Первый экзамен

Первый экзамен

рассказ (отрывок из повести “Слышу тебя”)

Виталик Чалей проспал ночь довольно нормально, но все же утром встал не очень здоровым. Ныло вверху живота, а телу было зябковато. Не хотелось и есть. Насильно впихнул в себя кофе с бутербродом и, буркнув что-то нечленораздельное матери на ее пожелание “Ни пуха, ни пера”, вяло двинулся в институт. По дороге Виталик вспомнил о вчерашней договоренности с лекторшей о том, чтобы большинство группы приходило позднее на полчаса. Поэтому  излишек времени слонялся по закоулкам своего квартала. И тут с ужасом отметил про себя Чалей, что немногое помнит из выученного. На его лихорадочные мысленные запросы-обращения к собственной памяти, та отвечала несуразно или обнаруживала такие пробелы, от которых перенимало дух и хотелось криком кричать: “Помогите!” Успокаивал Виталь себя лишь тем, что мозг еще не раскочегарился как следует, что в аудитории все станет на свои места… А город мало-помалу просыпался, светлел, начинал жить своей всегдашней суетливой жизнью, и, понятно, до Виталиковых проблем не было ему никакой заботы.

Чалей загулялся и добрался до экзаменационной аудитории лишь в десять часов. У дверей уже околачивалась чуть ли не вся группа. Из толпы тотчас же выскользнул Макс Горевич, ухватил Виталика за руку и затараторил:

— Конец, Виталя, это конец, горим, пропадаем… — все его тело ходило ходуном, голос дрожал.

— Да погоди ты, не скули! — Виталик тряханул приятеля за плечи. — Возьми себя в руки. Что там случилось?

— Желуновичу “трояк” влепила, а он первый отвечал! — плакался Макс. — Боженьки, что ж тогда со мной будет?!

— Да ничего не будет… Желунович завсегда — тормоз, — утешал его Виталик, а у самого от слов Макса в утробе залегло что-то тяжеловесное, тиснуло, саднило, угнетало невыносимо.

Чалей сунулся в гущу толпы, откуда только что вынырнул Горевич. Там, окруженный одногруппниками, стоял Костик Желунович да кротко и очумело моргал. Судя по всему, он был удовлетворен и “трояком”. Со всех сторон на огорошенного Желуновича сыпались расспросы, но ничего вразумительного Виталик в его ответах не уловил. Костик, заикаясь, повторял преимущественно одно:

— Страшно там… страшно…

Только от Дубеля, беспрестанно подглядывающего в замочную щелку, узнал Виталь следующее: опрос Неля Игоревна проводила не за столом, а на ходу — барражируя мимо парт. Причем экзаменовала параллельно нескольких студентов. Желунович сам не вызывался, но явился первой жертвой. По словам Сашки Дубеля, он не ответил практически ни на один вопрос и получил свое “удовлетворительно” как натяжку.

Вдруг с треском отворилась дверь, и из экзаменационного котла вывалился еще один горемыка. Все бросили Желуновича и ринулись к нему. Это был паренек, который, в принципе, относился к категории неуков. Он явно радовался полученному несколько секунд назад “трояку”. В невообразимом галдеже Чалею показалось, что тот хвалит преподавательницу за покладистость.

После третьего “трояка” кряду из первой семерки смельчаков Виталику стало не по себе, он занял очередь на экзамен и отдалился от шумных одногруппников. Двинулся по коридорам. В некоторых аудиториях проходили экзамены, некоторые пустовали. Между прочим, в коридорах сейчас стоял еще больший гам и суматоха, чем во время учебного семестра. И не удивительно — большинство студентов толпилось вне аудиторий.

Прячась от топота и гулу, Виталик зашел в одно из пустых помещений, сел за парту. Праздно коротать время перед экзаменом было неловко, и он открыл конспект. Но очень скоро понял, что не сможет сейчас вдолбить в свою голову ни строчки. Задуренный, затурканный Виталиков мозг отказывался ему служить. Мысли поневоле сворачивали на строгую Нелю Игоревну, на ошарашенное лицо Желуновича, на Шумакова-Бывалого, которого почему-то среди одногруппников сегодня не было… К тому же не сиделось. Так и подмывало высочить из зловеще-пустынной аудитории и, если не удирать из института, так ходить, ходить беспрерывно. Только движение могло усмирить распаленную переживаниями нервную систему. В горле словно застрял и душил отвратительный ком.

Который раз торопливо шныряя с этажа на этаж, Виталь натолкнулся на Толика Шумакова. Он как раз поднимался по лестнице: в костюме, с дипломатом, причесанный, солидный и самоуверенный.

— Здоров! — Чалей внутренне возрадовался, так как одиноко выдерживать внутреннее напряжение не было мочи.

— Привет! — Шумаков переложил дипломат из правой руки в левую и приветливо пожал приятелю руку. Ладонь у него была теплая и сухая: по крайней мере, хоть один человек из группы не волновался.

— Что там слыхать? — с нотками безразличия в голосе спросил Бывалый. — Сколько человек прошло?

— При мне трое…

— Трояки?

— А ты откуда знаешь? — насторожился Виталь.

— Ну, во-первых — лицезрел вчера список первой пятерки, а во-вторых… Гм... Надо идти, когда Неле наскучит ставить “удовлетворительно”.

— Как так — “наскучит”?

— А так: уяснит наш средний уровень и планочку требований своих, глядишь, пониже передвинет. Короче, спешить не торопясь надо. Соображаешь?

Виталик вообще мало чего “соображал” в этот день. Недопонял он и экивоки приятеля. Знал одно — к Бывалому стоит прислушиваться.

— Айда лучше перекусим малость — я сегодня скверно позавтракал, — предложил Толик.

— Давай, — только за компанию согласился Чалей, так как есть, мягко говоря, не хотел.

Они спустились на первый этаж. Около двери буфета Виталик вдруг вспомнил:

— Слушай, Толик! Там же очередь надо на экзамен занимать.

— Занято уже, наверно. Я вчера Дубеля попросил…

В почти пустом зале буфета они бросили свои сумки на стулья, стоявшие у окна. Шумаков заказал себе за прилавком мясной салат, яйца под майонезом, кефир с булочкой и гору черного хлеба. Виталика при одном взгляде на это замутило. Для приличия взял себе сомнительной прозрачности сока. Присели.

Бывалый уписывал блюда с завидным аппетитом и быстротой. Гундосил с набитым ртом:

— Напрасно не ешь, Виталька. Питательная пища нервы успокаивает.

Чалей потянул кисловатый напиток. Выпив половину, он внезапно почувствовал, как что-то возмущается и восстает в его животе. Во рту стало горько и до мерзости муторно. Тошнота, которую Виталик отметил у себя еще спозаранку, в мгновение ока достигла угрожающей силы. Буркнув “Извини!” Шумакову, зажимая рот ладонью, метнулся Чалей к выходу. Блевота, похоже, стремилась наружу. Со слезной поволокой на глазах, почти ощупью добежал он до ближайшей уборной. Благо около умывальников никого не было, — достигнуть унитаза Виталик бы просто не успел… Блевал несчастный только жидкостью и желчью — мучительно, судорожно-спазматически.

Через минут пять в туалет заскочил встревоженный Шумаков. В руках он держал дипломат и Виталикову сумку. Белый, как полотно, Чалей уже мылся под струей холодной воды, посинелыми дрожащими пальцами обтирал черно-желтую вонючую слизь с раковины.

— Что, брат, выпотрошило? Эх, какой же ты впечатлительный!

Изможденный желудочными страданиями Виталик лишь мычал в ответ.

— Ничего. Помойся, заправься. А главное — никаких нервов!  Самое худшее на сегодняшний день ты уже, видать, перенес.

И действительно, по дороге к экзаменационной аудитории Виталику значительно полегчало. Уменьшились слабость в ногах, дрожь пальцев, муторность в глотке. Наверное, рвота дала необходимую разрядку его полудетскому организму как своеобразная защитная реакция.

У дверей экзаменационной “пыточной” было все так же знойно. Разве что толпа немного поредела. В центре стояла Ирина Воронец, и по ее умиротворенному облику можно было судить, что девушке весьма повезло.

— Ну как, Ира? — пробираясь внутрь живого круга, спросил Шумаков.

— Четыре! — Воронец задорно глянула на него.

— Неужто? А не врешь? — подковырнул ее Толик.

Ирина сунула ему под нос зачетную книжку. Ее “четверка” оказалась первой в группе. А Ира выходила десятой.

— Молодчина! Дай я тебя расцелую! — паясничал Толик. Он сложил губы трубочкой и в шутку потянулся к Воронец.

Та отшатнулась.

— Балбес!

Виталик смотрел на нее — статную, с распущенными волосами, обворожительно-привлекательную… После пресловутой вечеринки Воронец стала значительно ближе к нему, так сказать — доступней. Разумеется, не в грубом телесном смысле. Чалей невзначай открыл для себя в ней новые черты облика и характера, интонации голоса, новые манеры поведения и многое из того, чего словами не выразишь. Он теперь мог попросту, без стыда и смущения смотреть девушке в глаза, раскрепощенно улыбаться, как  улыбаются если не близкому, то хорошо знакомому человеку. Это, безусловно, касалось и всех остальных участников предновогодней пирушки. Потому что та, с трепкой на закуску, гулянка сблизила их сразу на несколько порядков.

Но, честно говоря, не девичьей красой любовался сейчас Чалей. Истерзанный ожиданием своей очереди на экзамен, он мучительно завидовал Ирине — на сегодня вольному человеку.

Наконец, нырнул в зев ужасной аудитории и Виталь. Он положил зачетную книжку на стол преподавательницы и, не колеблясь, взял ближайший билет. Правда, усевшись на указанное Нелей Игоревной место, он долго не решался прочитать экзаменационные вопросы. Особенно опасался “сюрприза” с задачей. К счастью, все обошлось: и теоремы, и пример оказались, по крайней мере, не самыми сложными.

А тем временем рядом с Чалеем, каждый на отдельной парте, потели и выбивались из сил его однокашники. Через проход от себя Виталик заприметил всегда бледное, а сейчас побагровелое от думанья лицо Макса Горевича. А впереди подозрительно склонил свою вертлявую шею и косился под парту Сашка Дубель. Да и вообще, тяжелый, спертый воздух аудитории славно соответствовал внутреннему напряжению экзамена и не благоприятствовал безукоризненной работе мозга.

Чалей шустро скреб авторучкой, выводя теорему, а краем глаза примечал, как подсаживается преподавательница то к одному, то к другому студенту, шепотом или вполголоса опрашивает, дает дополнительные задания, молча расписывается в “зачетках”. Угадать качество оценок было нелегко, не ошибся Виталик лишь в случае с Дубелем, который так ничего и не вымучил из своей пустоватой головы.

— Придете еще, — неумолимо вымолвила Неля Игоревна и протянула неуку зачетную книжку.

Приунывшим влачился Сашок к выходу. Виталь старался на него не смотреть. Хорошо что на собственном проштампованном листе все покамест складывалось здорово. Туда Чалей и углубился.

Проходя в очередной раз по рядам, экзаменаторша остановилась около Виталика. Заинтересовалась его писаниной, подвинула листок поближе к себе и с минуту молча всматривалась в математические дебри. Которые, впрочем, лично для нее дебрями и не являлись. Парень весь съежился и замер. Только в висках неугомонно и споро стучали сердечные такты.

— Хорошо, очень хорошо… Довольно — здесь мне все ясно, — с этими словами Неля Игоревна перевернула один исписанный лист на чистый бок, торопливо и размашисто начеркала небольшую формулу. Велела: — Докажите, пожалуйста…

Тот час же пошла в противоположную сторону аудитории.

Уже беглый взгляд на предложенную преподавательницей формулу принес Виталику облегчение: в памяти тут же и весьма выразительно встало нужное математическое доказательство. За какие-нибудь три минуты рука почти автоматически вывела необходимые записи. А еще спустя некоторое время с трепетом получал Виталь свою “зачетку”. Он не следил, что записывала там Неля Игоревна, но внутренний голос парня нетерпеливо восклицал: “Отлично! Отлично!! Отлично!!!”

На выходе из аудитории Чалея взяла в объятия небольшая уже часть одногруппников.

— Как?

— Не смотрел еще, — честно ответил Виталь, сжимая в руках коричневую книжку. Он раскрыл ее. Даже при чахлом освещении в почти безоконном коридоре ошибиться было невозможно: “отлично”.

— Ого! Молодчага! Конечно… Да… — смутно доносилось до Чалея. До остатка измордованный пережитыми событиями, он не чувствовал себя ни героем, ни триумфатором. Крепко хотелось только лишь одного — выйти на свежий воздух.

— А где Шумаков! — спросил он у одного пронырливого однокашника.

— Там еще…

— Странно, я и не заметил, как он заходил… А Горевич что получил? — Виталик искал глазами приятеля в коридорном полумраке.

— Да и он там. Ты, часом, не спятил от экзамена? — усмехнулся “пронырливый”. — Неужто не засек?..

— Подожди, Макс же раньше меня туда влез, — удивился Виталь.

— Резину тянет…

Чалей постоял еще несколько минут и уже собирался отправляться домой, как вдруг из дверей вьюном выскользнул Горевич. А за ним, спустя несколько секунд, вылез и Бывалый. Чудеса, как оказалось, только начинались — оба отхватили по “четверке”. Если к Шумакову такой успех еще можно было примерить, то Макс без преувеличения поразил однокашников и держался среди них гоголем. Самое интересное, что не списывал Горевич, а как азартный картежник “поднял банк” — вытащил едва ли не единственный выученный билет, наполовину справился и с задачей.

На расспросы одногруппниками Бывалого — не списывал ли он, весельчак отвечал:

— Да нет, ей-богу, нет… Ну, может, самую чуточку, — и жуликовато подмигивал.

Из института выходили втроем — Чалей, Шумаков и Горевич. Правда, Макс, как зачастую с ним приключалось, сразу же за крыльцом “зацепился” за кого-то из своих многочисленных знакомых и вскоре исчез с поля зрения.

На углу улицы, где приятели обычно прощались, Толик повлек Чалея в растворенную дверь с надписью “Рюмочная”.

— Пошли, тяпнем по одной!

— Неохота… — промямлил Чалей. Ему сейчас более всего на свете хотелось повалиться на свою тахту и дрыхнуть. — Да и нельзя мне, видно…

— Наоборот, — ухватился за это Толик. Спорить с ним всегда было сложно. — Прочистишь мозги… Да и утробу промыть не завредит.  Мы ж  — “беленькой”.

Зашли. На стене за пивным прилавком этого кабачка, в полумраке, виднелась аляповатая надпись: “Лицам до 21-го года спиртное не отпускается”. Шумаков, которому на вид можно было дать все двадцать два, смело двинулся к стойке. Он взял по сто граммов водки каждому и по бутерброду с подозрительного вида и запаха рыбой. Все это приятели уговорили за угловым столиком задымленного табаком помещения.

— Все! Больше не дам, даже если попросишь, — с благодатью в голосе вымолвил Бывалый, отодвигая от себя пустой, еще до него захватанный нечистыми пальцами стакан. — Сто грамм — это на пользу, это норма…

И впрямь, животворный напиток подействовал надлежащим образом и на Виталика: оборванцы кабачка показались ему людьми симпатичными, прокуренное грязное помещение — уютным. По пути домой здорово искрились под ясным солнечным небом сугробы, благозвучно гудели машины, прохожие шмыгали мимо Виталика как-то неназойливо и приветливо улыбались… Миром просто на глазах завладел покой и согласие. На долго ли?

 

(продолжение следует)