плачущую непонятно от чего женщину, лепетал что-то, а я не слышала, захлебываясь рыданиями, и уже как-то сидела у его ног, одна из которых была замотана бинтом, и был бинт этот уже мокрым от моих слез, а я все плакала и плакала, пока не прибежала медсестра и чуть ли не силой увела меня в палату от Александра, который не сразу понял, что меня уже нет рядом, и все повторял в пустоту: “Не плачь, милая, пожалуйста, не плачь...”


Даже в палате я все не могла успокоиться. Я ревела так, что перепуганные мои соседки забились, словно дети, в угол испуганной стайкой, и старались не дышать. От каждого слова, шороха, звука я только сильнее начинала рыдать. Это была истерика чистой воды, но это было больше, чем просто истерика. Это был мой погребальный плач по моей любви, великой Любви всей моей жизни, которая теперь - и именно теперь я это поняла - потеряна для меня навсегда. С того момента, как Алекс сообщил мне о своей - об их с Кристиной - свадьбе, я жила только потому, что я не верила в это. Мне казалось, что это было во сне, в кошмаре, до жути реалистическом, но все же во сне. Я хотела верить - и верила, что стоит мне выйти из больницы, и Алекс снова будет со мной.
А теперь я поняла, что этого уже никогда не будет.
И виновата в этом только я.
Когда он приходил тогда ко мне, мое лицо было скрыто бинтами. Я и сама не знала - не понимала до конца, что случилось с моим лицом. Теперь я знаю. И он это узнает. И тогда все закончится уже навсегда.
“Красавица моя” - так он меня называл в те минуты, когда решал явить мне свою любовь. Как же он сможет называть меня теперь?
Я все плакала и плакала. По своей жизни, которая разваливается на куски, по мечте, которой больше у меня не будет, по разрушенному миру, в котором нет теперь связей между любовью и ненавистью, причиной и следствием, временем и мной, мной и временем, которого у меня теперь уже тоже нет... Я бы отдала весь мир только за вероятность существования где-то вернуть себе возможность жить - то есть жить рядом с Алексом. Но у меня не было больше ни мира, ни возможностей...
Медсестра вколола мне что-то, вероятно, успокоительное - не в первый раз, но в таком возбужденном состоянии мне понадобилось гораздо больше, чем обычно. Я все продолжала свои рыдания, чувствуя уже, как голова тонет в мягкой вате успокоения, мысли затягиваются туманом, и меня затягивает куда-то, откуда я не знаю выхода - а я все думала, где же мне взять тот мир, за который можно купить покой...


Вокруг не было ничего. Ничего, что могло бы быть чем-то. Не было верха и низа, не было света и тьмы, не было пространства. Наверное, не было времени - зачем время там, где ничего нет? И “вокруг” - неточное слово. Меня тоже не было.
Больше всего это походило бы на внутренность шара, заполненного ночным туманом. Наверно, примерно так Фрейд представлял себе Бессознательное. Сознания здесь тоже не было. И здесь не было никакого “здесь”.
Нить моих мыслей свилась в кокон, и я оказалась в центре. Почему-то на старом дубовом стуле с высокой спинкой. Рядом - если было бы с чем сравнить, это бы значило “недалеко” - стоял, опираясь на туманную пустоту, овальный стол из толстого стекла и глубокое кресло. В кресле сидела женщина, обвитая дымкой зеленого шелка. Ее тонкие белые руки придерживали шелк, чтобы он не улетел. Между прядями золотых волос не было лица. Она смеялась.
Ее смех разбил тишину внутри кокона, тьма на месте ее лица собрала ее вновь. Ее молчание сказало мне:
- Нам разрешили встретиться. Твоя неудачная смерть кое-кого расстроила, но некоторые повеселились. За это тебе решили предоставить Право Выбора - не такая уж частая вещь для таких, как ты. Ты можешь выбрать - либо ты остаешься там и тогда, где ты сейчас, либо ты вернешься в свою машину до аварии, и снова будешь пытаться вернуть себе того, кто не был твоим. Выбирай, что тебе больше подходит - быть уродиной, которую может полюбить только слепой, либо красивой и здоровой, но одинокой и несчастной. Выбирай, и ты получишь то, что выберешь.
- Я могу подумать?
- Только это ты и можешь сделать. Подумать и сказать. Остальное сделают за тебя.
  Появилось время, заклубилось бирюзовыми подтеками и потянуло за собой. Мысли влились в его кружение и потекли дождем по пустоте. Время выцветало, и я думала о том, что моя жизнь сломана, как и реальность в этом коконе. Когда вокруг не осталось бирюзы, я сказала:
- Я выбрала.
Женщина без лица закрылась руками от вспышки двух этих слов. Теперь голос ее зазвучал органом в старой церкви:
- И каков же твой выбор? Остаться или вернуться?
- Вернуться!
Эхо повторило мое Слово, попробовав его на вкус на тысячах своих языков. Это тоже входило в Ритуал - и зеленые молнии тоже, и пустота под ногами, с которой нельзя упасть, потому что некуда падать. Женщина без лица раскинула руки, словно для объятия с Вечностью. Я посмотрела в тьму, заменяющую ей глаза - и поняла, что у нее мое лицо. Я смотрела в свои глаза и ничего уже не понимала.

Я смотрела в свои глаза и ничего уже не понимала. Зеркало в машине запотело, и мне казалось, что у меня седые виски. Но этого не может быть - я только утром была  в парикмахерской, и никакой седины не было. Дура я, хотела быть еще красивее, чтоб он не устоял. И что я получила? Очередную порцию унижения. Надеюсь, на этот раз последнюю.
Алекс... Александр, как же я тебя любила...
Стоп.
Что еще за Александр?
У меня поплыло перед глазами. Почему-то теперь я знала, что люблю именно Александра, а не Алекса. И еще я знала, что и он меня любит. И что я потеряла его теперь навсегда.
Я думала, что уже привыкла к страданию, что исчерпала в себе способность чувствовать боль. Но так больно еще не было.
Сквозь слезы я смотрела на свое отражение. Что же я наделала, что же я наделала, боже мой...
“Будешь пытаться вернуть себе того, кто не был твоим”...
Словно чужой голос прошелестел рядом со мной. Откуда эти слова? Наверно, прочитала где-то, теперь всплыли. Такое уже бывало. Только непонятно, почему мне от них так холодно.
Холодно.
Будто в моей машине наступила зима.
Я включила обогреватель, пытаясь согреться. Вряд ли мне это удастся, но почему бы не попробовать? Мне теперь все равно.
Темно-синяя машина, ехавшая следом за мной, возмущенно загудела. Я посмотрела на спидометр - да, на такой скорости не ездят, если не хотят, чтоб их приняли за сумасшедших - даже пешеходы обгоняют. Но что мне теперь с этого? Я увидела в зеркале слегка размазанное слоем стекла лицо водителя. Редкостный красавец, пожалуй, влюбиться можно, хотя и не мой тип.
“Будешь пытаться вернуть себе того, кто не был твоим”...
Да, мне теперь ни за что не вернуть его. Зачем мне эта чертова жизнь, боже мой, если я не знаю, что с ней делать? Я думаю, даже в Дантовом аду мне будет не так страшно.
Да.
В аду мне будет не так страшно. Я это знаю.
Я не приходила к этому решению - оно упало в мое сознание, как падает в подставленную ладонь перезревшее яблоко. Авария - самый быстрый способ, к нему не надо готовиться, собираться с мыслями, просто немного повернуть руль, нажать на газ - и тебя больше не будет. И ничего больше не будет.
Я проехала мимо каменного сарайчика - почему-то он была мне неприятен, хотя подходил для моей цели. Темно-синий автомобиль все еще ехал за мной. Почему-то представилось, как я врезаюсь в это нелепое сооружение, и ему некуда будет деться. Он тоже врежется, тоже погибнет... Нет, этого мне не надо. Он не виноват в том, что мне не нужна моя жизнь. Я не буду никого убивать.
Я резко свернула в переулок. Померещилось пролетевшее лицо красавца-водителя - какое странное выражение, то ли испуг, то ли облегчение... Но впереди я заметила забор, и мне показалось, что я нашла свою последнюю цель.
С закрытыми глазами я нажала на газ. Больше ничего не будет.


В переулке ухнуло, что-то взорвалось, повалил дым. Прохожие заволновались, стали показывать пальцами, кто-то побежал звонить, кто-то пошел посмотреть поближе. Водители сворачивали головы, чтоб успеть рассмотреть все подробности.
Темно-синий автомобиль остановился. Мужчина вышел, внимательно посмотрел на валивший дым. Достал телефон, набрал номер. Когда ему ответили, он, улыбаясь, сказал:
- Да, все хорошо, все хорошо. Она умерла. 
Голос почему-то был хриплый - то ли от волнения, то ли просто от простуды.

...во всех параллельных мирах
нарушится связь времен.
Порвутся нити судьбы,
причины утратят смысл.
Когда тот, кто идет за мной,
окажется мне чужим,
я выключу в мире свет,
и свет для меня умрет...