Эпилог. Сентябрь 1985

ТОКИО

На рассвете, после ночи проливного тайфунного дождя, Рэйко Гэннаи вошла в спальню на втором этаже своей виллы и преклонила колени на большой белой подушке. На ней было формальное шёлковое кимоно, розовое с голубым, - её свадебное одеяние. Волосы, коротко подстриженные недавно в знак того, что она вдова и больше не выйдет замуж, скрывались под голубой шёлковой повязкой.

Подушку окружала новая ширма – четыре шеста с тонкими белыми занавесями. Полированный дубовый пол устилали татами и несколько слоёв белой хлопковой ткани, поверх всего лежало красное покрытие из фетра.

Слева от ширмы стоял за простым белым экраном Ода Синдэн, маленький одноглазый врач. Он был одет в полностью белый формальный костюм самурая феодальных времён: куртка с широкими плечами и без рукавов, свободные брюки, кимоно. В руках Синдэн держал обнажённый самурайский меч с белой рукояткой.

На полу перед Рэйко Гэннаи стояла тати-осики, тонкая деревянная пластина с четырьмя длинными ножками. На ней располагалась чашка с сакэ, две бамбуковые палочки для еды и тарелка с морскими водорослями и тремя кусочками маринованных овощей.

Потянувшись направо, она взяла с низкого деревянного столика шифрованную телеграмму и сквозь набежавшие слёзы перечитала её последний раз. Прислал телеграмму Виктор Полтава.

«По приказу Уоррена Ганиса я убил вашего сына, который был Аикути.»

Рэйко Гэннаи поднесла телеграмму к пламени свечи на столике, потом уронила запылавший листок в маленькую неглазированную посудинку. Да, я сказал Виктору убить Аикути, подтвердил Уоррен, но, клянусь, я не говорил ему, что убить нужно Хандзо. Вероятно, Виктор что-то неправильно понял.

Дураки и трусы прибегают ко лжи, а Уоррен и дурак и трус. Естественно, он хотел отомстить. Рэйко Гэннаи пыталась убить его жену Акико, и Ганис ответил на это. Полтава был всего лишь инструментом.

Рэйко Гэннаи оказалась неразрывно связанной с мёртвым убийцей. К тем, что выковал эту связующую цепь, относились таиландский полицейский Чакри, находящийся сейчас под арестом, слепая Ханако, лежащая под охраной в одной из больниц Бангкока, американский журналист Мейер Уэкслер. Акико, разумеется. А главное – лорд Ковидак, посредством его опаснейшей книги.

Рэйко Гэннаи трудно было осознать, что Виктор мёртв. Она привыкла видеть в нём несокрушимую и вечную силу. Но смерть – это чёрный верблюд, который преклоняет колени перед вратами всех и каждого.

Вот из-за этой-то связи с ним правительство её и не поддержит, хотя всё, что она делала, делалось ради «Мудзин». Полтава был самым разыскиваемым преступником в мире. Он совершил преступления против японского народа. Контакты Рэйко с ним нельзя отнести к легитимным средствам защиты японского бизнеса.

Уже по этой причине ей придётся вынести позор и унижение уголовного суда, впервые в истории «Мудзин» это произойдёт с теневым правителем компании.

Oни стал также камнем на шее Уоррена Ганиса. У американской полиции были вопросы об их сотрудничестве, об убийстве родителей Ганиса сорок лет назад, о его поведении в секретном тюремном лагере. Рэйко Гэннаи нисколько не удивилась, когда лопнула сделка с «Баттерфилдом», на чём «Мудзин» потерял больше сорока миллионов американских долларов.

Уоррен перестал приносить пользу компании.

Как и Рэйко Гэннаи. Ибо, сказал ей Тэцу Окухара, когда американец убил Oни, он убил и тебя.

С нею Тэцу Окухара, новый президент «Мудзин», обошёлся достаточно грубо. Для неё больше нет места в компании, сказал он. Она не сумела ликвидировать книгу Ковидака, и это непростительно. Рэйко Гэннаи располагала неограниченной властью, следовательно, павший на них позор должен достаться ей.

На ней ответственность за то, что «Мудзин» сейчас расследуют правительства и журналисты в Америке, Англии и Европе.

- Возраст уменьшил твои возможности и увеличил недостатки, - сказал ей Окухара. – Бесчестье, которое ты навлекла на «Мудзин», будут помнить долго. Никто тебя не боится. Теперь ты вызываешь только презрение.

Однако Ода Синдэн напомнил отчаявшейся Рэйко, что решение её проблем существует. Ей следует вспомнить, что она самурай, то есть совершенно особое существо. И поступить, как подобает самураю.

Он сказал: ты должна стереть этот позор с «Мудзин», со своей семьи, с Гэннаи, семьи твоего мужа. А путь существует только один. И он умолк, ожидая, как она отреагирует.

Увидев, что она поняла, что она согласно кивнула, он предложил: если ты окажешь мне такую честь, я буду твоим кайсяку, твоим помощником.

Она опять кивнула. И, улыбнувшись, начала готовиться к сэппуку, ритуальному самоубийству.

Сейчас, в спальне на втором этаже, Рэйко Гэннаи склонила голову и прошептала:

- Я понимаю, что за мою неудачу меня могло постичь более суровое наказание. Я благодарна за возможность самой принять смерть и этим спасти свою честь.

Ода Синдэн проговорил из-за белого экрана:

- Сегодня благоприятный день для твоей смерти. Солнце начало подниматься, боги скоро примут тебя. Я надеюсь, всё у тебя пройдёт гладко в такой удачный день.

- Есть ещё дело, связанное с моим сыном.

- Я об этом уже позаботился.

- Благодарю вас. – Она склонила голову. – Благодарю вас.

Она стала медленно есть маринованные овощи, а Ода Синдэн тем временем говорил негромко. – Твоя смерть будет достойной. Отдавая жизнь за идеал, ты обретёшь чувство радости, твоё существо наполнится чем-то новым. И тебя будут помнить, ибо в смерти ты сохранишь честь и достоинство. То, что ты делаешь, доступно лишь человеку большой устремлённости. Ты действительно Императрица.

Рэйко Гэннаи поднесла чашку с сакэ к губам, сделала два глотка, подождала, сделала ещё два глотка. Получилось четыре. Слова, обозначающие «четыре» и «смерть», произносятся одинаково – си.

Потом она посмотрела в окно, на небо в золотых и красных полосах рассвета, и рука её нащупала нож с белой рукояткой, обёрнутой в бумагу и покоящийся на белом деревянном подносе.

Тогда Ода Синдэн вышел из-за белого экрана, подняв меч высоко, как делается при сэппуку благородных людей. Её руки к ножу – это был условленный между ними сигнал. Ему поручалось сделать своё дело до того, как она разрежет свою плоть.

Он обещал Рэйко Гэннаи, что боли она не почувствует.

Она и не почувствовала, ибо Ода Синдэн обезглавил её одним ударом.


НЬЮ-ЙОРК

Утром следующего дня Уоррен Ганис лежал голый на поролоновом матрасике. Дзасси, старый слепой массажист, приставил маленькую металлическую трубочку к его спине и ввёл золотую иглу в растёртую маслом плоть.

Ганис вздохнул от удовольствия. Эти сеансы с Дзасси были единственным, что не давало ему сойти с ума. После того как Акико оставила его, жизнь стала пустой. Единственной радостью была смерть Виктора от рук человека, который украл у Ганиса жену. Теперь, когда Oни  лежит в земле, можно спокойнее спать по ночам.

Пресса превратила Эдварда Пенни в полубога. С Акико его ещё не связали, но скоро свяжут. Он вовсе не относился к любимцам Ганиса, но надо же отдать человеку должное. Уж вряд ли многие сумели бы победить Виктора, да ещё его собственным ножом.

Ганис был вынужден окружить себя толпой адвокатов, которые изо всех сил старались отстоять его у судей, федеральных прокуроров, комитетов конгресса, агентов ФБР – и от коннектикутской полиции, которая выясняла обстоятельства убийства его родителей примерно сорок лет назад. На всё это его деликатный желудок реагировал чрезвычайно болезненно, давление тоже не давало покоя. Дзасси, с его массажем и иголками, стоил своего веса в золоте.

Акико. Ганис никогда не оставит мысли вернуть её. Виктора нет, уже огромной заботы меньше, Императрица до предела занята, ей нужно как-то выжить при Тэцу Окухара, новом президенте «Мудзин». Окухара – тяжёлая личность. С ним работать будет намного сложнее, чем с Ясудой и Рэйко Гэннаи.

Ганис его считал холодным, лишённым обычных эмоций, мозг у Окухары вроде компьютера. Уж он-то наведёт порядок. На нём даже может кончиться система теневых правителей в «Мудзин». Ну, или прекратиться на время, ибо «Мудзин», если на то пошло, вечен.

Как и  сама Япония, компания пережила войны, голод, наводнения, землетрясения, всё, что мог наслать на неё Бог или человек. Ганис не сомневался, что теперешний кризис «Мудзин» тоже переживёт. С трудом и потерями, но переживёт.

Но уж никакая женщина не будет командовать при Окухаре. Если уж Рэйко Гэннаи не смогла с ним ничего сделать, это не удастся и ни одной другой женщине в мире.

Лёжа с закрытыми глазами, Ганис потихоньку погружался в сон, а Дзасси продолжал вводить в его плоть золотые и серебряные иглы. Единственным, о чём он мог думать помимо собственного выживания, была Акико. Нет, он её не уступит этому Пенни. Если потребуется его убить, ну что ж. Акико не будет принадлежать другому мужчине, пока Ганис жив.

Он уснул, думая, как же вернуть жену, и не видел, что Дзасси вытащил иголки, а потом опять ввёл их в его плоть. По иной схеме.

Когда пришёл один из слуг, чтобы проводить слепого массажиста к ожидающему такси – так было заведено – ничего неподобающего он не заметил. Как обычно, Уоррен Ганис лежал на матрасике, его розовое мясистое тело было покрыто простынёй. И, как обычно, его не следовало беспокоить по меньшей мере полчаса.

В такси, которое везло его домой, Дзасси думал – интересно, каково Ода Синдэну в «Мудзин» при новом правлении. Слепой улыбнулся. У них, братьев-близнецов, всего один глаз на двоих…

Дзасси родился слепым, Ода потерял один глаз в раннем детстве. Они оба были многим обязаны сильному отцу, самураю, который не позволил им вести пассивное существование, заставил добиваться как можно большего. Он напоминал им, что один глаз лучше десяти языков, а одна рука лучше десяти глаз.

Благодаря отцу оба брата хорошо научились пользоваться руками.

Когда Дзасси встретится с братом, хорошо будет поговорить об отце, старом воине, как называл его Ода. Прежде всего, конечно, он сообщит брату, что Уоррен Ганис мёртв. Дзасси убил его по просьбе Оды, и оказывал он ему такую услугу не первый раз.

Судмедэксперт назовёт причиной смерти Ганиса сердечный приступ, произошедший приблизительно через двадцать минут после ухода Дзасси.

В действительности смерть вызвали акупунктурные иглы, введенные не в том порядке. Но кто может знать об этом, кроме Дзасси и его брата Оды и старого воина, который научил их обоих.


ВАШИНГТОН

В тот вечер Эдвард Пенни и Ники Макс стояли в фойе Брюсселловской галереи и глазели на хорошо одетого африканца с племенными разрезами-метами на лице – он уносил одну из акварелей Акико. У Пенни левая рука висела на перевязи, на лбу появился свежий шрам, который, как сказали Акико и Фрэн Маклис, ему очень шёл.

Ники был в тёмных очках и опирался на трость. В глазах у него двоилось, координация была нарушена – Полтава, ударив ногой в голову, вызвал у него трещинный перелом черепа. Всё пройдёт, конечно, но пока ещё ему не хотелось ходить колесом по улице.

Он повернулся к Пенни. – Хорошую бабу ты себе нашёл. Вижу, её искусство хорошо продаётся. Тебе можно сидеть дома и вместе с ней считать деньги, работать уже не надо.

- Ты и половины не знаешь. Двое владельцев галереи пытаются переманить её отсюда. Предлагают ей большие деньги, если подпишет контракт.

- Думаешь, это связано с рекламой, которую она случайно получила? Ну, что Виктор приходил её убить?

Пенни отступил назад, пропуская к сувенирному прилавку толстую даму с голубыми волосами и в спортивных туфлях – Такая реклама не помешала, это ясно. Так ты уверен, что не задержишься ещё на несколько дней? Тебя в этом городе все любят.

Ники помотал головой. – Не так, как любят тебя. Ты же прямо Супермен. Пресса обожает о тебе писать. Да и вообще мне пора к детям. Поблагодари сенатора за то, что предложила мне работу. Я очень признателен, но у меня же семья там.

- Ты знаешь, она была в ужасном состоянии, когда стала тебя выгонять. Теперь не может успокоиться, что тебя чуть не убили. Так что если захочешь, работу она тебе найдёт в любое время. Не будет места у неё, пристроит к кому-нибудь.

- А это была её идея или твоя – оплатить мои медицинские счета? Не то чтобы я возражал, но если у меня потрескаются губы от целования задницы, я хочу знать, чьи булочки на моих щеках.

- Её. Мне-то какая разница, живой ты или нет?

Ники кивнул. – Правильно.

- Сенатор правда хочет, чтобы ты остался, но раз ты козёл и уезжаешь, твой билет в Бангкок оплачивает тоже она.

Ники Макс расплылся в улыбке. – Хорошие новости.

Пенни сунул руку во внутренний карман пиджака, достал конверт и подал его Ники. – Вот, небольшой прощальный подарок от меня. Я надеялся, что отдавать его тебе не придётся, но раз уж ты не хочешь остаться здесь, в лучах своей новой славы, бери и катись.

- Что это?

- Результаты твоего последнего визита к врачу. Ты беременный. Может, откроешь и не будешь ко мне приставать?

Ники сунул трость подмышку, вскрыл конверт и вытащил оттуда чек. Долго смотрел на него. – Иисусе.

Он взглянул на Пенни. – Тебе не обязательно было это делать.

- А тебе не обязательно было спасать меня в Сан-Августине.

Ники Макс опять опустил глаза к чеку. Он был выписан на его имя, сумма превышала триста восемьдесят тысяч долларов. И сертифицирован.

- Это половина вознаграждения за Виктора, - пояснил Пенни. – Семья Кутэна и родственники Молсхейма. Почти четыре миллиона франков. Чуть меньше восьмисот тысяч в настоящих деньгах.

- Эдди, послушай…

- Никто не называет меня Эдди, только ты.

- Я знаю, знаю. Слушай, у тебя есть партнёр. Бизнес во Франции.

- Жорж говорит, что если я не поделюсь с тобой, то я коммунист и педераст.

- Виктора сделал ты. Я валялся на полу как дохлая рыба.

Пенни помотал головой. – Мы его сделали, мы. Ты обеспечил мне несколько лишних секунд, ты продержал его в кухне достаточно долго, чтобы он столкнулся с Элен Силкс и убил её – теперь она не может ходить и болтать о своей связи с сенатором. Вероятно, ты же и не дал ему добраться до Акико. Ники, заглохни. Возьми деньги и отдай их родственникам твоей жены.

Ники театрально поднял брови. - Какой жены?

Оба рассмеялись. Потом Ники сказал – у тебя с Акико всё прекрасно, да? Пенни согласился, что это так. Ники ждал продолжения, демонстративно молчал. Наконец Пенни добавил: она сказала, что прошлое осталось в прошлом. С «Мудзин» она порвала.

- Я за ней наблюдаю, - продолжал он. – Она ни с кем не вступала в контакт, с ней тоже никто, а что тут ещё скажешь. Мы будем жить вместе, уже вроде нашли квартиру. Но она ещё студию хочет. Сейчас-то работает в галерее. Когда выставка закончится, мы поедем во Францию на пару недель. Мне нужно время, пока заживает плечо, да и хочется сбежать от газетчиков, кинопродюсеров и всего этого цирка. Потому я и хотел, чтобы ты остался здесь и присматривал за сенатором, пока меня нет.

Она тебе доверяет, сказал Пенни. Её расследование «Мудзин» скоро наделает шуму – как только она обнародует материалы. Пока всё остаётся секретным, но это ненадолго. Ей будет спокойнее без Пенни, если Ники Макс останется поблизости.

Ники опять взглянул на чек. Ухмыльнулся. – У тебя серебряный язык, ты не знал? Но только пока вы с Акико не вернётесь. А потом я сразу уеду. И больше не уговаривай остаться.

Пенни широко улыбнулся ему. – Кто, я? Уговаривать Николаса Алонзо Форрестера Максимилиана сделать что-то, чего он делать не хочет?

- О, ты такой. В чём дело? На кого ты смотришь?

Пенни чуть приблизился к Ники Максу. – Смотрю на любителя искусства. Кэмпбелл Эспри. Толстолицый маленький поганец, это он натравил на меня тех чёрных парней. "Суповой человек", лично.

Ники повернулся. – Тип из туристического агентства, который никак не расстанется со шпионажем. Он был контролем Акико для большой шишки в «Мудзин».

- Да, Акико через него работала на Тэцу Окухара, нового президента «Мудзин». И что же он тут делает?

- Посмотри на него. Забирает картину, которую кто-то оставил ему в сувенирном киоске. Он что, не может покупать, как все остальные?

- Очень может быть. Но всё равно он дерьмо.

- Ты же только что сказал, Акико ни с кем из этих людей не контактировала?

Пенни задумчиво кивнул. – Пока нет.

- Эй, у вас ведь с ней может хорошо получиться. Смотри не испорти. Если она тебя не дурит, только это и важно.

Пенни смотрел, как Кэмпбелл Эспри уходит из галереи. – Ты прав. Только это и важно.

* * *

Кэмпбелл Эспри, удобно устроившийся на заднем сиденье такси, сделал мысленную пометку утром пораньше связаться со своим брокером по вопросу муниципальных бон в Огайо, их ему только что рекомендовал в галерее знакомый из технического штата Конгресса. Эспри, маленький человечек лет сорока с чем-нибудь, толстенький и мрачноватый, очень любил деньги. И очень много времени тратил на придумывание различных комбинаций, которые могли бы ему эти деньги принести.

Туристическое агентство давало неплохой доход, но богатым оно его не сделает. А "Компания" (имеется в виду ЦРУ - примеч. перев.) поручала ему не так уж много дел, на роскошную жизнь не заработаешь.

Проблема его заключалась в том, что он был органически неспособен пропустить что-либо, пахнущее хорошей сделкой. А в результате потерял только за текущий год больше семнадцати тысяч долларов – неудача за неудачей, особенно с продажей оружия. Надо бы поумнеть наконец.

Любой другой, у кого есть хоть унция здравого смысла, держался бы как можно дальше от «Мудзин», раз уж идёт расследование, и репортёры переворачивают все камни в поисках грязи. Любой грязи. Боже упаси, выйдут на этих негритят, которых он напустил на Пенни. Они хорошо получили и до сих пор злятся.

Пресса и следователи пока не нашли Кэмпбелла Эспри, но дай им время… Огюста Карлайнера уже схватили за хвост, и он теряет одного клиента за другим. Эспри надо держаться за свои денежки, потому что хорошие адвокаты стоят не дёшево.

Вот он и продолжает работать на «Мудзин», хотя обстановка скверная.

Он посмотрел на картину в упаковочной бумаге, взятую в галерее. Пять тысяч долларов. Деньги, которых у него не было. Деньги, которые дал кто-то другой. Кто-то, кому чертовски была нужна эта картина. Интересно – почему?

Чёрт возьми, он знает почему.

Такси замедлило скорость, прежде чем остановиться на углу Индепенденс-авеню и 8-й улицы. Эспри заплатил водителю, худому негру, у которого вся голова была в завитушках волос, и вышел.

Дверь он оставил открытой для следующего пассажира, маленького японца в тёмном костюме и галстуке. Когда такси отъехало, Эспри поднял руку, останавливая другую машину. Его будто совсем не беспокоило, что картину он оставил в первой.

* * *

На заднем сиденье первой машины маленький японец развернул картину, оставленную Эспри, и отклеил с тыльной стороны белый конверт. Раскрыв конверт, он вытащил несколько листков бумаги и при помощи крошечного фонарика в карандаше начал читать секретную информацию о следствии сенатора Фрэн Маклис по делу «Мудзин».

Читая, он не проявлял никаких эмоций, хотя и кивнул раз или два, мысленно отмечая тактику, которую американское правительство намеревалось применить против компании в суде.

Закончив, японец вложил бумаги обратно в конверт, а конверт спрятал в кармане пиджака. Ганис мёртв, но вместо него «Мудзин» теперь служит его жена. Делает ли она это из страха перед Тэцу Окухара или из лояльности к Японии, в конечном счёте не имеет значения.

Имеет значение только выживание «Мудзин».