У нас на курсе - Метаморфозы Ефимова

По утрам меня будит солнце. Оно заглядывает к нам в комнату поверх штор, бесцеремонно тычется своими лучами мне в лицо, и я просыпаюсь. По нашим студенческим понятиям еще рано, можно спать да спать... Я с завистью гляжу на безмятежно посапывающего на своей кровати у противоположной стены Ефимова и уже в который раз даю себе клятвенное обещание - сегодня же переставить свою кровать в другое место.
Мне уже не заснуть. Вчера ночью мы с Ефимовым опять обсуждали наше с ним не слишком веселое житье-бытье. Мы с ним товарищи по несчастью. Мы оба страдаем от неразделенной любви.
Общее несчастье сближает нас, хотя, впрочем, каждый несчастен в своем несчастье по-своему. Почти как у Льва Толстого.
...Дамы наших сердец тоже непохожи одна на другую. Ефимовская вызывающе красива: когда она в своих красных брюках проходит по университетским коридорам, у мужиков шеи сворачиваются. Но она, увы, сумасбродна и строптива, о чем всем давно и хорошо было известно, за исключением разве что Ефимова. Теперь это не секрет и для него. Что там у них произошло, даже я, числящийся в друзьях у Ефимова, не знаю, а он упорно молчит.
У меня с моей пассией дела ничуть не лучше. Наверное, полкурса знают о той, по которой я вздыхаю, но сам я с ней объясниться всё никак не осмелюсь.
Она - полная противоположность бывшей ефимовской подруги - тиха, задумчива, темноглаза. Но что-то в ней такое есть, что привлекает парней, и я страдаю от каждой ее измены... То она целовалась в горах с приятелем нашего однокурсника, то танцевала весь вечер с длинноволосым поэтом с филфака, то вообще закрылась в комнате неизвестно с кем... Может быть, конечно, она закрылась бы в комнате и со мной, но мне как-то и в голову не приходит это ей предложить...
Я перебираю в памяти наш с Ефимовым ночной разговор.
- Запомни, Хребет, что я тебе скажу, - слышу я ефимовский голос, - мы не последние слоны в этом стаде! Когда-нибудь они это поймут!..
Хребет - это я. Точнее - становой хребет факультета. Так окрестил меня Ефимов, имея в виду мои несомненные заслуги перед родным факультетом: образцовую учебу, участие в работе научного студенческого общества, редактирование рукописного факультетского журнала и массу других нагрузок... Но крайние слова как-то сами собой отпали, и теперь я просто Хребет.
- Поймут, наверное, - уныло соглашаюсь я, хотя эта отдаленная перспектива меня как-то не вдохновляет. Вот если бы прямо сейчас открылась дверь, вошла она и сказала... А что бы она сказала?.. Ну, например, это: "Прости, но я же ничего не знала... Теперь я стану совсем другой..." - "Ладно, - скажу я в ответ, - хочешь, пойдем сегодня в горы?... Вдвоем..."
Что скажет она, я додумать не успеваю, потому что опять включается Ефимов:
- Ну что ты мямлишь, Хребет! Мы же мужчины: сказал - отрезал!
Ефимов считает меня мягкотелым и пытается закалить мой характер, лепя его по своему образу и подобию. Но в данном случае напускная его суровость шита белыми нитками: все, что он говорит, адресуется, скорее, не мне, а ему самому. Ведь "отрезать" свою Нинель самому ему никак не удается.
А ведь характер у Ефимова - кремень. Его идеал - воздушно-десантные войска, в которых служит офицером после окончания училища его старший брат. Этим обстоятельством Ефимов страшно гордится, носит подаренную братом десантскую тельняшку без рукавов и благосклонно принимает давно приклеившуюся к нему на факультете кличку "ВДВ". Образ бравого парня дополняет пружинистая походка Ефимова и широкая грудь, которую он не прочь продемонстрировать факультетским красавицам. Своеобразна и речь Ефимова, которой он - к месту и не к месту - придает некий военизированный характер. Например, когда состоялось распределение, и оказалось, что Ефимов и наша однокурсница Надька Ручкина должны отправиться в один из отдаленных районов Восточно-Казахстанской области, он, снисходительно потрепав Ручкину по плечу, заявил:
- Без паники, Ручкина! Еще застучат наши с тобой автоматы в зайсанских степях!
"Еще застучат наши автоматы" - это была его любимая фраза на все случаи жизни. Все мы, обитатели общаги, об этом хорошо знали. А Надька ошалело посмотрела на Ефимова и на всякий случай отошла: вряд ли ее прельщала перспектива отправиться из столицы в зайсанские степи - даже с автоматом.
Над нездоровой страстью Ефимова ко всему военному любил подшучивать наш сосед по общаге, успевший до университета отслужить в армии, Леха Колупаев. Иногда Ефимов ему подыгрывал.
Вот Леха вваливается в нашу комнату и зычным командирским голосом произносит:
- Студент Ефимов! - так к нам обращаются офицеры на военной кафедре.
- Я! - вскакивает с кровати Ефимов.
- Даю вводную - выровнять наши южные границы по Кушке!
Шутка явно удалась: Ефимов заливается счастливым смехом.
Еще Ефимов с подчеркнутым пиететом относится к руководству страны. Вещественным доказательством чего стал плакат с фотографиями членов и кандидатов в члены Политбюро, украшенный сверху лаконичной исчерпывающей надписью - "Вожди".
У нас с Ефимовым - родственные души. Оба мы из простых небогатых семей, и, конечно, нам живется несладко. Но мы не показываем виду, что нам трудно. Мы держимся друг за друга. Нам кажется, мы научились стойко переносить удары судьбы. Если бы еще не эти сердечные раны...
...Увы, дама моего сердца так и не пришла ко мне со своим "прости", а я так и не удосужился признаться ей в своих чувствах... А ефимовская подруга так и не простила (до сих пор не знаю за что) Ефимова... А потом мы уехали по распределению...

* * *
Ефимов, хоть и нечасто, писал мне из "зайсанских степей", где он быстро проникся большим уважением к труду районного газетчика, и в письмах убеждал меня в том, что "районка" - главный хлеб журналистики. Тем не менее через год он, распрощавшись со своей тьму-тараканью, вернулся в столицу. Но журналистов в столицах всегда было пруд пруди, и ему не без труда удалось устроиться лишь в республиканскую детскую газету.
"Ты знаешь, Хребет, журналистика для детей - это очень серьезно, - убеждал он меня по телефону, - ведь для детей надо писать не только так же хорошо, как для взрослых, но еще лучше".
Потом он работал в редакции литературного вещания на республиканском радио, чем также очень гордился, и даже попробовал себя в качестве переводчика с казахского.
Все эти перемещения были, как бы это точнее выразиться, промежуточными станциями на его пути к другой, более значительной цели. Он без устали верил, что ему улыбнется настоящая удача. И она пришла: неведомыми путями беспартийный Ефимов оказался в штате главной партийной газеты республики. Он работал в секретариате и, случалось, позванивал мне.
- Как ты там сидишь в секретариате? - удивлялся я. - Это же скука смертная.
- Ты что, это страшно интересно, - переубеждал меня он, - это же штаб редакции... И потом - это влияние...
Я думал, за этот выпавший на его долю козырь Ефимов будет держаться изо всех сил. Но я ошибся: когда один из его коллег по редакции выдвинулся в редакторы областной провинциальной газеты и предложил Ефимову пойти к нему замом, тот не отказался. Наверное, тут сыграло свою роль и то, что Ефимов уже несколько лет был женат, но все не имел своего угла. Новая же должность жилье гарантировала, притом в самое ближайшее время. И все же я, как ни силился, не мог представить его в новой роли.
Проработав в замах чуть больше года, Ефимов нагрянул ко мне в гости. Он изрядно раздался в плечах и слегка в поясе, утратил часть шевелюры; его фигура приобрела несвойственную ей ранее значительность.
- Солидност, основательност, серьезност - прежде всего, - умышленно теряя на окончаниях мягкий знак, говорил мне Ефимов, - наш юг - это не ваш север.
А я не мог понять - шутит он или на самом деле так считает. Уж больно не вязалась его напускная значительность с тем, что я о нем знал.
Я повел Ефимова знакомить с редактором. Не скрою, тут был и маленький расчет: вот, мол, мой сокурсник, моложе меня, уже в замах, а я у вас все еще "наш корр". Но редактор наш был стреляный воробей и Ефимова раскусил мигом. Когда я назвал газету, в которой работает Ефимов, и его должность, мой шеф серьезно поинтересовался:
- А где это?
Надо было видеть в этот момент лицо Ефимова! "Солидност" с него как рукой сняло, и дальше у нас пошел уже нормальный журналистский треп.
В областной газете Ефимов долго не задержался. Его заметили и двинули по партийной линии - замзавом отдела пропаганды обкома партии. С тех пор главным делом его жизни стало писание докладов. Его вооружали цифрами и справками, а политического чутья у него самого было с избытком - так что речи у партийных секретарей выходили что надо - хоть по ускорению, хоть по перестройке партийно-массовой работы, хоть по проблемам наращивания производства риса, хоть по совершенствованию здравоохранения и образования. Обкомовская верхушка, и лично первый секретарь в Ефимове души не чаяли, он сам мне об этом говорил, поясняя почему:
- Они же все говорят с моего голоса!
Очередная наша с Ефимовым этапная встреча произошла в коридорах ЦК Компартии Казахстана. Я туда приехал для собеседования на предмет возможного редакторства, а Ефимов оформлял документы на очное отделение Академии общественных наук при ЦК КПСС (его рекомендовал обком). Я в тот момент, не будучи уверенным, что сажусь в свои сани, замордованный нескончаемыми встречами в цековских кабинетах, являл собой жалкое зрелище. Провинциал, впервые попавший в эти коридоры - что тут еще скажешь? Зато Ефимов был настоящий орел и чувствовал себя здесь как рыба в воде. Он был словно сгусток энергии - вводил меня в курс дел (как себя вести, что говорить), кому-то рекомендовал ("Это наш парень - не подведет!"), с кем-то знакомил, куда-то убегал и вновь возвращался.
- Ты видишь - наше время пришло, - сказал он мне напоследок, - я, знаешь ли, всегда в это верил!

* * *
Сюжет моего повествования, конечно же, требует того, чтобы в следующий раз мы непременно повстречались в Москве, и это произошло. Как ценный партийный кадр я был направлен на курсы повышения квалификации при той самой Академии общественных наук (сами "академики" для краткости именовали ее АОН - не путать с ООН), где учился Ефимов. Об этой кузнице партийной элиты можно рассказывать бесконечно, тут ограничусь лишь одним фактом: новый комплекс зданий АОН при ЦК КПСС на юго-западе столицы позволял ее слушателям вести полное автономное существование в течение всего времени учебы. В том смысле, что им незачем было идти в город, так как на этом относительно небольшом пятачке они имели все, что нужно для жизни человеку с запросами повыше среднего: комфортабельное жилье, прекрасное питание, включая ресторан с баром, учебную базу, спортивные сооружения (включая теннисные корты), кинозал и прочая, прочая, прочая...
Едва поселившись, само собой, я тут же начал разыскивать Ефимова и при первой же возможности ринулся к нему в гости. Пришел я не совсем кстати. Во-первых, через несколько дней Ефимову предстояла защита кандидатской диссертации, а во-вторых, он с утра должен был идти на службу.
- Редактирую новую газету, - сдержанно сообщил он.
- Где, какую газету?
- В Зеленограде, городскую, горкома партии.
- Ну, и как?
- Пока держимся, - уклонился Ефимов от прямого ответа, - хоть это и непросто в таком рассаднике демократии.
Мы толком не успели поговорить, как Ефимов засобирался идти.
- Куда это на ночь глядя? - полюбопытствовал я.
- Научный руководитель Коли, академик Боркович, в это время прогуливает свою собаку, - включилась в разговор жена Ефимова, - ну, и они с Колей заодно обговаривают вопросы по диссертации.
- А отказаться нельзя? - спросил я и понял, что допустил бестактность.
Ефимов ушел, а мы с его женой сели пить водку - благо, мы давно друг друга знали. Водку она привезла из города, где они прежде жили - в Москве тогда с этим делом была напряженка, а успешную защиту даже в АОН полагалось обмывать.
На защиту я тоже пошел. Ефимовская диссертация звучала мудрено: оптимизация местных средств массовой информации в условиях национальной республики. Ефимов держался молодцом, и защита прошла без сучка и без задоринки. Хотя я, как ни напрягался, из того, что говорилось, понял в лучшем случае половину.
- Зачем столько иностранных слов, терминов, неужели нельзя просто по-русски? - спросил я после защиты у Ефимова.
- Ты что, я ведь должен был дать понять ученому совету, что я владею не только материалом, но и терминологией.
Защиту диссертации отмечали все в той же АОН, где-то на двенадцатом этаже. Было в общем мило, хотя и не так весело и беззаботно, как на наших, теперь уже далеких студенческих пирушках. Герой дня Ефимов шел нарасхват, и поговорить толком нам так и не удалось.

* * *
Теперь мы с Ефимовым живем в разных странах. Он мне не пишет и не звонит, что с ним - я не знаю. Я часто его вспоминаю - всякий раз, когда вижу лидера российских коммунистов Геннадия Зюганова. Я говорю это без всякой иронии: они действительно очень похожи.
Я все еще верю, что Ефимов разыщет меня. Ведь он знает, где меня искать...