Качели

Толстая жердь между двумя ивами, веревка и дощечка на ней - такие качели сделал мой дед Романов. Они стояли напротив его дома, на берегу поселкового пруда.
Ивы обнять я так и не сумел - сначала был слишком мал, а потом они расползлись так, что и теперь я не могу сцепить пальцы, если охвачу какую-то из них.
Я долго не мог научиться кататься на качелях - дощечка была слишком подвижна, веревка перегибалась в месте, где я за нее хватался и я свисал то в ту, то в другую сторону, падал. Остальные были такие ловкачи! Они раскачивались выше перекладины и говорили, что взлетают над самой водой; потом я убедился, что это почти так, но вода частью уже подточила берег.
Еще я узнал, что если сильно раскачаться, сидя лицом к дому, то можно достать до листьев дикой яблони, которую дед Романов высадил через тропинку от дома. Над ней нависала липа и, когда она разрослась, я достал и до нее.
По воскресеньям все Романовы с семьями собирались в дедовом доме. Они о чем-то спорили, выпивали, пели песни, и все это вспоминается как-то сразу, одновременно. Устав от застолья, они вытаскивали лодку, удочки, фотоаппарат; и кто-то шел ловить рыбу, кто-то фотографировал, а кто-то шел к качелям. Они взбирались на них по двое и по трое, пьяные и веселые, и где-то здесь были мои папа и мама, а под ногами у взрослых возились и носились мои двоюродные братья и сестры, племянники, племянницы и я.
Теперь пруд  зарос тиной. Его недавно чистили, но он похож на больного, который не хочет выздоравливать; бабушка и дедушка Романовы умерли, и их дети бывают вместе все меньше...
Качели... Серое пальтишко, в котором я проходил не одну зиму, наверно, уже истлело; я не видел его много лет, но оно все еще колет мою щеку своим воротником и пахнет побитой молью шерстью.