Кафе

Любовь в кафе «Ля Труа »
               
                1984 год. Ленинград.

- В кофе не добавляют молока. Кофе…Гм – кофе, батенька, его очень легко испортить. Перегреть. Переохладить. Поставить рядом (я уже не говорю –бррр…- смешать) с другими ароматическими веществами. Я слышал, некоторые добавляют в него - корицу или…гммм…нет, таки корицу...да, щепотку корицы. Простите господа, извините за волнение, но это же нонсенс!
- Лися, не будь таким снобом. Я, например, люблю когда в кофе добавляют молока… И побольше сахара.
- Он, прав, Лися…
- Ты же не пьешь кофе, Мая…
- Допустим, не пью. Ну и что? Может, мне уже нельзя иметь собственного мнения?
- Маечка, лапусик, я не это имел ввиду…Ты плачешь…о боже, что я натворил… Остановись…Ну хорошо…Ну что Лисе нужно сделать, чтобы загладить вину перед своей Маечкой?
Такими же я увидел их  впервые год назад. Старые друзья Кафе. Медленная атмосфера – воссозданная из детских грез Вишну о рае – тихие звуки, розово-коричневого стены… В углу – вишневое пианино, на котором никто никогда не играл, живые цветы –как правило, темные розы, настоящая французская кухня. От мирских глаз нас надежно скрывают темные тяжелые занавески, которые отражаются длинными тенями на белых кружевах скатертей. Много свечей и музыки. Восточные запахи – корица, тмин и амбра…
       Когда я впервые пришел сюда, мне преподнес коньяк сам Вишну – основатель Кафе, его принц и бог, ныне уже глубокий старикашка смазливого вида с лукавым взглядом и брезгливыми манерами. Мы выпили, Вишну поставил стакан, вздохнул, и оттопырив нижнюю челюсть, сказал.
-  Отныне, молодой человек…Алекс… Отныне, Алекс, это место – Кафе, становиться вашим домом. Я не хочу громких слов, но ... С этого дня Кафе заменит вам все. Все! Вы отсюда не сделаете и шагу, пока мы – Друзья Кафе не дадим вам на это добро. Праздники, выходные, вечерние походы в кинотеатр – забудьте... Забудьте. Вы станете духом этого места, духом старого Кафе. А духи не вылетают за пределы своей обители просто так, чтобы купить себе молока, понимаете о чем я? Это тяжкий жребий, согласен. Но мы не так жестокосердны и ненормальны, какими нас видят…гм…  другие люди. Посмотрите…Вы здесь почувствуете к себе такое отношение, какое вам не дадут нигде в этой стране. Вы спросите – почему … А потому, Алекс, что в этом смысле вы стоите намного выше всех. Никто из нас, даже я, не можем себе позволить оставаться в Кафе вечно.
       Вишну оказался прав. Хотя его слова нельзя назвать пророческими. Отношение ко мне Друзей Кафе действительно можно назвать беспрецедентным. Но это было не совсем то, что я ожидал. Вначале это был элементарный страх с долей подневольной мистики. Теперь, когда они привыкли видеть меня рядом – немого официанта безупречного вида умирающего Фауста с блестящим серебряным подносом – они мне преклонялись. В любом случае мне льстило, что я имел над ними какую-то власть, власть, которая заставляла их  говорить, говорить, говорить мне кучу комплиментов.
  Разговоры в Кафе – простите за дурной каламбур – это отдельный разговор.  Самые любимые разговоры наших обитателей - это разговоры не о чем. Чем более не о чем – тем лучше. И только я один, из не принадлежащих к Друзьям, смог вычленять среди пустых фраз живую радость и боль. Намеки и признания в любви. Заботу и ненависть. Эти люди играли с правилами общества, как кошка с мышкой…Они играли – старые, добрые игроки Кафе. Было время, когда я их ненавидел – за их жизнь, за их мысли, за их слова…За эти стены, которые их так защищали.  Но сейчас – когда я стал частью этих разговоров, мыслей и стен, я  перестал над этим задумываться.
   Тот разговор о кофе, который я передал вначале, был классическим примером садо-мазохисткого кокетства двух опустошенных Друзей, которые подыгрывали друг другу. Один изображал несуществующую обиду и боль, другой несуществующее раскаяние. Итог таких сцепок –  примирение, которое подстегивало вялые чувства обеих сторон. Возможно, я чересчур резок в своих выводах… Возможно, это из-за него - Лисовского Артура Петровича – или просто Лиси, вечный синий пиджак которого делал его похожим на женщину. Возможно - он рассчитывал прослыть стилягой, нося постоянно одну и ту же вещь. А она ему даже не шла! Еще одно доказательство его неискоренимого жеманства – тяга к противоречиям. Лися утверждал, что он - пацифист и цитировал отрывки из книг о ку-клукс-клане. У него были голубейшие глаза, которые я когда-либо видел – водянистые немного, правда… Лися стоял выше всех в социальной иерархии - за пределами этих стен, разумеется. Здесь он был рядовым членом. О да, вы правильно поняли – ему это нравилось…  Многие, несмотря на Запреты Кафе, доставляли себе удовольствие изредка подтрунивать над ним. Я не любил его.
  Тот белокурый молоденький юноша, которого он якобы обидел – Маечка или Красотка Блю. Последнее имя он не любил. Хотя втайне гордился им. Да…наверняка. Красотка был студентом какого-то матфака. Я встретил его как-то на улице спустя два года. Обычный парень: серые брюки, клетчатая рубашка, бледен. И не скажешь сразу, сколько именитых сердец разбилось из-за этого хрупкого тельца. Девушки считали его хлюпиком  и это до сих пор казалось ему обидным.
  Третьим их собеседником был Марк Мстиславский – музыкант. Вот уж кого не назовешь хрупким. Могучий мужичара с длинными, волнистыми, черными волосами. От него исходил запах агрессии. Голос его, на удивление, был тонок, ломался. Считал себя очень хорошим человеком, вечно ошивался в Кафе. Он здесь отрывался от жизненных неустоек, дефицита таланта и возможностей, неудовлетворенности времени и места, в которых он жил. Много пил и волынил. Его за это  то любили, то не любили – в зависимости от витавших в воздухе настроений. В жизни имел жену, и даже говорят, ребенка…Сам Мстиславский не любил вспоминать об этом. В свое время волочился за Маечкой, хотя сам он это отрицает, боясь очевидно, Лисиного гнева. Его имя в кафе – Приста.
 Сейчас в кафе находились еще двое новеньких, которых привел Маррокеш – студент из Нигерии, который сейчас был в фаворе у Вишну.
   Двое – один высокий, интеллегнтного вида блондин в очках и другой – полненький розовенький типчик – наверняка влюбленные, сидели за угловым столиком и осторожными глотками пили шампанское. Старались не замечать старую тройку. Те - соответственно, делали вид, что не замечают их. На самом деле  в воздушном пространстве Кафе  шла ожесточенная игра. Игра на произведение впечатления.
 В какой-то момент мне показалось – что Лися смотрит на новенького блондина каким-то особым, завлекающим взглядом. Как необычно! Как отреагирует на это Маечка – если у него, конечно, хватит мозгов заметить?
  Пора было становиться участником действа. Я подошел к столику новеньких и с поклоном протянул им меню. Их, очевидно, предупредили, что официант в Кафе немой и поэтому они разразились в ответ жалостливой сочувственной улыбкой. Совок.
- Шардонэ, - заказал блондин, - мне, а моему другу…что ты будешь, Дима?
- Я пока не хочу, - ойкнул толстенький Дима.
- Кофе, - улыбнулся блондин, - без молока.
Пожалуй, он приживется здесь.
  Я прислушался к разговору за столиком «старичков». За то мгновение, которое я потратил на новеньких, Маечка успел выцыганить у Лиси месячный абонемент на посещение элитного солярия на Фрунзенской. Теперь это дело отмечали Мартини 0- Бьянко и запивали грейпфруктовым соком.
- Я всегда мечтал загореть, - излагал Маечка, покачиваясь на стуле, - загар – это так интересно… Вот Присте повезло – у него смуглая кожа!
- У меня мать – румынка, - важно произнес Приста, беря за руку Маечку. Она почти утонула в его лапе – они все смуглые…романцы…
- У древних романцев была примесь мавританской крови, - со злым хохотком заявил Лися, и погрозив присте пальчиком шаловливо добавил – Мавр!
За соседним столиком молчали и прислушивались к разговору завсегдатаев.
- А еще бы я хотел, - хихикнул Маечка, приподымаясь на стуле- сделать себе татуировку, - какого-нибудь дракошку или змейку где-нибудь здесь…и он как-то неуверенно погладил себя внизу живота…
У Лиси сделались  испуганные глаза… Его взгляд впился в пояс Маечкиных фланелевых брюк.
- Котик, обещай, что ты не будешь этого делать?
- Почему?- надул губы Маечка, - я хочу…хочу!
- Нет, - твердо сказал Лися и я сразу вспомнил о том, кем он был на самом деле – парторгом Ленинградского отдела комсомола. Интересный оборот- Лися нарушил правила игры, вышел из роли старой кокетки. Даже Маечка как-то сник, опустил голову.
- Э-э, - улыбнулся Лися ему, пытаясь вернуть его к жизни- я знаю, что мы сейчас сделаем.
- Что?- без интереса спросил Маечка.
Неужели он что-то заметил в Лисиных глазах? Хмм.. змейку или дракончика…Это новенькие – я был уверен…
- Играем в бильярд! – предложил Лися.
- Я не хочу…Мне тяжело справляться с кием!
- Ты будешь за меня болеть, Маечка…Ты же будешь за меня болеть? – он опустил ему руку на плечо и нежно сдавил хрупкие косточки студента.
- Буду, - надув губки, промямлил Маечка.
- Идем, Приста…
- Лися, я хотел поговорить с Маечкой о пикнике, который мы хотим…
- Я сам все решу…
Они посмотрели друг на друга. Голубые и карие глаза. Широкие и узкие. Властные и разочарованные…
- Ну хорошо, - сдался приста, - пойдем.
- Молодые люди, - слегка откинувшись в кресле, ненавязчиво обратился Лися к новеньким. Вы не спасете нас от беды – нам нужен запасной игрок для игры в бильярд.
Те переглянулись, обрадованные и удивленные не меньше моего.
- Да, конечно, - быстро согласился беленький…
Значит, я не ошибся насчет Лиси… Он что-то задумал.
Все встали, смущенно разглядывая друг друга. Лися первым вошел в бильярдную или сезам как называл эти двери Вишну… За ним бежал Маечка- как привязанный зверек, за Маечкой Приста и потом новенькие. Блондин пропустил вперед толстенького Диму. Ага, все с вами ясно.
   Помимо бильярдной доски – которая была только прелюдией к тому, что здесь обычно происходило позже, все остальное в Сезаме было стилизовано под рай – кущи, птички, арфы, ложи… Журчал фонтан и пахло вечной свежестью и тонкими духами. Я заварил себе чай и навострил уши.
   Послышался звук расставляемых шаров и тихий голос Лиси. Он объяснял правила новеньким.
   Следующий час прошел под непрерывный стук шаров друг о друга. По голосам Друзей, я понял, что играют двое – Лися и блондин. И судя по всхлипываниям Маечки, ведет последний. Должно быть, Лися поддается – всем известно, что лучше него в Кафе играет только Вишну. Вскоре Сезам открылся и из него высунулось пьяное тело Присты. Тату, изображающее грехи Присты в бурной молодости, покраснело под расстегнутой рубахой. В одной руке у него виднелась откупоренная в руке бутылка шампанского, другой рукой он поддерживал заплаканного Маечку.
   Они прошли мимо меня, не сказав не слова. На губах Присты была искривлена победоносная улыбка и меня вдруг осенило, что вот он- миг иситины! Закрыв за ними дверь, я погрузился в легкую дремоту.
   Не более чем через четверть часа после ухода Присты и Маи, из сезама вышел мрачный как туча друг белокурой сенсации и шепотом попросил меня пива. Пива «Хайникен». Темного.
   Пить пиво толстый Дима не умел. Он его глотал как суровую повинность, без наслаждения, захлебываясь еле заметной пенкой. Я посмотел на его руки – неухоженные, мягкие, руки заводского чинуши …Руки нелюбимого человека, который  много теряет и мало приобретает.
 Он, допив стакан, посмотрел на меня и пробубнил, кусая губы.
- Почему? Почему они так жестоки?
Я бы мог ему рассказать много чего о любви. Он ведь думает, то, что сейчас происходит с ним – это очень плохо. Это хорошо, Дима, очень хорошо. Хорошо, когда ты надираешься до полусмерти нелюбимым пивом, когда твое сердце стучит и колется от ревности к чему-то, что ты не можешь остановить. Хорошо, когда ты чувствуешь, чувствуешь и еще раз…чувствуешь Это. Вскоре ты научишься играть. Забывать старые истины. менять обветшалые пустые стереотипы. Получать удовольствие не от слов, а от взглядов, жестов, запахов…  Научишься не придавать значения ничему, у чего его нет. Научишься забывать…о печалях и радостях…о вечности и юдоли мирской, которая хоронит твои лучшие моменты жизни. Ведь именно за этим, Дима, сюда и приходят.
   Раздался мелодичный звонок входной двери. Четыре короткие трели и одна –протяжная. На пороге стоял молодой человек с длинными русыми волосами и застенчиво улыбался.
- Меня зовут Рома. Андрей Васильевич, наш профессор по математике, сказал, чтобы я подошел сюда к семи…Хочет обсудить детали проведения будущего семинара между нашей группой и ХАИ. Сказал обратиться к вам…Вы ведь Алекс, правда?
Я посторонился, давая ему пройти. Андрей Васильевич…Вишну… семидесятилетнее божество мира ... Я улыбнулся про себя. А еще говорят, что не бывает настоящей любви…