Неотправленное письмо

Ах, Граф, представьте, какая жалость! Чтобы развлечься, взялась было читать роман — любой, первый в стопке на моем столе — и не смогла! Не смогла не просто так, а — из-за Вас, да, из-за Вас! Стала бы я иначе жаловаться, если бы не из-за Вас... Ведь книга — точь-в-точь мои мысли и слова, и я сама могла бы написать такую...

И вот передо мной чистый, белый лист, и я жду — толчка, чтобы перо взлетело и заскользило по бумаге — легко и ровно, как это только умеют перья в руках романистов... И знаете, что мне чудится? Мне чудится, что я совсем не помню, не знаю, не умею — как это: рисовать смешные чернильные закорючки на плоской белой поверхности и наполнять их странными смыслами, толпящимися в моей голове... И что у меня длинные крепкие пальцы, которыми я будто — играю на рояле... Нет, слово неверное, а Вы теперь все будете думать: рояль, и не будете понимать, что я Вам скажу... Ну хорошо. Это очень маленький рояль, и клавиши у него только белые, черных нет совсем, а есть буквы — на клавишах. И он не звучит, только легкое постукивание, и как будто знаю, куда нужно стукнуть, чтобы на белом-белом пюпитре этого рояля появилось Слово...

Впрочем, зачем я рассказываю Вам свои сны? Вам не понять, Граф. Вы о другом думаете, а не обо мне и моих снах. Вы кудесник, Вы — художник. Кто-кто, а я-то знаю, как Вы рисуете по вечерам какие-то диковинные летательные аппараты (мне иногда дозволяется — Вашей высочайшей рукой — присутствовать при сем). Может быть, Вы — второй Леонардо?
И Вам меня не услышать, Граф. Мне так хочется сказать Вам о своей любви — а Вам не понять даже, что я МОГУ Вас любить...
Какая жалость, Граф!..

***
Герцогиня нынче сошла с ума. Она поет в своем кабинете. Герцогиня поет, и бумаги летают по комнате.
Досталось Первой фрейлине, досталось Баронессе, и мне досталось — немножко... Но ничего, Граф, это все настроение — уж я-то знаю, не первый день...

***
Впрочем, Герцогиня тоже человек, только странный.
Кстати, это не я сказала. Это Вы сказали.
А может быть, Вы любите Герцогиню?
Было бы странно, если бы Вы не любили Герцогиню.
Было бы странно, если бы Вы любили Герцогиню.
Было бы странно, если бы Вы любили меня.
Да, так. Было бы странно, если бы Вы любили меня.

***
Только я — никто больше — знаю, что Вы смотрите в мой угол сразу, как заходите в комнату. Только я ловлю этот взгляд — и остекленело замолкаю, застываю, становлюсь вещью — ведь я для Вас вещь, только лишь. Вы мною пользуетесь — это, наверное, ужасно, но почему-то я позволяю это Вам. Одно касание Вашей руки — и я готова служить Вам во всем. Ужасно. Нет ничего на свете ужаснее, чем служение и готовность влюбленной женщины... Нет — ничего — сладостнее!..
И забавно, что никто, никто не догадывается о тонкой связи меж нами. Не догадывается, как и Вы — увы! — не осознаете, что нуждаетесь во мне. Что без меня — может быть — не родились бы те вечерние шедевры, ради которых — все.

А днем мы не принадлежим друг другу. Днем я делаю вид, что свободна и никому не принадлежу. В общем-то, это легко, особенно если Вас нет поблизости. Я болтаю с соседками, помогаю Герцогине с ее бумажками, принимаю на себя ее нетерпеливую ругань и упрямство... И лишь если Вы — здесь, и как бы невзначай сидите на ближайшем ко мне стуле, и как бы невзначай коситесь в мою сторону — и смотрите сквозь... Я немею. А Вы всегда смотрите сквозь, и я уже привыкла к этому рассеянному зеленому взгляду... Должно быть, так и дОлжно на меня смотреть. Ведь я — Ваша вещь!..

***
А помните, как все начиналось? Меня Вам как будто навязывала судьба, а Вы противились, Вы не хотели, говорили, что я напоминаю Вам о возрасте, что Вам со мной неуютно... Полноте, Граф, ведь Вы не стары, и дело вовсе не во мне. Вы не хотели меня, Вы и сейчас как бы нехотя — со мной...
Где моя гордость? Где, черт побери, моя гордость? Но разве я решаю, когда я — люблю — Вас?!

***
Первое, что я вижу — Ваш рассеянный зеленый взгляд. Потом — Ваш смешной курносый нос — упрямый по-графски, и курносый — по-детски... Я разглядываю Вас исподволь: не все же Вам — сквозь. Ваши светлые и длинные брови иногда будто касаются моего лица, я их чувствую, даже если меж мною и ими — даль... А больше ничего не существует: Ваши глаза становятся острыми, Ваши губы шевелятся, Ваши пальцы тянут линию...
Мой кудесник. Граф. Кроме Вас и Ваших глаз мне — нечем жить.

***
Я должна была перестать думать о Вас еще тогда — тогда, когда Вы сломали меня.
Нет, я, конечно, сама сломала себе их — узкие, длинные, их все женщины ломают постоянно... Они мне, кажется, вовсе не нужны, но без них — вы же не будете даже смотреть на меня. Вещь негоднА.

Но Вы просто не умеете, не хотите относиться ко мне бережно — ни к чему. Не к чему. Вы за все время ни разу не коснулись меня нефункционально. Может быть, это Вы — боялись обидеть меня, удивить неожиданностью касания?..
Может — Вам казалось, что я не почувствую? Право, откуда же Вам знать, что я — как натянутая струна, как статуэтка — вся из одного куска напряженного стекла, света и воздуха... Тронь — и разобьюсь, но разобьюсь — как рассмеюсь, и умру под Вашими ногами...

Я прочная, Граф, не бойтесь. Меня хватит на долго-долго еще. Я случайность, служившая еще Вашим предшественникам. Не думаете же Вы, что я — родилась только для Вас? Вам пришлось бы тогда немало потрудиться, чтобы сделать меня такой, какова я сейчас. И тогда бы Вы меня, конечно, любили — еще более как вещь и — странно! — еще более, как женщину.
Кажется, это называется психологией...

***
Мой милый Граф. Сегодня Вам пришло письмо от незнакомой женщины. И Вы читали его тайком, и только я — в каком-то смысле Ваш почтовый секретарь — знала о нем. Нет, я не подглядывала, я не знала его смысла, только чувствовала его важность для Вас... И Вы потом — по рассеянности ли, по нежданной ли доброте — взяли меня с собой после службы на вечерний коньяк, и подарили несколько случайных минут Вашей милости...
Спорить ли мне, возражать ли? Говорить ли, что не люблю табачного дыма и винных пятен на зеленом сукне? Но мне не позволено иметь своего мнения рядом с Вами. Я вещь, принадлежащая Вам... и ненужная, иначе бы Вы не оставляли меня так часто одну, я не ждала бы Вас долгими вечерами, днями, утрами, всей жизнью своей перерождаясь, струясь, летя к Вашим — единственным в мире — пальцам... Пальцам, которые тоже умеют оставлять нечистые пятна, но я НЕ ХОЧУ об этом думать. Позвольте мне об этом не помнить.

***
Впрочем, что я о грустном?
Потому что мне грустно, Граф. Вы вновь меня оставили одну. И, может быть, не вернетесь... Я всегда так боюсь этого, как своего последнего дня. И знаю, что изменить ничего — нельзя...
Граф! Полно притворяться! Я знаю, я слышала, что Вы меняете таких, как я, легко — как перчатки... Вы прячетесь от сознания того, что я Вам нужна. Я даже слышала, как Вы говорили обо мне — "они"... И даже — я не ослышалась — "они мне мешают"... Работать? Жить? Думать? Как горько это слышать... Они, как будто много нас, ненужных, лишних, глупых вещей...

***
Я видела, бывают такие, как я. И отрицать это множество, доказывать уникальность каждой — все одно, что настаивать на том, чего нет — если его не чувствуешь... Ведь анатомически мы все одинаковы, Граф. Грубо, но правда.
Но ведь без нас — Вы, вы все, не живете — слепцы, которых нужно вести по жизни, подсказывая негласно каждый шаг, рискуя ежесекундно и ежечасно хрупкой своей жизнью.
И все для чего? Чтобы вы ярче, четче, полнее ощущали эту красоту, эту прелесть мира! Чтобы романист писал свои романы, чтобы виршеплет — творил стихи, чтобы Вы, неблагодарный Граф... да вы и не граф вовсе, я вас себе выдумала от скуки, канцелярист мелкий, клерк... чтобы вы, негодный, рисовали свои диковины вечерами на белом-белом листе...

Вы ведь даже не понимаете, что я женщина. Я знаю Слово — как Вы меня зовете. Дурацкое слово.
Вы все думаете, что я — Ваши очки.

13/07.98