Собачий сын

Вальгарду Рыжему и Полу Андерсону посвящается.
 
 
 
 
     У лесника Никифора медведь весной лайку задрал, верного друга. Решил Никифор подзаработать, нанялся
приезжих на приваде опекать, по лицензии. Приехали жирномордые, галдят, винтарями хвалятся, развлеченье
им… А медведь злой был, голодный, да еще ранили, стрелки х..вые. Как стала она его за гачи хватать -
располосовал лапищей весь хребет - и померла Тайга в бою, и утащили ее собако-валькирии.
     Месяц горевал мужик, да без помощника никак нельзя; собрался в город щенка присмотреть, и тут приносит
ему из соседней деревни древняя бабка кота в мешке. Возьми, говорит, сынок - спасу от него нет! Чистая собака,
а не кот. И растила-то его моя собачка, колченогая Ведьма.  Дети котенка года два назад притащили, а она как
раз щенная была, вот своим молоком и выкормила, и воспитала заодно. Так и прозвали его Вальгард - собачий
сын. Он и есть сукин сын! Подрос - житья не стало. Всю живность вокруг передушил - птенцов нелетных,
зайцев-годовичков… Поросят да кур прячем, как от волка. А на чужих как бросается, черт цепучий, да все молча и
быстро, будто ангел смерти… Мужики наши вчерась на сходке выпили и решили его казнить, да жалко мне его
стало. Кот справный, не больной, красавец писаный и сердцеед, каких мало. Всех котов разогнал, мурки
деревенские чуть ни круглый год с брюхом ходят, и котята окрасом все его. Забери черта окаянного, для его же
блага! Я слыхала, твою лайку косолапый оприходовал… Может, кот сгодится в хозяйстве?   Не, бабка -
ответствовал Никифор. Мне нужна собака, да не простая, с кровями. Чтоб дом стерегла, в глаза глядела, по следу
ходила, дичь приносила, медведя осадила, ежели что…
     Вспомнив проклятого медведя, мужик опять пригорюнился, стер слезу.
     Тут вылез кот из мешка - здоровенный рыжий котяра, с мордой, как сковородка, слезно уставился на мужика:
типа, медведя вряд ли осажу, и бегаю плохо, но буду тебе верным помощником: и по следу могу, и по деревьям,
и птицу болотную притащу, а чужих учую - за версту! Плаваю, как выдра, клыки по полтора сантиметра, а зимней
ночью к боку прижмусь… мурр… буду песни старинные петь, да сердце твое одинокое согревать. Возьми, а? Не
пожалеешь!
 
     Разжалобился мужик - видно, сантименты ржой поели после той смерти. Пожалел кота. Ладно, говорит,
старуха, нехай остается рыжая морда! Есть много не просит, может, польза и будет с него какая. И не поехал в
город.
     Так и прижился Вальгард. Как раз был месяц май - все вокруг цвело и порхало, грозы шли необычайной силы,
запахи стояли дурманные. Никифор ежедневно обхаживал территорию с биноклем, приглядывал за плодящейся
живностью. Кот молча трусил за ним, косясь на разнообразные гнезда, но лишнего себе не позволял -  знал, что
хозяин шкуру спустит. Питался мышами да всякой свежей некондицией, за которую не вздрючат. Привыкал к
новому дому, осваивал территорию.
     Никифор, в свою очередь, приглядывался к четырехлапой бестии, а вскоре и вовсе полюбил. Кот геройски
сопровождал его на всех охотах и обходах, высунув язык. У дерева с затаившейся куницей или каким-нибудь
пернатым он останавливался, как вкопанный. Там, где собака залилась бы в истошном лае, распугивая всю
округу, кот лишь  молча смотрел на Никифора, молотя хвостом; иногда возбужденно  вставал на задние лапы и
скреб когтями кору, приводя в ужас жертву.  Правда, его нельзя было упускать из поля зрения, но скоро лесник
привык, и такая стойка ему даже нравилась. Кот на дерево не лез, ждал выстрела и лишь тогда подходил к
тельцу поверженного животного. Раненого додушивал, быстро и точно вонзая клыки в горло, а потом подходил к
сапогу и терся, выгнув спину, но без подобострастия - каков я, а?
      Иногда приходилось засовывать Вальгарда в специально сшитый заплечный мешок, после десятка
километров высокотравья и завалов кот буквально валился с ног. Но это была небольшая
плата за те приятные минуты, которые он доставлял.
     Летом егеря, заглядывавшие на огонек, приветствовали их не иначе, как "здорово, мужики!", и кот рделся
носом от смущения и гордости. Он вспрыгивал на свое коронное место, откуда все видел - громадный рог лося с
приделанной на нем деревянной дощечкой, которую Никифор самолично выстругал из осины для своего дружка.
Поцапав ее с вежливым видом, котяра весь вечер торчал под потолком с видом хозяина, благосклонно взирая на
человеков.
     "Не кот - зверь! - хвалится Никифор. - Близорук, правда, но нюх не хуже собачьего, это я точно вам скажу, и
ночью все видит и слышит, ведьмак рыжий! Браконьеров давеча услышал, а я-то спал, дело под утро было…
Прибежал, на грудь мне прыгнул, разбудил - и тянет зубами на выход. И все молча, как партизан, Тайга покойная
давно бы лаем изошлась, спугнула. А так я их с поличным накрыл. Один драться полез, так Вальгард прямо в
харю ему вцепился, чуть зенки не выцарапал - ей-богу, не вру!  Мужик орал так, будто его убивают… В общем,
взял я их тепленькими. Птицу битую, мелкого зверя в зубах приносит, тяжко ему, но волочит, с характером. К
зиме собираюсь сплести ему снегоступы, на лапки одевать - проваливаться ведь будет, бедолага. А уж чистюля
какой! Грязный  ни за что в горницу не вступит, весь вылижется сперва у порога. Кормит себя сам, никаких
хлопот. Молока, масла иногда даю, что из деревни приносят, но это как лакомства, он их много не ест.
Молчаливый, только мурчит, когда на колени возьмешь. Как готовить затею  - он на печку скок, и развалится, как
барин… Крыс в сарае  всех подчистую извел, а цыплят не трогает - с понятием кот. Тут тебе не деревня,
разговор короткий… Налей-ка еще, выпьем за моего славного кота!"
      Трудно не полюбить кошку, если она этого захочет.
 
      Иногда по выходным Вальгард отпрашивался сбегать в деревню, навестить пару знакомых кошечек.
Никифор разрешал - понимал, чего уж, дело молодое. Сам хозяин уж лет пять, как  не испытывал влечения к
женским особям, да и не к кому особо было влекстись, во всей округе только одна баба ничего была, и та
замужняя, с тремя детьми и кузнецом ревнивым.
     Так и жили отшельниками, неторопливо, наслаждаясь каждым днем, что Бог послал. Солнцу радовались,
дождю, снегу, оттепели… Стаи птиц то улетят, то прилетят -  кот наблюдал, задрав морду, за тоскующими
косяками, не замечая, как проходят счастливые годы. Только на морде шрамов прибавилось, да матерости в
теле. И обоим было хорошо…  Лесник обожал своего кота, считая, что лучше него зверя нет, Вальгард отвечал
несвойственной кошкам привязанностью и любовью к хозяину, не мысля уже жизни без его шершавой руки.
 
     Но однажды кот сцепился по дури с лисовином и проиграл в бою. На последнем издыхании он приполз домой,
истекая кровью из разорванного брюха, морда в клочья. Никифор, как мог, вправил кишки обратно, спиртом раны
обработал, зашил сапожной иглой… Но не жилец, видно - слишком потрава тяжела. Завернул друга в чистое
полотенце, положил в прохладе, да сел горькую пить. Всю ночь совы носились над домом, кричали, как
безумные, в стекла  бились. Лесник со страху чуть не помер, осенялся крестным знаменем, молитвы читал, какие
помнил… И пил.
     Семь дней кот лежал, ни лакать, ни мяукать не мог - но видно, что живой - мужик, бывало, на колени встанет,
наклонится и слышит, как часто-часто дышит кот, хрипит в горле у него, глаза мутные, нос пламенем горит… И
заплачет. Хотел добить, чтоб не мучился, вынес на задворок, топор взял, да рука так и не поднялась… Все в
руках Бога!
       На десятый день погладил его и уехал в город, вернулся домой с лайчонком подрощенным, по кличке
Буран, стал к делу приучать. 
    
     Минул год. Вальгард выжил, а Буран вырос в здоровенного кобеля, стал  в лес с Никифором ходить, пайку
отрабатывать. Выслуживался, как мог, перед лесником, суетился, и кота раз пытался цапнуть, чтоб знал, кто в
доме хозяин, да только Вальгард весь нос ему когтем раскровянил - не лезь!
      Кот возненавидел пса всеми фибрами. После ранения он хромал, ходил медленно и как-то боком, да и на
один глаз окривел, так что к лесной службе стал почти непригоден, все больше дома на печи сидел, угрюмо
положив битую голову на лапы. На колени не шел, сколько хозяин ни звал - псиной от них воняло, не мог. Из
миски ел нехотя - но что делать,  сам уже охотиться почти не мог, реакция не та стала, даже мыши смеялись.
Вот и исхудал, шерсть местами повылезла, остальная свалялась в грязно-бурые клочья, и глаз единственный
глядел на мир зло…
     Опять приходили егеря - только теперь на Вальгарда никто  не смотрел, все собаку дружески хватали за
густую холку - хорош кобель! - а Буран аж визжал от удовольствия, улыбался во весь рот и хвостом ветер
поднимал. Никифор ну его расхваливать - как он хорошо в бору работает, да след ведет… Смотрите, какая грудь
широкая, клык роскошный!
      Слышать этого кот не мог, ревнивое сердце сжималось в черную дыру - уходил из дома, забивался под
крыльцо и горевал там.
     Однажды на утренней кормежке пес как бы ненароком наступил на миску Вальгарда и все расплескал, а
лесник не заметил, в деревню убыл, за самогоночкой - близились ноябрьские. Кот  остался голодным, молча
ушел опять под крыльцо, к вечерней кормежке не вылез, сколько ни звали… Никифор плечами пожал,  дверь
запер, пса потрепал по шее, нагрузился, плеер в уши воткнул, да так и заснул сладким сном. Кот со стола
керосиновую лампу опрокинул, а сам утек в дыру, которую для него специально бывший друг сделал. 
 
     Долго смотрел Вальгард на дело лап своих, а на рассвете ушел в чащу, и больше его никто не видел, только
совы три ночи
опять орали, как безумные.
 
 
 
2000 г.