Леночка и незнакомый некрофил

...Я брился. Утром, в джинсах, голый по пояс, перед зеркалом в своей ванной. Я вышел оттуда, обливаясь одеколоном, и направился натягивать белую-белую водолазку. Мне было не слишком тяжело после двухдневного пьянства. Мне было плохо узнать позапозавчера, что умерла девушка моей старой школьной мечты. По имени Лена. Какая разница, что ее любили, с ней разговаривали и она даже несколько раз выходила замуж? Последнее нередко обсуждалось в различных  кругах межличностного общения, но кто бы мог подумать, что и это не дает ни плоти, ни хлеба, ни крови, ни вина? Ее вообще не существовало, но об этом те, кто был с нею знаком, узнали лишь в самом конце этого дня осени. 31 год. 31 год? Сердце. Сердечко...
...Выходя из подъезда, толкаешь ногой коричневую деревянную дверь. Хорошо за ней бывает разве что в середине весны. Остальное время - слякоть осени или снег, белый по утрам и грязное месиво вечером. Лета не бывает в принципе, потому что собаки не любят жары: из-за нее неудобно ходить, подметая грязные тротуары языком-кондиционером. Все собаки, в том числе и Леночкина красавица-такса, обожают снег. Если, конечно, он утренний и свежий. Тогда он не содержит чужих посторонних запахов. Принюхается собака часов в шесть-семь утра, во время первой прогулки - и ничего не понимает. Эффект отсутствия внятного запаха, эдакий космический снизошедший на землю эфир, ей, псине, совсем непонятен. Но совсем не страшно. Хозяйка спокойна и собаке приятно. Боже, как мы с Леной любили этих нечеловеческих собак... Да какой там, на хрен, боже-боже... Пошел он...
Я направляюсь в морг. Настроение в высшей степени поэтическое. Иду я в морг и думаю себе отрывисто старыми стихами: "Грусть моя подобна вешалке. На которой я бы вешался. Каждый день - с утра до вечера. С перепелками и белками. Но ни звук баяна вещего. И ни стук сплошного поезда. Не ответят. Не допросишься. Ничего. Лишь тень зловещая. Мной обиженного ворона. Подкрадется словно очередь. К приоткрытой двери облака. Где когда-то было здорово... Где когда-то было здорово... Моя грусть подобна дереву. С деревянной теплой радостью. Из побитых небом сумерек. Мое счастье было сделано. Твои губы снова грезятся. И глаза. Два чистых зеркала. Моя память - злое лезвие. Снова я душой порезался... Я опять душой порезался..." Я опять напился вчера из-за тебя, Лена, но голова у меня не болит. В целом у меня ничего не болит - я здоров. Я иду в морг. К моргу.
Когда ты, Лена, проколола мне левое ухо большой штопальной иглой - мне ведь не было больно, правда? Сначала мы вставили в дыру шелковую нитку, а на следующий день твою серебряную маленькую сережку. Так я и ходил года полтора. Потом носил металлическую булавку. Потом вообще ничего, и дырка затянулась. Ты к тому времени уже впервые вышла замуж. Я начинал процесс первого развода. Я про тебя всегда периодически вспоминаю. А когда позапозавчера позвонил некий общий приятель Лешка и сказал, что ты умерла, я и вовсе отчетливо вспомнил, как ты говоришь: "Слушай, мне срочно надо убегать через полчаса, стрелка уже забита, не надо со мной ездить никуда - полей мне на голову, а то горячую воду отключили дня три назад." Утро на дворе, весна, полдень. Стягиваешь футболку. "Десятиклассница, - думаю про себя, - Я из-за твоей якобы грязной головы прогуливаю экономику транспорта для второго курса железнодорожного паршивого института..." Грудь у тебя маленькая, красивая. И ничего у нас с тобой не было, нет, и не будет. Поливаю тебе на голову из розового кувшина. Потом уж остаюсь на всю жизнь без высшего экономического образования. "Мне кажется, что я ее люблю," - и все время еду на Юго-Запад Москвы... 
Здорово, Мишка. Помнишь Ленку? Да, позавчера умерла. Не знаю. Сердце... Похороны завтра. Привет, Серега. Здравствуй, дружище Дос-Егор. Люди - те кто был с нею знаком, так или иначе получили известие о скоропостижной смерти Лены.
Осенним утром мы курили и приветствовали друг друга рукопожатиями и легкими поклонами - многие друг друга не знали - во дворе судебного морга. Время и место по московской системе координат иным быть не может. Сюда Лену доставили позапозавчера, из дому. Я не видел ее четыре года. Некоторые раза в два больше, кто-то и не пришел, но таких единицы. "Видимо, сердце. 31 год. Да сердце ли?" - причины точной никто не знает. Просто надо было принимать Лену по чайной ложке два-три раза в год, и все у всех было бы нормально. А кто не принимал - я не виноват. Все у меня было нормально - жена, дети, любимая работа, тоска, выпивка, приключения. Лены у меня не было последние четыре года. "Жаль, что она умерла," - говорит, пожимая мне руку, старый дружище Дос-Егор, криво улыбается, закуривает. Я ему улыбаюсь в ответ - эту песню мы всегда на пьянках пели... 
Замешательство возникает где-то через сорок минут - автобусы, назначенные ровно на 10-30 утра, несколько опаздывают. К тому же, и это главное, в самом здании морга нет ни тела покойной, ни документов о доставке ее тела туда, в здание морга. Отправлял ее из квартиры в этот судебный морг некто Михаил Гуляев. Последние года 2-3 она вообще жила одна, его же толком знают очень немногие из присутствующих. Гуляев в растерянности. Рассказывает, как придя к покойной... "Так у него, гада, ключ был от ее квартиры!" - с внезапной ревностью думаю я... И, обнаружив труп, вызвал, по незнанию  ситуации, простую "скорую". Те отругали - зачем к трупу молодому вызывать? может, ты ее отравил? где милиция? - и вместе с Гуляевым стали звонить в милицию. Потом уже милиция вызывала перевозку из специального судебного морга. "Была ведь милиция, констатировала естественную смерть, - будто извиняется перед всем светом Михаил Гуляев, разводя руками и поминутно чертыхаясь, - Бесполезно дергаться. Дали и справку..." Большинство тех, кто был с нею знаком, в здание морга не проходят, в разбирательстве этом не участвуют. Потому вообще ничего не могут понять. Я также не в курсе происходящего - да и что, собственно, случилось? Наконец выясняется окончательно, что трупа, тела, нашей Лены, все-таки нет в этом чертовом морге. Поскольку сюда его никто не привозил. И третьего дня ни Гуляев ни милиционеры из районного Лены отделения милиции вообще не вызывали отсюда чертовой перевозки...
А когда я поминутно чертыхаюсь - меня надо окропить водой. Только не святой - а то заматерюсь конкретно. Поверх белой-белой водолазки у меня черный пиджак. Джинсы мои синие, куртка - коричневая. Детей дома - двое, мальчик и девочка. Лена умерла, а я знаю в лицо только ее первого мужа, а остальных не знаю. А родители Лены в Нью-Джерси и, конечно, не прилетели. А Лена, вообще, польская еврейка. Не красивая, а привлекательная. И сам я с детства русский журналист... С такими грустными мыслями отхожу от стайки курящих людей, которые все знали мою Леночку-сердце-сердечко. Присел на скамейку покурить, как я обычно люблю это делать: живописно склонив локти на широко расставленные джинсовые ноги, изогнув спину, изредка касаясь тыльной стороной ладони нижней части лица, сплевывая всухую и поджимая губы, будто курю не "Кэмел", а какую-нибудь незабвенную "Астру" без фильтра и стараюсь, чтобы табачинки не попадали в рот. Вспоминаю...
В общем, ты приехала ко мне в контору, в самый центр старушки-Москвы. Мы спустились в бар и стали пить "отвертку". Вспомнили молодость. Как было все и ничего не было. Потом поднялись в кабинет, и был я жутко пьяный. Услышал, как говорю: "Давай, что ли?" Ты отвечаешь: "Ага, давай." Подробностей не помню. Стол у меня большой, капитальный, места хватило. В целом неплохо, только "отвертка" подвела. Ты говоришь: "Теперь в следующий раз когда приеду - не дам тебе столько водки пить." Потом еще пару раз приезжала, но я так напивался, что ничего у нас больше не было. Потом не виделись года три. Потом еще два. Ты все больше торчала в Нью-Джерси. Но тот раз я запомнил... 
"Ну что, дружище Дос-Егор, как твои дела?" - "Ты так ставишь вопрос? Да никак..." Диалог, черт бы его побрал. Автобусы все еще опаздывают. Кто-то из присутствующих, по просьбе вконец растерявшегося Михаила Гуляева, звонит на фирму ритуальных услуг. Там отвечают, что никто им позапозавчера вовсе и не звонил, автобусы, гроб и все прочее к 10-30 по данному адресу не заказывал. "Да нет, я же говорил, встречался с агентом, он Саша, он представился, все, договорились, что ж такое?" - чуть не плачет уже Гуляев, услышав такую информацию. Его обступают и опрашивают...
А смешное, думаю, у Егора прозвище: "Дос". Это потому, что он Егор Лебедев, в школе сначала стал Либидосом а после уже конкретно Досом. Старый мой дружище, филолог во веки веков. Он тоже Лену очень любил. Частенько с ним мы выпивали по этому поводу, сочиняли ей песни и пели их под гитару. До сих пор помним некоторые - а как не помнить. "Я - это я". "Лена, моя Леночка," - на мотив "Тайм" группы "Скорпионз", Дос-Егор неплохо сочинил. "Умирают от старости рабочие лошади" - грустная песня моего сочинения, Лены касается косвенно и непонятно. Егор Лебедев более конкретен в своей песне: "Лена, Лена, жизнь отдам за тебя..." 
Выясняется, что медицинская справка, выданная врачами неотложки, была передана Михаилом Гуляевым тому самому Саше-агенту. Для оформления свидетельства о смерти. А бумажку, которую выдали якобы несуществующие санитары морга, в здании самого этого заведения так никто за свою и не признает. Проходит еще час. Начальство морга постоянно побуждается к розыскным действиям теми, кто был когда-то знаком с Леной и с ее пропавшим ныне телом. Нет, все формально. Что вообще происходит? Спонтанно происходит инвестирование совместных 250 долларов в одну из санитарных бригад. Кто-то снова звонит на ритуальную фирму. Опять ничего. Гуляев сникает окончательно. Как же так? Человека четыре решают идти в милицию. И, не забыв бедного Михаила, отправляются в ближайшее отделение. Метров через сорок  задумываются: а будут ли там, в отделении, с ними говорить, не лучше ли сразу пойти в то районное отделение, которое выезжало группой своих сотрудников к трупу Лены? Едут в результате в то самое районное. Остальными присутствующими - а всего нас человек с полтора десятка - решается ехать к покойной на квартиру. Где ждет водка и те, кого автобусы должны были забрать уже по пути на кладбище. Там находятся женщины и готовят еду-закуску...         
Ну что еще рассказывать? Поиски закончились безрезультатно. Все потом собрались на квартире и там же перепились. Было две драки. Макс Козлов, тоже старый мой друг, набил морду какому-то Илюхе, за нецензурные выражения в присутствии дам. Вторую драку устроил я, кажется, со вторым мужем Лены. Хорошо, что снял очки. Я. В два часа ночи опять я и Дос-Егор взяли водки, четыре жестяные баночки тоника "Швеппс", поймали такси и поехали на Преображенское кладбище. Шатаясь побродили в темноте. Напугали сторожа. Присели на скамеечке у какой-то могилки и стали выпивать и общаться. "У тебя с Леной было что-нибудь?" - прямо спросил я Доса. "Нет. А у тебя?" - ответил Дос. "И у меня ничего. Вообще-то было, но так, ничего особенного. Я ее любил сильно," - так я ответил. "И я ее любил. Куда она делась?" - спросил меня Дос. Я не знал.
- Но вообще я только думал, что ее люблю... - последнее откровение, которое я запомнил из сказанных в ту-ту, ха-ха, беспокойную ночь.
- Если не мы, то кто мы? - все спрашивал Егорка.
Домой мы шли пешком, уже под утро, и кричали на русский народный мотив: "Наша грусть! Подобна вешалке! На которой! Мы бы вешались! Каждый день! С утра - до вечера! С перепелками! И белками! Мы опять! Душой обрезались! Мы вдвоем - душой! Обрезались!" Труп не нашелся уже никогда. Так я Лену и не увидел. Завели в милиции уголовное дело - да что толку? Через три недели явились родители и продали квартиру Лены за 45, по-моему, тысяч долларов - так рассказал душеприказчик Михаил Гуляев. "И уехали в Нью-Джерси," - усмехнулся мне по телефонным проводам Михаил Гуляев... Да, у меня плохо со временем... Да что толку?


Рецензии
На это произведение написано 40 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.