Обходчик путей. Глава четвертая

... Наконец-то я узнал, что было за деревянной дверью его дома. После месячного безразличия во мне проснулся интерес к моему железнодорожному герою. Весь день я провел в городе и к ужину вернулся домой. Фаина Карповна была без пальто и шапки (признак улучшения коммунальных условий) и разгуливала по коридору с жирным ножом, выдернутым из жарящейся картошки. Минут десять я просидел на кухне. Картошка Фаины Карповны с треском извивалась в жировой луже на сковороде. Я соглашался со всем, что говорила соседка, потому что мой внутренний взгляд остановился на удаляющемся плаще железнодорожного незнакомца. Я заспешил за ним, и мое возвращение в комнату совпало с его приходом домой. Одним поворотом ключа он открыл входную дверь  и пропустил меня в узкий мрачноватый коридор. Из бокового кармана плаща он достал портативный фонарик и направил вперед бледно-желтый кружок света, который быстро налетел на изогнутую дверную ручку. Он пнул еще одну дверь и пошарил рукой в темноте: щелчок выключателя озарил дверной проем. Он быстро сбросил и швырнул в чулан плащ, туда же закинул берет и ботинки, снятые без помощи рук. Дверь он оставил открытой и высветил лестницу. Пройдя двенадцать ступеней, я оказался на втором этаже в просторной комнате. Единственное окно занимало почти всю длину лицевой стены дома, это я заметил еще у входа, на крыльце. Хозяин подкатил к окну большое кресло и откинулся в нем, положив ноги на мягкую банкетку. Он собрался вздремнуть. Голова его склонилась набок, погрузившись в шерстяное плечо. Дышал он ровно и тихо.
Обстановка комнаты была вполне современной. У окна стоял белый письменный стол, на котором лежала стопка газет, на другом, круглом столе, имевшем матовый пылевой оттенок, я нашел тонкую книжку, это был “Атлас Европы”, надо сказать, свежеизданный, с границами новых государств. Я хотел узнать, в какой точке Европы сейчас нахожусь, но задача эта была неразрешима - лес сбил меня с толку, и я смирился с секретностью своего географического положения. В атласе я встретил несколько чернильных пометок в виде галочек, приставленных к городам: Мальборк, Гданьск, Висбаден, Варшава, Берлин, Гамбург, Киль, Лондон, Париж, Майнц. Последний город был выделен особо толстой галочкой и дополнительно подчеркнут оранжевым фломастером. Я мысленно соединил города, получилась ломаная криптографическая линия. (Чей-то зигзагообразный маршрут?)
Я перевел взгляд на стены. Они были оклеены белыми рельефными обоями, осветлявшими вечернюю комнату. Справа от меня висела одна-единственная картина. Боковой свет “поднимал” шероховатости многослойной фактуры, и я решил, что картина - дело рук одичавшего радикального живописца. Но  вблизи вместо разноцветной мазни я увидел коллаж, состоявший из железнодорожных билетов и разумной доли акварельных красок: черной, коричневой и синей. Верхний слой кол- лажа образовывали билеты годичной давности. Железнодорожный билет из Майнца в Висбаден, кстати льготный, был датирован четырнадцатым апреля 199... года. В прошлом году я задержался в Майнце до двадцать восьмого апреля, в Висбаден я выбирался по выходным. Четырнадцатого апреля с утра до обеда я занимался немецким языком, а во второй половине дня трамваем отправился в центр города, где съел что-то из итальянской кухни и совершил традиционную созерцательную прогулку по старому городу. Не скукой ли майнцких деньков объясняются столь частые выезды в Висбаден (пять раз на неделе) собирателя железнодорожных билетов? Отклоняя это предположение, продиктованное моим равнодушным настроем времен дождливой майнцкой весны, я придал чисто деловое значение чьим-то поездкам в Висбаден и перешел к детальному осмотру остальных билетов. На одном висбаденском билете “числился” жирный коричневый отпечаток большого пальца. В роли штампующей туши здесь выступила шоколадная глазурь мороженого, купленного, скорее всего, на вокзале. Не исключаю спешки, в которой без пяти минут пассажир расправлялся на ходу (на бегу) с тающим брикетом по дороге к составу. На другом билете, закомпостированном восьмого апреля в майнцком трамвае, в правом верхнем углу значились аккуратные цифры 371449 и буква “S”. Я не сомневался, что это был телефон дамы.
Помимо трамваев города Майнца любитель рельсового транспорта разъезжал еще в гданьских, варшавских, ган-   новерских, боннских, петербургских трамваях и в трамваях некоего города К. Из всех наклеенных билетов ганноверские были самыми свежими, последний из них угодил в “зубы” компостеру 27 мая прошлого года. Сохранилось и свидетельство переезда майнцкого гостя в Ганновер - билет был выдан двадцать седьмого апреля. (Он уехал из Майнца на день раньше меня!) Я еще раз тщательно просмотрел все билеты, но направления, в котором временный переселенец убыл из Ганновера, не нашел. Его следы терялись третьего мая 199... года в десятом часу  вечера в ганноверском трамвае. Возможно, он изменил рельсовому принципу передвижения и пересел на машину или просто уничтожил билеты.
Я прекратил расследование и обратил внимание на игрушечную железную дорогу, враставшую в искусственную траву изумрудного коврика. На рельсах, замерев перед туннелем, стоял товарный состав численностью в три вагона. В треугольных елках пряталась провинциальная станция. На привокзальной площади на скамейке задумчиво протирал штаны резиновый пассажир. Своим терпеливым ожиданием он утверждал, что и в эти глухие места заглядывают поезда. За опсыпанными пенопластом горами я наткнулся на пассажирский состав, замерший на мосту через пропасть. Я подтолкнул последний вагон, и пассажирский поезд на удивление легко вошел в вираж и выскочил на прямую. На расстоянии полумизинца до товарняка тепловоз остановился - невидимый машинист ликвидировал опасность.
Я перенесся на центр комнаты и  взглянул на хозяина. Он спал. Его сон был так же спокоен, как сосны, нехотя шевелившие куцыми макушками, как дождь, сеявший мелкие зерна на поле окна. Он спал в кресле у окна, несмотря на то, что в комнате была раздольная, аккуратно убранная кровать. Я тихо завидовал его умению спать красиво. Готовясь ко сну, он был свободным от хамоватых вторжений грядущего дня, корчащего рожицу тому, кто не знает, что с ним завтра случится.
Я пристроился на ночь на коврике у дивана - я люблю лежать на полу. За окном окончательно стемнело, и затылок хозяина пропал из вида. Ночь вдали от дома я провел под диктовку настальгического сна. Извивами лесных троп меня вынесло на подозрительную остановку, единственным символом которой был столб с жестяной таблицей движения трамваев. Маршрутами № 25 и № 49 я пользовался почти каждый день и потому обрадовался, когда в скрипучем подборе чащобных звуков услышал отрывистый стук колес - то был шум приближающегося поезда.
...Шипящий звук тормозящего трамвая (именно трамвая) раздался неожиданно близко, и борт вагона № 2549 прошел в сантиметре от моего плеча. Инстинктивно я запрыгнул на подножку. “Следующая остановка - вокзал... Московский вокзал”,- вспомнил водитель-мужчина и тронул вагон. В салоне я был один. Характерным лиговским ходом (по-пингвиньи вразвалку) вагон врезался в лес. Коготки задиристых кустарников вперемешку с хвоей молодых елей накинулись на мое окно, в открытой форточке мелькали живые цвета пахучего темного леса. Я посоветовался с совестью и решил, что хорошо бы оплатить проезд. Из внутреннего кармана плаща я вытащил два пробитых потрепанных талона, в кармане брюк я нашел сложенный вчетверо билет в филармонию, почему-то с целым корешком, наконец, я залез под плащ и в кармане рубашки нащупал плотный мелованный лист бумаги, которым оказался светло-зеленый документ размером с водительские права. “Предъявитель данного пропуска, - читал я набранный по диагонали текст, - имеет право на бесплатный проезд всеми видами общественного транспорта от любых остановок до остановки “Обводной канал” и обратно. Выдан централизованным хозяйством  европейско-азиатских  железных  дорог.  Участок  № 21, 14 сентября 1989 года. Действительно 5 лет. В  правом нижнем углу стояла печать и подпись: О.Обходов, участковый инспектор”.
Первым делом меня задело присутствие “о” в названии моей любимой набережной. Однако эта неточность не отменяла привилегии, дарованной мне неким заботливым участковым. То, что мне разрешался бесплатный проезд до Обводного канала, было наилучшим подарком в моем неопределенном положении, и я стал вглядываться в густой лес: не покажется ли над соснами шпиль Крестовоздвиженской церкви?
Трамвай выбрался из соснового туннеля и подкатил к оживленной остановке. Человек десять - двенадцать ворвались в вагон и зашумели. Помня, что этот полустанок имеет какое-то отношение к Московскому вокзалу, я пытался отыскать в высокой колосящейся траве платформы и пассажирские поезда. Но ничего и близкого к вокзалу я не увидел, лишь на соседнем пути в тупике стоял вагон, груженый песком. “Следующая остановка - улица Разъезжая,”- объявил водитель и шмыгнул носом в микрофон. Голос его был как будто насмешливым. Нас снова обступил лес. Вошедшая в вагон публика была самой обычной - той, что с утра до вечера курсирует от Московского вокзала в сторону Обводного и дальше.
Было в вагоне пятеро без конца кашляющих работяг, было трое женщин с сумками, набитыми картошкой и пустыми бутылками, был высокий мужчина в оранжевом плаще. Он сидел ко мне спиной и часто поправлял рукой в перчатке пышные кудрявые волосы, имевшие цыганский смоляной отлив. Оранжевый плащ занимал два сиденья в начале трамвая, я сидел в середине и с нетерпением ждал Разъезжей, от которой во избежание дорожных недоразумений решил своим ходом дойти до дома. Я подумал, не поговорить ли с водителем по поводу его витиеватого движения по маршруту, как вдруг оранжевый плащ поднялся и повернулся лицом к пассажирам. Человеком в плаще был Симсон. В своем убийственно ярком наряде он был похож на вдохновенного члена отряда по борьбе со стихийными бедствиями. Черные ромбовидные очки придавали Симсону дополнительный шарм. Симсон сделал два гигантских шага и остановился у компании разговорившихся рабочих. Ловким взмахом руки он извлек откуда-то удостоверение контролера и выставил его в развернутом виде перед лбами трудяг. Требование предъявить билеты мужиков врасплох не застало. Продолжая болтать, они показали Симсону помятые проездные (во славу недремлющего заводского профкома). К людям пенсионного возраста Симсон из гуманизма подходить не стал и двинулся на меня. “Ваш билет!” - скомандовал он профессионально и поправил очки. Я бесцельно пошастал по пустым карманам, зародив в контролере надежду на улов безбилетника, и вытянул из-под рукава пропуск. Он повертел пропуск в руках, пощупал толстыми пальцами гладкую поверхность бумаги и возвратил мне бумажечку - выручалочку, явно завидуя, что некоторые ребята умеют добывать себе такие полезные документики. Впрочем, Симсон быстро забыл обо мне и нацелился на двух перепуганных женщин, но я вовремя дернул его за оттопыренный карман. Симсона развернуло, и тут он меня узнал. “Привет!” - вскрикнул он и заехал мне ладонью в плечо. Надменная суровость молодого контролера сменилась в нем дружелюбием разгильдяя.
- А ты изменился. Наверно, спишь мало? - весело спросил Симсон. - Домой?
- Домой, - кивнул я, - но вряд  ли этим маршрутом мы доедем до Обводного.
- Он едет правильно. Обводный закрыт - наводнение, - со знанием дела сказал Симсон. - Ты что, не знаешь? Уровень воды превысил все допустимые нормы, есть жертвы. Опоры Предтеченского моста дали трещины. В лучшем случае мы доедем до Кузнечного рынка.
“Ну и новости?!”- подумал я и заворочался. Сколько же времени живу я в доме моего условного знакомого, что не знаю о наводнении на Обводном? Как же теперь я попаду домой?
Я открыл глаза. Лежал я на полу под байковым одеялом. Под головой была подушка. Трамвай и Симсон скрылись в неизвестном направлении. Мне почудилось, что этот сон я видел пару лет назад, а ночью лишь воспроизвел его в подробностях, возможно, наполовину придуманных. Последний раз я встретил Симсона на Разъезжей в овощном магазине, я преследовал типа в войлочном пальто и в спешке удрал от Симсона.
Хозяйское кресло пустовало. Убедиться в том, что он ушел, меня заставили газеты, веером разбросанные на столе, кружка, на дне которой уже затвердел кофейный осадок, наброшенное на меня одеяло. Я выглянул из приоткрытого окна и поежился - воздух был холодным, вполне годившимся для поздней осени. На ступенях крыльца выступил иней. Где-то в чаще, как полноправный лесной обитатель, подал голос про- мчавшийся поезд.
Я решил похозяйничать на столе (оправдание - потребность выпить что-нибудь горячее). В чистый бокал я налил чаю, пахшего мятой. Чай был не очень горячим, с незнакомым горьковатым привкусом. Утренняя пресса, в спешке просмотренная хозяином, носила интернациональный характер. Я прочел заголовки газет: “Вечерний Петербург”, “Известия”, Bild, Independent, Tages Zeitung, Stampa. Открытая на развороте “Вечерка” до меня подверглась быстрому прочтению. Я просмотрел “Криминальную хронику” и приступил к “Письмам наших читателей”. В подборке скучных сообщений я нашел заметку под заголовком “Лес, в котором мы живем”. Автором строк был некий Обходов. Название этого материала полностью соответствовало моему положению. “Человек везде должен вести себя достойно,- читал я во втором абзаце, - положение горожанина не дает права уничтожать и засорять лес. Пластиковые бутылки, жестяные банки, окурки, яичная скорлупа, банановая кожура, куриные кости и т.д. - все это должно стать экспонатами музея человеческого свинства. В назидание неисправимому человечеству давно пора создать такой музей.” Экспрессивно-эмоциональный тон заметки подействовал на меня так сильно, что я невольно нарисовал себе ехидного грязненького типа, зажавшего указательным пальцем ноздрю и сочно сморкнувшегося над цветочной клумбой.
Я допил чай. Личность участкового инспектора понемногу прояснялась. Он был к тому же внештатным корреспондентом вечерней газеты. Я надел плащ, что вчера оставил на стуле, и сошел вниз. В коридоре, как и накануне, было темно. Внутрь дома свет просачивался сквозь замочную скважину. За дверью мирно шумел лес, где-то долбил ствол дятел. Я толкнул дверь, и та легко открылась. Заглянув в пустой почтовый ящик, я спустился с крыльца. Интересно, кто был этим самоотверженным почтальоном, доставлявшим газеты в лесную глушь столь активному подписчику? Я вступил под покров леса. Моя тень заскользила по прямым сосновым стволам, и так, в паре со своим струящимся отражением, я пробирался вглубь. На перекрестке тропинок я напал на свежую велосипедную колею, взрыхлившую  мягкую землю. Вдали, поглощаемая густеющим лесом, маячила спина велосипедиста. Догнать ездока не представлялось возможным, но я последовал за ним. Через два с половиной часа по велосипедной колее, проложенной случайным (?) проводником, я вышел к железной дороге. У насыпи я замер перед огромным указателем:

Взбодренный радостным известием, я ускорил шаг. В тот день невероятными зигзагами судьбы и железной дороги я добрался до дома. Увидев Пулковские высоты, я окончательно поверил в успех моих пеших скитаний. В аэропорту я выпил чашку жидкого кофе и, довольный, втиснулся в полный автобус. Обводный был настолько обычен, что я не посмел искать последствий жуткого наводнения. Через неделю меня потянуло в лес. Взамен прогулки по лесным тропам я совершил краткую экскурсию в аэропорт. Там я неплохо провел время в созерцании взлетающих самолетов. Дома мне захотелось развалиться в глубоком хозяйском кресле и полулежа наблюдать за включением звезд под уханье  филинов и дальних поездов. Я хотел бы сидеть, копируя расслабленную позу хозяина, и усыпать с мыслью, что я не пассивный житель рабочего района, а смотритель железнодорожных путей, закрывшийся на отдых в своем глухом служебном доме.