Не мой этюд. по мотивам Билла Эванса

В тишине, нарушаемой редким топотом каблуков, облокотившись о подоконник, стояла у окна женщина, немолодая, некрасивая, лет пятидесяти на вид, в сером берете, простая, с сумкой. Смотрела во двор, где дворничиха размазывала по асфальту лужу, полную бурых листьев. Там же, во дворе, махал какому-то окну толстый ребенок в руках бородатого отца. Они уходили. Женщина водила пальцем по краю облупившейся краски, получалась зверушка с коротковатой задней лапой. Она ковырнула ногтем, чтобы подравнять, и сама усмехнулась.
Услышав каблуки, женщина повернула голову и увидела спускающуюся по лестнице медсестру. Хорошо. Медсестра кивнула, приглашая следовать за собой.
Шли по лестнице с традиционно бледными зеленоватыми стенами и маленькими узенькими окошками на каждом этаже. Для порядку или из каких-то больничных представлений об уюте на одном из этажей, кажется, на третьем, был установлен горшок с растением, уже, конечно, пожелтевшим от недостатка света, но еще довольно крепеньким. Возле стояла девушка, укутанная в махровый халатик, которая курила, стряхивая пепел прямо в горшок, и ни на кого не обращала внимания.
Вышли в коридор, тоже довольно скучный. У стен стояли кровати для непоместившихся в палате больных. Большинство кроватей пустовало и только на двух кто-то отвернувшись спал. Вспомнилось, как делают уколы: долго моют руки, вытирают о чистое вафельное полотенце, ваткой, смоченной в спирте, трут место, потом из шприца брызгает, и иглу втыкают в тело. Это очень странно, сам себе кажешься неживым и смотришь с удивлением, как в тебя вливается какая-то жидкость...
Медсестра подвела к одной из дверей, приоткрыла, кивнула, указывая куда-то вправо, и удалилась. Женщина вошла в палату. Палата оказалась небольшим помещением с четырьмя кроватями и разделяющими их тумбочками. Свободное пространство образовывало широкий коридор. Женщина огляделась и направилась к правой крайней кровати, где отвернувшись к стене и укрывшись с головой одеялом спал небольшой человек. Она подошла и дотронулась до плеча - тот не пошевелился; она тихонько толкнула - никакой реакции; потрясла сильнее - человек кряхтя повернулся, но глаз не открыл. Лет ему было около двадцати, лицо опухло, а вокруг глаз виднелись крупные синяки. Она долго вглядывалась в его лицо, словно не была до конца уверена тот ли, потом снова стала толкать в плечо - человек не просыпался. Ей стало как-то неловко, она посмотрела на других больных, что они... Двое не обращали внимание, а один, тоже лет двадцати-двадцати пяти, сосед и возможно даже приятель, наблюдал. Когда она на него посмотрела, он улыбнулся, а она пожала плечами, тоже как бы улыбнулась, вот мол ерунда получается, нелепость, и сама понимаю. Еще раз толкнула - тот кряхтя отвернулся к стене; она совсем растерялась и снова заулыбалась соседу, но сосед пожал плечами и отвернулся, собираясь спать.
Она вздохнула и стала смотреть в окно, видимо, решила подождать. В окне дрожала ветка и светились окна соседнего корпуса. Минуты текли вяло. Ничего не менялось. Он спал. Дальние соседи разговаривали между собой. Она тихонько встала, вынула из сумки пакетик с пирожками и сок, поставила все на тумбочку и поехала домой.
А дом ее был далеко. Так далеко, что даже страшно подумать, но женщина привыкла к самолетам и все города стали похожи один на другой. Она иногда забывала куда приехала и нередко сомневалась в том что вообще надо было приезжать, и когда это наступало, каждый раз становилась немного старше. Лететь восемь тысяч километров, чтобы оставить на тумбочке пакетик
с пирожками и коробочку сока... Странно, не правда ли? Завтра(а может быть - сегодня), пирожки будут съедены, сок выпит, и он даже не задумается о том, откуда они взялись. Ну и черт с ним.
Женщина ехала в аэропорт. Автобус трясся и гудел. Она прислонилась головой к стеклу окна и задумалась ниочем, как задумываются только очень одинокие в своей усталости люди. Задумалась над ровным, привычным гулом мотора где-то внутри машины несущей сквозь километры ее и других пассажиров. Шоссе текло навстречу ровными разделительными полосками. Всегда было удивительно, что эти полоски называют разделительными. Они ничего не разделяли и каждая машина могла переехать их и встать на другую сторону или двигаться вообще поверх них, словно бы выпуская из себя эти белые отметины на асфальте.
Одиночествование уже не нагоняло ужас, как всего несколько лет назад, когда прощание едва заметным кивком головы или коротким "извини" в сочетании с пожатием нервным плечами, казалось чем-то в высшей степени трагичным и, прощаясь, она твердо верила, что может никогда больше не увидеть этого человека, и любила гордо удаляться, подставив спину под благодарные, жалеющие взгляды. Но это время прошло и лишь привычный холодок стекла в виске напоминал что-то подобное. Женщина поднялась с места и подошла к двери. Сморщенная, грубоватая рука протянулась к красной кнопке с надписью "выход" и уверенно нажала на нее два или три раза. Двигатель словно бы поперхнулся и заревел тише, а потом снизил обороты и потихоньку заурчал, останавливаясь.
Пустынный стеклянный купол автобусной остановки нагонял удивительные ощущения ожидания и ночи, успевшей уже спуститься на город. Несколько подростков пили пиво, сидя на лавочке. По шоссе шуршали иномарки, громыхали одинокие запорожцы и, крадучись, словно сомневаясь в каждом обороте колеса двигались "Жигули". Женщина заметила, что подростки смотрят на нее с пристальным вниманием, удивляясь, откуда посреди ночи здесь могла оказаться эта … с сумкой висящей серой, пустой ненужностью на запястье руки, убранной деловито в карман. И зачем этот нелепый, берет на голове?
- Мать, тебе чего? - спросил один и забултыхал бутылкой, косясь глазом на собеседницу.
- Дайте пива, ребят. В горле пересохло.
Снова бултыхание. Звон свойственный только пивным бутылкам.
- Может водки? - съехидничал один.
- А, давайте водки. Мне теперь все равно.
Пили молча. Иногда кто-то из парней громко рыгал. Кто-то кряхтел от удовольствия и шумно вытирал губы рукавом.
- Ты откуда?
- Да, из города.
- Куда едешь.
- Какой любопытный, - улыбнулась женщина, - на кудыкину гору.
- Ладно тебе, мать, скажи.
- Не скажу, - снова улыбнулась женщина и отпила из бутылки. Вытерла губы, сунула руку в карман и рядом с платком нащупала билет на самолет.
- У меня здесь сын умирает. Такой как вы, чуть постарше.
- Мааааать, - протянул один, - что же ты сразу не сказала. Ребят, дайте водки. Ты как, ничего?
- Да как-нибудь. Пойду я, ребят.
- Да ты что, куда ты пойдешь, посиди еще, а потом мы тебя на тачку посадим. Тебе куда ехать то?
Женщина снова потрогала билет в кармане.
- Далеко.
- Да ладно, мы заплатим.
- Не надо, ребят. Я сама. Пока, может встретимся еще.
- Счастливо, а то оставайся...
Но она уже зашагала вперед по трассе. Сзади обгоняли машины, высвечивая на асфальте разнорослые тени одного и того же человека: сначала появлялась полоска, с еле видными очертаниями, потом - сгусток в котором едва различимы были руки и ноги, а затем - ясный четкий силуэт подпрыгивающего плаща и берета, убегающий самовольно куда-то вправо от дороги. Деревья в эти минуты казались чудовищами и листья отчетливо проступали в воздухе, черными обрывками, висящими как будто-бы сами по себе; веток не было видно. Дул ветер. Женщина подняла воротник и сгорбилась под начинающимся дождем.
Она шла в сторону аэропорта и лишь пройдя большую часть пути сообразила, что самолет уже давно улетел, и что пассажирки в нем уже взялись за вязание, а пассажиры, ослабив галстуки и расстегнув ворота рубашек, спали, покачивая головами во сне.
Стало пусто. Женщина остановилась и посмотрела назад, но там были лишь разделительные полоски, и, блестящей мишурой следы фонарей на асфальте. Идти было больше некуда и женщина сгорбилась еще больше. Неожиданно сзади зазвучали тормоза и кто-то осторожно, будто боясь сделать больно, тронул ее за плечо.
- Мать, ты что тут?
Женщина хотела ответить, но только застучала зубами.
Парень, один из тех, кто пил пиво на остановке. Он запомнился ей яркими, лучистыми, но неяркими, глазами, повел ее к машине, приговаривая: "Ну ничего, ничего."
Снова шоссе. На заднем стекле автомобиля застыли горошины капель и слышно было, как шуршит под колесами дорога и дождь хлещет в лобовое стекло. А впереди - два широких пятна света, в которых на мгновение появлялся маленький, шебуршащийся мир, для того чтобы исчезнуть, секунду спустя.
Парень снял куртку и протянул женщине. Она съежилась под ней и задрожала. Было холодно. Они проехали несколько десятков километров по трассе и свернули на хорошо освещенную улицу, где еще не отгорели стекла витрин и ярких вывесок. Навстречу тек город, какой-то странный, незнакомый, непонятный, ночной. Редкие прохожие, без зонтов, пошатывающейся походкой возвращались куда-то, может - домой. Кто-то, съежившись и натянув куртку на голову, бежал под защиту крыши подъезда. Кто-то - просто брел, не разбирая луж.
Двор нырнул коридором навстречу. Фары заскользили пятнами по стенам дома-колодца. Подъезд, освещенный неживым светом. Под потолком дрожала лампочка, становясь то сиреневой, то снова голубоватой. Женщина скинула капюшон с головы. По лбу ее рассыпались седые сосульки прядей; на них висели капельки, которые медленно набухали, чтобы затем – скатиться до пола по плащу. Куртку парня она держала за ворот бережно и стряхивала с нее воду. Лифт открылся сам и терпеливо ждал, пока в него войдут
и нажмут кнопку, чтобы неторопливо закрыться и со свистом, тяжело вздыхая, устремится вверх.
Парень открыл дверь ключами и она скрипнула, словно застонала. От человеческости этого звука, женщина даже обернулась, ища глазами того кому плохо. Парень улыбнулся и пригласил в квартиру.
- Закрывай дверь, мать.
Он не переставал называть ее "мать". Она привыкла.
Женщина огляделась. Квартира - большая. У входа на просторную кухню бряцали пластмассовые палочки, нанизанные на леску. Три комнаты, дверь в каждую из которых – тщательно заперта и значительных размеров холл, казался от этого темным и загадочным. Снимая сапоги женщина присела на аккуратную галошницу, с расставленными возле тапочками.
- Просто люблю порядок.
Женщина прошла в ванную и через минут двадцать уже сидела на кухне за крепким чаем напротив парня. Вязаный, старческий костюм плащ защитил от дождя: кофта и юбка доходящая до середины лодыжек оставались сухими. Мокрые волосы она собрала в большой крендель на затылке.
- Ну что ж, рассказывай, - сказал парень и отпил из чашки.
В руках у женщины оказался платок. Она теребила его пальцами и вытирала стекающую по щекам воду.
- Ну что расскажешь?
Женщина затеребила платок немного быстрее, а затем, сжав его в коротких пальцах, посмотрела в сторону, словно во все эти годы которые пришлось прожить, а потом снова - на сидящего перед ней, как на то, что прожить еще придется. Посмотрела мокрыми, уставшими глазами...

Парень шуршал по комнате с простынями в руках. Открывая и закрывая совершенно как женщина, какие-то ящики и с треском рвал накрахмаленные пододеяльники. (вспомнилось как делают уколы).
Женщина застыла гротескной кареотидой в дверях большой комнаты освещенной уютным розово-желтым. Где светильники по стенам и пианино, оставшееся видимо от давно забытых и навязанных родителями уроков музыки с терпеливым, пожилым преподавателем.
Вспомнив зверушку на больничном окне, женщина тронула поверхность дермонтиновой двери, но та ответила полированностью и запахом пластмассы. Рука нащупала все-таки зазубрину и уцепилась за нее, но странное существо, с коротковатой задней лапой не хотело жить здесь. Женщина опустила руку и она брякнулась о платье, как пустая, ненужная серая сумка-авоська.
- Спать будешь здесь.
Парень указал на аккуратненький диванчик в углу.
- Ложись. Ты сегодня устала, а завтра домой поедешь. Тебе куда ехать то?
Женщина на секунду вспомнила про билет в кармане, поняла, что он промок под дождем.
- Далеко.
Парень махнул рукой и встал в дверях, опершись на косяк, словно подглядывал в чужую незнакомую комнату, высунувшись из под локтя открывшего двери внутрь.
- Я утром ухожу. Как проснешься, завтрак в холодильнике. Дверь наружную захлопнешь. Спокойной ночи.
Женщина легла. Легла на бок. Положила локоть под голову, а вторую руку пристроила на полном бедре и закрыла глаза (так спят всегда старики в поездах), но что-то не давало успокоиться. Может - переутомление.
Женщина села на диванчик, откинувшись на мягкую спинку и положив ногу на ногу, закурила. Неожиданно вспомнив, что парень не любит беспорядка, вышла на кухню и встала у раковины.
- Что, мать, не спится?
- Как говорится, "нету в сердце тишины".
- Тогда давай поговорим или выпьем что-ли?
Женщина стряхнула пепел в раковину и затянулась.
- Не хочешь? Я понимаю.
- От судьбы, как говорится, не уйдешь.
- А еще говорится: захотят убить - убьют.
Снова пепел в раковину. Он упал куском и рассыпался, став черным от капелек воды.
- Давай все-таки выпьем, мать.
Женщина последний раз затянулась, повертела бычок под краном, кинула его в мусорное ведро и громко повернулась.
- Тебе вставать рано, иди, а я здесь посижу.
- Не украдешь чего-нибудь? (Женщину дернуло). Ладно, извини.
Он засмеялся и положил крепкие локти на стол, так всегда сидят молодые провинциалы и дембеля в поездах, когда пьют водку.
Женщина вспомнила, как маленьким "он" ползал по жестким полкам плацкарта, протирая штанишки на коленках. Как она ругала его, а он плакал, а из соседнего купе кто-то выглядывал: "Правильно, правильно, не надо баловаться." Они тогда ехали в Крым, лечится и отдохнуть. Ей - двадцать пять. Ему - семь с половиной. Баловник. В Крыму всегда было жарко и "он" бегал по пляжу голенький в забавной шапке из газеты. Квартира, которую они сняли тогда пребывала всегда в полутьме из за плюща увившего крыльцо и все окна. Старушки перед подъездом здоровались и кивали головами в платках, опираясь на крючковатые свои палки. Тогда он был счастлив с местными белобрысыми пацанами и дружками-курортниками. Женщина водила их всех на море и с легким сожалением смотрела, как барахтается ее сын "руками по дну", когда все пацаны уплыли, что их и не видно.
Следующая сигарета уже почти потухла. Парень заерзал:
- Эй, сейчас пепел уронишь.
- Извини, задумалась.
Парень снова посмотрел на нее, как давеча, лучась глазами.
- Хороший ты. Порядок у тебя.

Занималось утро и женщина встала с табуретки, чтобы идти. Парень посмотрел на часы и зашаркал следом, с провожающим видом.
Молчали.
Она взяла сумку и вышла к лифту.
Молчали.
Она зашла в лифт и тогда:
- Ты, слышишь, это, ежели чего...
Она попрощалась с ним еле заметным кивком головы.
* * *
Бессонное утро. В глазах - цветные круги, остатки беседы в голове, размазанными смыслообразами. Дорога немного покачивается под ногами и вырастает прохожими на пути.
Снова шоссе, снова черное, но уже не ночное. Женщина, с трудом удерживая равновесие, подняла руку навстречу проезжающим машинам и плащ, собравшись складками между плечом и шеей смешно затопорщился. Гул пролетающих автомобилей на минуту вселял надежду, приближаясь, затем - оглушал и обдавал сгустком воздуха, а после - разочаровывал удаляющимся звуком.
Летали листья, пытаясь улечься на спину трассы, но их снова и снова, грубо закружив, сгоняли оттуда шумы моторов. Женщина посмотрела вперед: маячила бесконечная дорога, подъем, спуск, затем - снова подъем, куда ныряли автомобили, чтобы через некоторое время появиться вдалеке еле видной точкой.
Прошло два часа. Женщина потерла затекшую руку. Мир запрыгал перед глазами яркими пятнами в тяжелой от невыспавшихся мыслей голове. И тут - чудо: желтый, спасительный огонек на морде ЗиЛа, затем - скрип тормозов и грохот съезжающей на обочину машины. Ручка двери - высоко высоко... такая твердая... такая холодная... Сверху вниз глядит белобрысый мужичок с шоферскими руками украшенными неизменной татуировкой и обкусанными белыми ногтями. Женщина смотрит на него кроличьими глазами. Молчат.
Молчат. Затем женщина, подобрав полы плаща, кряхтя, начинает взбираться вверх, плюхается в ободранное сиденье, сумкой корябает колени и, наконец, громко хлопнув дверью, произносит заключительное "уф", и ЗиЛ тяжело трогается с места.
* * *
Женщина очнулась от того, что заснула.
ЗиЛ не быстро, но громко шел по трассе, подпрыгивая задорно на малейших неровностях дороги. Водила курил и сплевывал за окно. Метнув вслед за плевком, рассыпавшийся огненными искрами бычок, он повернулся. Женщина резко вскинув голову посмотрела на него.
Оба испугались, и белобрысый начал высовывать ладони навстречу ветру, разбивающему о лобовое стекло неосторожных насекомых. Потратив на эту процедуру как можно больше времени водила все-таки спросил, покосившись взглядом на спутницу:
- Далеко едешь?
Женщина чуть было не ответила правду, но вовремя спохватилась и усмехнулась привычно:
- Далеко, - и в который раз уже за последние сутки пошевелила билетом в кармане.
- Я через двадцать километров сворачиваю. Могу выкинуть на заправке.
Она кивнула равнодушно. Какая разница?
- Сама-то откуда? С города?
Кивнула снова и стала смотреть на дорогу. Навстречу летели фары.
- Ооот, черт, летит! - прищурился водила, чтобы разбавить разговор.
Женщина молчаливо посочувствовала, посучив руками, и прикрыв ими сумку.
- А ты?
- А я, - значительно вздернул подбородок водила, - знаешь под Липецком село Вишневка?
Она кивнула, хотя даже о существовании города Липецка знала только понаслышке, но водила не обратил внимания на ее реакцию, был занят тем, что доставал из пачки следующую сигарету, смешно тряс одной рукой в воздухе, а потом умело и тоже значительно той же рукой зажег спичку и прикурил:
- Так вот, я оттуда. Мама у меня там. Отец - тоже там жил.
Водила отчаянно отмахнулся короткопалой пятерней и затянулся. У него дрожали руки.
- А у меня отец был - ого! Он еще в войну слесарил. Его даже на фронт не взяли, сказали - нужен, мол, на производстве. Вот он и остался, а потом...
Снова отмашка.
- Да что там.
Покосившись на тусклую фотографию девушки на приборной доске, женщина кивнула:
- Жена?
Водила сплюнул за окно.
- Да, нет, - и улыбнулся задорно, показав желтые зубы,
Пауза, когда каждый думает о своем.
- А ты замужем?
- Тоже не успела, - вздохнула женщина.
Он докурил вторую и протянул тусклую пачку через кабину:
- Куришь?
Она отказалась и пачка полетела на приборную доску.
- А я вот...
Он погрустнел и, посмотрев на дорогу, выругался:
- Черт, не спал уже со вчера. Решил: доеду - посплю.
Ты, это, не молчи, говори что-нибудь, а то я спать хочу. Анекдоты рассказывай, что ли.
Женщина задумчиво посмотрела на потолок, где плевком притулилась лампочка.
- Приходит муж домой, а навстречу ему - любовник из спальни выходит: "Знаете, что-то ваша жена сегодня особенно холодна." "Да, - отвечает муж, - она и при жизни не отличалась особым темпераментом."
- Гы, - показал зубы водила и выровнял грузовик. Женщина поняла, что сморозила глупость. Наверняка он даже не догадывался о значении слова "темперамент".
- А вот еще....
ЗиЛ повело в сторону. Белобрысый стукнулся лбом о руль, однако, быстро проснувшись, потер красные глаза и, нырнув куда-то рукой, зашуршал, настраивая радио. Найдя музыку, выкрутил до упора громкость. Кабина наполнилась ритмом и чей-то девический голос начал кричать слово "love". Женщина стала смотреть вперед, где за стенами вертикальными леса простиралось поле, среди которого в черезполосице садовых участков торчали цветастые зады, и, вдалеке, над чернотой надвигающейся тучи, половинкой красного яблока висело раскаленное солнце, красящее трассу в пластмассовые оттенки.
Двадцать километров протекли, как двадцать секунд. ЗиЛ шумно съехал на пыльную обочину и женщина, спрыгивая, едва успела услышать "счастливо". Хлопнуло железо двери, рык мотора окрасил округу, и стало пусто.
Одиночество проникло за воротник и холодком пробежало по спине. Женщина поежилась и хихикнула: щекотно. И снова трасса пуста, и плащ топорщится между плечом и шеей и рука затекает чертовски, и хочется спать и мимо летят безразличные машины, с человеческими лицами и людьми, сидящими внутри, от которых остались только держащие руль белые, как у трупа, пальцы, поднимающиеся пятерней навстречу попутчику, будто бы в разочаровании, мол "взял бы, да не могу".
Ожидание.
Вспомнилось: "Нет ничего хуже, чем ждать и догонять,” Она представила себе карту шоссейных дорог, как широкими коридорами трассы разлетаются в разные стороны от Города, словно щупальца. "Метро, - подумала женщина."
Наваливалось на пожилые плечи настоящее ощущение одиночества и свободы, да-да, свободы, когда на проезжающие машины не обижаешься, а улыбаешься вслед с пожеланием добра и шуткой, когда хочется смеяться и пинать гравиевые осколочки, рассыпанные вокруг всякой трассы, и бегать кругами, и следующую машину встречать не поднятой рукой, а ногой и нахальной, требовательной улыбкой, и вслед не остановившейся махнуть прощально, как уезжающему дальнему родственнику.
Прищурившись, женщина увидела, как вдалеке карабкается в гору громадный, груженый Камаз. Перед ним клубилось жаркое марево и движок еле рычал. Потом, он дернулся, зарычал громче, и, забравшись, наконец, в горку, ухнул совершенно по человечески и пошел быстрее.
Женщина кинулась ему навстречу, размахивая руками и сумкой и подпрыгивая, совершенно как девочка, упустившая воздушный шарик.
- Эгей!
Камаз удивленно сбавил обороты, посветил фарами и даже загудел. Тяжело ухая и грохоча он остановился посреди трассы. Женщина, позабыв обо всем, кинулась радостно к спасительной, знакомо холодной ручке, высоко-высоко... Но дверь открылась сама и оттуда посыпались люди. Их было много, и как они могли поместиться в такой маленькой кабине?
Первым вылез длинноволосый худозадый хмырь и откинул с лица бесцветные, немытые патлы.
- Эй, давай гитару. Где Машка? Черт, всю задницу отлежал.
- Пашшел отсюда! - загремел водила и выпихнул кого-то ногой.
Этот кто-то, в белой, нестиранной давно футболке и рваных джинсах с подтяжками вывалился из Камаза, цепляясь руками за ступеньки. Затем показалась Машка, коротко стриженное, бледное, голенастое создание с изящной выпуклостью пониже спины и цветастыми бисерными браслетиками на запястьях.
Худозадый и тот, с подтяжками, бережно приняли Машку на руки, а затем и ее подругу, спокойно одетую девочку с большими карими глазами.
- Уф! Кажется приехали.
Из машины вылетело два грязных рюкзака и Камаз, хлопнув злобно дверью, тронулся с места и зарычал, набирая обороты.
* * *
Надвигался вечер. Женщина смахнула вековую пыль с полок. Они пахли сырой древесной трухой. В доме зажигали свечи. Свет отключили еще давно. Дом шел под снос, воды тоже не было, и для еще уцелевших жителей ее привозили в синей бочке и выстраивалась небольшая очередь с ведрами и кастрюлями, состоящая в основном из цветастых бабуль, пожилой дамы в шляпе и перчатках и некоторого количества волосатых в джинсах, которые потом, задорно плескаясь, неслись вверх по лестнице и с радостным ухом и эхом заполняли ржавеющую чугунную ванну посреди кухни.
Женщина устала и хотела спать. Выбрав угол потемнее, где тискалась пара, и молодой человек с совиными глазами рассматривал свежие рубцы на запястьях, она притулилась в спальничке худозадого. Он и та девочка с карими, спокойными глазами в эту ночь спали где-то еще.

Очнулась она от того, что рядом кто-то кричал, задыхаясь, будто плакал. Женщина приподнялась на локте. В воздухе висел запах пота и кумара. Весь пол был в телах и в этой каше пульсировали двое. Остальные спали. Разгоряченное, оскаленное лицо повернулось к женщине мордой и глянуло сердито и агрессивно. Девушка под ним заохала, а потом они оба выпрямились в болезненном напряжении и уснули сразу же, не сказав друг-другу ни слова.
Спать было трудно и женщина подняла глаза вверх, где осыпающийся лепной потолок ронял вниз кусочки штукатурки всякий раз, как кто-то на верхнем этаже начинал ходить. Иногда сквозняки заводили заунывную песню и играли обрывками обоев на стенах. Квартира в такие моменты казалась заброшенной и необитаемой.
Женщина положила локоть под голову и закурила. Пепел упал на платье. Рядом с ней кто-то сонно зашевелился, а затем в темноте заблестели два больших глаза, непонятного цвета. Потом появилась ладонь, которую подложили под помятую, пухловатую щеку.
- Привет.
- Ну здравствуй, коль не шутишь.
- Я Майар.
Женщина с шипением дунула, сгоняя пепел с руки и затянулась, косясь на собеседника.
- А я папа Римский.
- Смешное имя, - хмыкнул по детски кто-то. - А я вчера с крыши упал. Полез за рубероидом и упал.
Женщина снова затянулась, на этот раз, глядя в потолок.
- Ну и как?
Из под одеяльного спальника собеседника выскочило плечо и покатой округлостью коснулось щеки:
- Ничего.
Женщина скрестила ноги и дунула, выдыхая дым.
- А ты кто?
- Дед пехто, - улыбнулась женщина.
- А я Майар.
- Спи, Майор, видишь, все спят (снова дунула).
- Я не майор, я Майар.
- А... извини. (послюнявив пальцы смяла горящий кончик сигареты и метнула бычком в сторону окна).
Зашуршали спальники. Повернувшись, женщина ткнулась коленом в чей то мягкий бок, и бок неудовлетворенно заерзал, но быстро утих. Послышался вздох, и спящих обдало перегаром.
Женщина полежала немного. Казалось, до утра еще целая вечность. Перед глазами сомкнулась тьма.

- Она очнулась снова, от шевеления спальников. На этот раз опять кто-то от боли. Рядом с ним уже проснулись и лениво били кулаком:
- Ну че орешь, дай спать.
Крик не прекращался. Кричащий заныл уныло и стал биться головой об пол. Тяжелые, глухие удары.
"Штукатурка, небось снизу так и сыпется, - подумала женщина и резко встала."
В висках застучала кровь.
Женщина подошла к кричащему, и перевернула его на спину. Он закрыл лицо руками и забил ногами так что одеяло скомкалось и отлетело в сторону. Молодые, пожилые и даже малолетние обитатели квартиры просыпались с одним и тем же резким вопросом: "ЧТО!"
- Хрен знает, - буркнула женщина. - Скорую надо.
Несколько молодых людей запрыгали, надевая штаны и торопливыми пальцами, ища в патлах глаза, чтобы смежить их и затопотать гулко вниз по некогда мраморной лестнице.
Деловитый молодцеватый врач, в синем халате, чертыхался шествуя через хаос сваленных в кучу одеял и тел и присел на корточки возле черного парня в отвисшем на коленях трико и футболке, который перестал уже биться и лишь громко с плачем охал, не отрывая рук от лица. Медсестра в стороне что-то записывала, кивая головой.
- Полных лет?
Волосатые пожали плечами.
- Давно бьется?
Тот же ответ.
- Как зовут?
- Джонни.
- А настоящее имя?
- Черт его знает.
- Ну что, - спокойно вытер руки об штаны врач, - пошли Людмилниколавна за носилками, надо его к нам.
Санитарка недовольно хлопнула папкой. Женщина тронула сестру милосердия за рукав:
- Я помогу.
Парня вынесли к машине. По дороге он чуть не упал, снова начав биться, но потом затих абсолютно и лишь утробно с присвистом дышал. Врач рассмеялся:
- Черт побери, уже четвертый случай за ночь. Они что сговорились что ли?
Никанорыч, пожилой водитель в тужурке хлопнул задней дверцей багажника. Она открылась. Никанорыч налег на нее сильнее, - безрезультатно. Крепкое словцо со старческим ухом все-таки заставило неподатливый механизм повиноваться.
Женщина осталась возле носилок. Медсестра присела рядом и стала доставать шприц из коробочки. При его виде парень закричал и съежился, с выражением неописуемого ужаса на лице.
- Что это? - подняла голову женщина.
- Слабое успокоительное, - недовольно буркнула сестра.
Женщина остановила руку со шприцем и погладила парня по голове. Он рванулся, чтобы укусить. Женщина хрипло рассмеялась:
- Ну, ну, ну что ты. Тебе больно не будет.
- Подержите его лучше, - попросила сестра и поднялась, навострив шприц.
Женщина коленом прижала тонкую руку парня к носилкам.
- Никанорыч, включи сирену!
Никанорыч повиновался и над головами завыло. Медсестра судорожно ввела иглу в тонкую, истыканную, едва видную вену и налегла на сверкающий инструмент.
- Ну все, сейчас успокоится.

Женщина вдохнула больничный запах с удовольствием, как вдыхают аромат свежеиспеченных булочек, доносящийся с кухни. Здесь все было настолько знакомо, что, казалось, даже та девушка в халатике возле кадки растением не поменяла положения.
Неужели все больницы такие?
На подоконнике краска слезла совсем и торчал уродливый бетон. Женщина вспомнила зверушку с коротковатой задней лапой и ребенка в руках бородатого отца. Но это было давно. Очень. Давно.
Высились кресла. Кожезаменитель порвался и сквозь него топорщился паралон, куски которого валялись на полу и наощупь оказались мягкими. Женщина поймала себя на том, что терзает под собой кресло, комкает рыжие кусочки и кидает ими в кадку.
Через какое-то время появился врач с красными глазами и гестаповского вида руками, покрытыми вдоль черными кудрями волос. На шее его болталась белая тряпочка-намордник. На тряпочке - неяркие рыжеватые пятна.
- Извините, мы сделали все что смогли.
Женщина вскочила и спрятала руку с очередным кусочком за спину, словно бы ее поймали при попытке своровать конфету.
- Слишком большая доза снотворного.
Врач развел белыми ладонями и спрятал глаза.
- Ваш сын умер две минуты назад, не приходя в сознание.
Женщина кивнула, метнула в кадку последний кусочек, взглянула исподлобно на белого огромного человека перед ней и побрела по коридору, мимо кроватей и палат с лампочками над ними. Какой-то в пижаме с мокрыми, отвисшими штанами шаркал ей навстречу, протягивал руку и все кричал дрожащим голосом:
- Сестра! Сестра!

На улице холодило. Трамваи не ходили. Автобусы, перестали светится изнутри и куда-то мчались пустыми улицами. Женщина подняла воротник и съежилась. Руки не помещались в карманах. Нащупав билет, она со злостью скомкала его и швырнула в лужу.
Идти стало совсем некуда. Женщина вспомнила про свою авоську и чмокнула с досадой. Привычная вещь осталась в той заброшенной квартире с лепным потолком, и пути туда не было, потому что больница располагалась на другом конце города.
Оставался подъезд. Женщина нырнула в сладковатую теплынь и уставилась на спящие двери квартир. Неподвижно, они вели свою жизнь здесь. Где-то наверху слышался собачий лай.
Она присела на батарею, в уютном уголке под лестницей. Там пахло кошками, но было тепло. Снаружи дуло. Женщина закрыла подъездную неповоротливую, скрипучую дверь и снова закурила. Сигарета оставалась последняя.
Глядя в пол, где копошились черные, городские муравьи, которых не раз, видимо, проклинали домохозяйки за съеденный хлеб, женщина вытянула ноги и оперлась другой рукой на теплую, зеленую батарею.
Снаружи послышалось шарканье и в подъезд, в маленький батарейный мирок ввалился пьяный человек и упал возле ног женщины. На воротнике его рубахи виднелась кровь, была рассечена бровь. Женщина стряхнула на него пепел.
- Ну и нажрался ты, родной.
- А мммм, - ответил человек, неуклюже махнув рукой и захрапел.
- Эй, - спохватилась женщина, - Э-эй, ты мне на ноги лег, мужик.
Из заднего кармана джинсов торчали деньги. Женщина скосила глаза. Досмаковав сигарету, она смяла ее об батарею (вот дурацкая привычка) и нагнувшись, с кряхтением сграбастала цветные бумажки. Пересчитав, удовлетворенно вздохнула.
- Сначала сигарет.
* * *
Лицо напоминающее игрушечную лягушку с огромной трещиной до самых ушей. Очки - перегоревшими лампочками; кудри вдоль и поперек обширной розово-черной лысины. Борода, подпрыгивающая походка и активные в разговоре пальцы.
Из уголка рта белой пенящейся прозрачностью поползла слюна и оставила желтовато-серое пятно на подушке.
Сосед спал. Женщина увидела его сразу, как только неторопливая бордовая дверь откатилась со скрипом и открыла бликующим с недосыпа глазам, подернутым дымкой слезящейся боли, внутренности неглубокой, запущенной донельзя квартирки.
Старческие лиловые ляжки выступали из под простыни. Руки, почувствовав сквозняк, засучили, перебегая пальцами по засаленному отогнутому краю.
- Уфх, - выскреб из пористого носа сосед, которого, кстати, звали Плим.
Он всегда гордо представлялся знакомым и незнакомым, протягивая затекшие руки с искореженными суставами, (причем обе руки сразу) и покусывал при этом усы:
- Плим, - говорил он затем и отступал на шаг назад, ухая, как страдающий одышкой, хотя никогда в жизни ею не страдал и вообще отличался завидным для семидесятилетнего здоровьем.
Женщина ласково взглянула на "соседушку", как она его называла и даже чмокнула обветренными губами в воздухе:
- Прелесть, - и рассмеялась весело на весь замшелый старый домишко, где текли трубы и лифт не работал с начала века, предоставляя жителям возможность любоваться широкой, некогда устланной коврами, лестницей и облупившимися розетками на стенах.
- Соседу-уушка, - мягко склонилась над стариком женщина.
- Э-ээй, я дома.
- Плим, - сказал соседушка и лишь после этого открыл глаза и сел.
- Ну здравствуй, - выдохнула она и, шурша полами пальто присела на краешек сундука, единственно старинной вещи в старинной квартире.
- Как ты без меня, соседушка?
- Плим, - ответил Плим и очки на его знаменитом носу подпрыгнули.
- Я уж думал ты не вернешься, - плаксиво сказал Плим, водрузив их на место.
- Как твой пацан? Ходит?
Женщина кивнула.
- Говорит?
Женщина покачала головой и закусила губу.
- Выпьем? - спросил Плим, так, как будто это была еще одна характеристика "пацана".
Женщина снова покачала головой.
- Я устала.
- Ну с дороги-то, - настаивал Плим, наклоняя в руке початую бутылку какой-то косорыловки.
- Да нет же, Плим, - рассмеявшись, отмахнулась женщина,
Плим энергично пожал плечами и выпятил нижнюю губу, едва не расплескав при этом бутылку.
- Он у тебя уже небось большой вырос.

Женщина сунула руку в карман, где еще недавно лежал промокший билет.
Толкнув дверь в свои апартаменты, она услышала будильник. Не сняв сапог, прошла в комнату и припечатала кулаком черную кнопочку часов, так, что они упали и покатились по полу.
Проходя обратно в коридор, чтобы снять пальто, она уловила, что в соседнюю с ее комнатой каморку, где раньше жил он, приоткрыта дверь. Женщина аккуратно закрыла ее.
- Ну вот и дома!
Шагнув из скинутой юбки в ванную, она осмотрела себя взглядом стареющей девицы:
- М-да!
Зашуршал душ и через пятнадцать минут она уже копошилась с веником и тряпкой. И, когда пол блестел и постиранные вещи, тенью закрывшие лампу, доносились свежим запахом из ванны, женщина подошла к тумбе и начала стелить постель, думая о Плиме.
- Забавный, все-таки старикан. Надо ему подарить что-нибудь.
Снова треск простыней под руками (вспомнилось как делают уколы), больничным запахом ударил в ноздри пододеяльник. Все такое чистое, родное.
Укутавшись в теплое, знакомое с детства пуховое одеяло, чувствуя запах чистого белья и свежевымытого собственного тела женщина заснула.
- Забавный все-таки этот Плим.
* * *
Светало. По лестнице топали чьи-то молодцеватые башмаки, с пришаркиванием, уверенно карабкаясь вверх. Дошаркав до нужного этажа они остановились и постучали друг об дружку, а затем, выдержав паузу, чтобы поправить галстук, зазвенели ключами.
Раздался домашний, приятный и видимо привычный щелчок и все стихло.
Молодой невысокий человек лет двадцати вошел в квартиру. Сняв ботинки и поставив их аккуратно на коврик он прошел в свою комнату и включил там свет. Пыльный абажур засветился знакомо. Молодой человек улыбнулся и провел тонкой ладонью по книгам:
Дома.
Он прошел в кухню и плюхнул на плитку чайник. Квартира отражала эхом топот завернутых в носки пяток.
- Ну здравствуй, - тихо сказал молодой человек и сел на пол, посреди коридора. - Давно не виделись.
Уголком взгляда он заметил вещи, висящие на веревке в ванной: мама.
- Еще рано, она, должно быть спит. Приготовлю ей завтрак.
Он еще раз прошел в кухню и снял с чайника свисток. Полез в шкаф, деликатно громыхая кастрюлями и сковородками. Вломился в холодильник и вытащил три яйца. Шлепнул ими об сковородку и вскоре в квартире зашкворчало. Через несколько минут, молодой человек аккуратно постучался в соседнюю с его каморкой дверь:
- Мама…
Ему никто не ответил.