Трэффик Джем

                Dilue Volowelsky
               

       Трэффик Джем
 
                Прошлое – это просто факт.
         Но иногда оно начинается с воспоминания о темных занавесках.
   

   «Наверное, я должен перед тобой извиниться… но ведь тебе не станет легче.   
   О чем сожалеешь? Старые добрые времена… Понимаю. Сожалений было меньше, а жажда новых ощущений сильнее… Краски вчерашнего дня заслонили бледность сегодняшнего. Желаешь… Да…Ты по по-прежнему жива, Лит.
    Ладно.  Умри спокойно. Спокойно, я сказал! Я сказал – спокойно. 
  Только не думай, что я тебя убиваю из-за своих внутренних убеждений. У меня их нет. Просто нервы, нервы, нервы…
Те – мои прошлые убеждения, существовали считанные секунды, когда в нашей с тобой жизни появлялся проблеск смысла и я верил , что так будет всегда. Но потом, когда это опьянение собственными силами проходило, для меня вновь все становилось непонятным. Убеждения, Лит, это обыкновенная человеческая слабость перед героическим прошлым своих мыслей.
   Слушай.. а я ведь рад. Хех… Ты не умрешь в толпе. Вот… Меня бесит, когда люди умирают толпами…Я до сих пор в это не верю. Шахты, эпидемии...
 Ты умрешь одна, Лит. В нашем деле это называется органический конец. Конец, органично выплывающий из обстоятельств нашей жизни. Обыденная жизнь, но странные роли.
  Знаешь, с чего для меня началась эта жизнь…  Это была ядерная война, маслобойный станок, ветхий абажур лампы, проецирующей свет, на то, что мы считали высшим искусством…Нам ведь и вправду казалось, что мы принадлежим к миру высокого… к миру высшей глубины.
  Знаешь, почему ты умрешь? Один мой приятель сказал, что у каждого человека есть два прошлого - настоящее и выдуманное. Это так. Но когда прошлое еще и грязно, как у тебя, пропадает и будущее. 
Ступай в мир призраков чистой, Лит. Возможно, Боги тоже человечны и они примут твою кровь и мои муки за твою смерть, и красоту твоей смерти как плату за наше невежество в прошлом.
  Закрой глаза и постарайся задержать дыхание. Все…все…все…»   

«Все…все..все…»
Я пока не решил,  какова будет позиция Лит в этой сцене, и какова жестикуляция при падении – (мне почему то представлялся молодой, но иссушенный, треснутый на морозе дубок)… Сигарета, возможно, не допустит новую, более страшную мысль. Так уже не раз было – дым был жидкостью … жидкостью, тормозящей ужас продолжения…Правда не из легких. А пока просто пауза, в которую девушка, играющая Лит, достанет мятную резинку и сигарету.
 Моя роль – роль Тирана. Но от игры, только от плохой игры. Только от той роли, в которую меня вовлек  Треффик- Джем.
  После репетиций в воздух обычно сыплются семечки и  фразы. Семечки хорошие, фразы…С этим сложнее. Мои губы всегда добавляют глупости и злости к моим мыслям… Ну, и поделом.
 Я не хотел их контролировать. Я любил легкость в работе. А напрягаться и наталкиваться на стены бездарности не для меня… Вот… Лучше закрыть глаза и повторять про себя…
- Кто хочет встать и уйти, сделайте это прямо сейчас. 
 И опять немое Недоумение было ответом на мою тихую злость.
- Ну почему вы от меня всегда чего-то ждете… ? Я вас прошу, расслабьтесь. Не ищите красивых поз.
 Нет, я смотрю, смех стал не доступен Треффик- Джему.  Сейчас, когда я устал после по-настоящему рабочей недели, я не смогу  передать им больше, чем свою тихую злость… Ну зачем же Обитатели  Треффик- Джема осторожно желали только  простых, незатейливых вещей – ласки, игры –  не ту игру, которую  предлагал им я, а другую, более вечную… Моя Игра не требует ни отчета, ни суда. Игра, в которой пока только я  находил кайф.
- На сегодня все. Закончили. Завтра встретимся в полседьмого и прогоним быстро две последние сцены.
 Удар меня настиг как нож. То есть в спину. Коридор, коридор, краска, коридор, лестница, коридор…Голос. Голос - и я поворачиваюсь, чтобы услышать более резкое повторение. Уже в глаза. Еще не легче, но реальнее. Слава Богу. Реальность меня заставляла думать.
- Миш, я завтра не смогу прийти…
Тихо, но сильно. Красные платки – богатая драпировка… Красные платки – как бы богатая драпировка… красные платки становятся тряпками в поле моего бокового зрения, где суетилась одна из актрис. Только не ты, Макс - Горда.
- Почему?
Уста девушек, которым не везет в любви, часто задают такой же вопрос. Боль чувствуется только вопрошающим, так как он готов принять любой ответ, а после не поверить в него.
   Макс, как обычно, сидит на табуретке. Большой, но изящный. Полосатая футболка и темные джинсы. Раскачивается. Растрепались волосы.
- Надо отметиться в консульстве. Дэбора дрожит, что меня выкинут отсюда.
 Что ж, весомо и по-земному. И самое главное -  он был этому не рад. Ну, вот и повезло.  Возвращаюсь в исходную позицию ( коридор, лестница, коридор итд), и следующие 10 минут проходят в обдумывание последующих трех часов. Технология вечерних похождений отработана у меня до мелочей. Но сейчас хотелось классики.
- Пойдем пройдемся, - предложил я ему, когда обе актрисы, покинули павильон, постукивая и поблескивая какими-то деталями одежды.
- Все путем, - добавил я, учуяв какое-то внутреннее движение. Близость?
   У меня к Максу были чувства. Не проявленные, как испорченный негатив. Смущенные, как первое прикосновение к волосам француженки – блондинки. Но зачем Максу  ломать над этим голову?
   Значит, «Золотая Русь». Забегаловка – вот что это было на самом деле, когда я злился. Меня всегда раздражали люди и места, от которых я целиком зависел.
  Два квартала прямо, три налево и с любой стороны- сторонушки мира на вас взглянет «Золотая Русь». В сердце западной цивилизации такая ловушка, где не один американец не смог бы правильно произнести букву «Ю». По-настоящему – по-детски захотелось пить водку…Пить водку- какая-та магия язычества. Плохо будет всем, кто верит…пронеслась откуда-то взявшаяся мысль после того, как толстая полька обрушила две стопочки на наш столик.   А вот если бы вперить свой взгляд под этим углом в мутное зеркало, которое одна милая леди протирала ладошкой (красиво и достойно), то…  возможно, уже в следующую секунду, я замечу  вечное, красное солнце над деревянно-черепичной крышей. Мною овладеет предвкушение – не важно, чего... Картинка происходящего станет ярче, события потекут быстрее, а потом ближе к ночи,  сам гипноз, связанный с реальностью лишь каким-то ритмом, будет чувствоваться в каждой молекуле «Золотой Руси».
    Знать, все знать. Чувствовать, все чувствовать. Опять это «все..все..все.» Новое заклинание эпохи металлических ежей.
    Этот момент – после осторожного ожидания опьянения и новым глотком стоит отдельно от всего остального. Если бы я был женщиной или романтиком, я бы сказал, что этот момент – наверное и, возможно, перевалочный пункт между прошлым и никогда не наступающим будущим.
- Твое здоровье, Макс.
 Что ж, классика так классика.
               
 
Глава !!

Она была ничего. Дебора Хиггинс. Мне захотелось смеяться, когда я услышал это имя в первый раз (во второй, когда я собрался духом, было полегче).
   Разве у людей могут быть такие имена? Мою маму , например, звали Света. А папу – дядя Толик. А меня - Макс. Очень приятно.
- Очень приятно, Макс. Меня зовут Дебора, но ты меня можешь называть Деб.
Дэб – еще лучше. У нас так Васю одного называли. Ладно.
- А моего мужа зовут Кливен. Надеюсь, вы с ним подружитесь.
С мужиком по имени Кливен? Ладно.
- У нас также есть дочь. Её зовут Дороти, она твоя ровесница. Тебе ведь девятнадцать?
Угу… то есть yes.
- также у нас гостят тетя Милдред из Арканзаса и её сын Фредди, он немного младше тебя. Очень интересный, умный мальчик.  Мечтает, как и ты, стать программистом.
Значит, Фредди хочет стать программистом… Ну, ладно.
  Мы доехали куда-то и вышли из машины. Пригород. Завоняло провинциальной Америкой  и осенними проблемами с опадающими листьями.
- Нам сюда, Макс. Вещи не бери, Джим все принесет.
Прямо как негр, что ли? Вот это кайф.
  Я зашел в низенький домик. Меня, прежде всего волновала моя комната. От комнаты многое чего в этой жизни зависит.
- Будешь жить напротив нашей спальни. Вот, смотри, здесь в прошлом году у нас тоже жили студенты из России. Очень хорошие ребята. Они нам так понравились, что мы решили каждый год брать нового ребенка.
Сойдет. Кровать, тумбочка, маленький диванчик, телек, компер, портрет какой-то бабушки с подписью « Стефания Ванакувер» и розовые цветы прямо над кроватью.
- Ванная сразу за углом. Сейчас прими душ, отдохни и приходи обедать через часик.
Я пошел в ванную и крепко закрылся – не дай Бог Фредди – будущий программист залезет в тот момент, когда я буду делать свои нехорошие вещи.
  Раздевшись до трусов, я посмотрел на себя в кривое зеркало. « Здесь даже зеркало показывает только тебя»… Мишка ошибся.  Там, кроме меня висело пару полотенец, стояла ванная и валялась на полу серебряная расческа для длинных парчовых волос тети Милдред.  Выпятив челюсть, я громко всхрапнул и произнес. : hello, I’m mister Max, do you hear me fucking boy?
   Затем я осторожно достал из трусов свою драгоценную ношу и вздрогнул. Фредди неслышно крался за дверью.
  «Убьюююю, Фредди!» – зашипел я по-русски, показывая дулю в замочную скважину. Шорох стих.
  Аккуратно разорвав полиэтилен, я высыпал травку на гладкое полотенце и быстро перезарядил сигарету.  Потом, набрав ванную до краев, я залез туда и начал. Сначала было немного неловко. Но потом стало как всегда.
   Я всегда курил в ванной. Поэтому омыть свое тело Фредди в ближайший час вряд ли удастся.
   После того, как я выкурил все, моё тело стало все чаще  всплывать на поверхность. Я, улыбаясь, закрыл глаза. Темная вода. Темная – темная – темная вода. Белый я . Белый, скользкий, пупыристый я.
   То, что происходило в моей голове, здорово будоражило все остальное. Я выгибал левую часть своей спины и отталкивался ногами от края ванной, чтобы покататься чуть – чуть по глади. Когда над водой мелькала какая-нибудь часть моего тела, я высовывал язык как мертвец.
    За дверью послышались шаги и оттуда спросили.
- Are you okey?
Да. Это была она.
- Доротея, - произнес я очень осмысленно, но тихо – надеюсь, ты  красивая?
- Что вы сказали?
- Хочешь, я тебе спою?
- Ну, не знаю… Зачем?
- Доставить тебе удовольствие.
- Зачем?
- Слушай…
Я прокашлялся и ушел под воду.
 “ Я – сам себе и небо и луна…. Голая довольная луна… Долгая дорога да и то - не моя…за мною зажигали города…. Мммм…там меня любили только не я…”
  Вода начала затекать в меня, образуя со всех сторон страшное давление . Кхееееееее… Я быстро всплыл.
- Доротея, ты еще здесь?
- Yeah. Вы уже пели?
- Я чуть не умер, Доротея.  На рэ-минор.

  Глава три


    Внимание, а сейчас мы исполним популярное произведение в стиле ампир – роуз “ Желтая роза Парижа”.
   Клавишные – Энди Зайковский (тутутууууу),
   Ударные – Ленни Иванофф (буууууум),
   Соло- гитара и вокал – Майкл Левандовский (блямс!).
Исполняется впервые.
 Я где-то прочитал, что однажды на свете жила простая девушка по имени Желтая Роза Парижа. Она была исключительной проституткой и занималась исключительно проституцией. Больше о ней плохих сведений не было, поэтому я решил написать песню, посвященную ей. Так получилось, что песня получилась скорее о войне, чем о девушке. Наверное, тогда я был пьян. Я и сейчас пьян. Я это чувствую, потому что мне плохо. Я стою в сыром американском метро и мне плохо. И моим парням, которые стоят рядом со мной с барабаном и ионикой в руках тоже плохо.
  Я перебрал струны. Буду петь на русском – подумал я. Может, нас примут за югославов и пожалеют – так было всегда, когда мы пели Катюшу в три голоса. Но сейчас мне было все- равно. Я был пьян. Мне было плохо.   

    “ В городе, где много невест,
       Засыхающих от скуки…
       Где невидимы их ноги,
       Где неласковы их руки…
      Было мне хорошо
     *
       Я запомнил, что однажды
       Было мне хорошо…

   Я спросил ну почему же,
    Если падают тарелки,
   В суп из праздничной побелки,
    Было мне хорошо…

 И вот когда я открывая дверь зеленую, гадаю,
  Куда спрятать мне трусы и морковь…
 То в глазке моем я вижу
 Ту девчонку из Парижа
Из которой  льется любовь…
 
И так далее. Все заканчивается тем, что они, мечтая о настоящем любовном чувстве, оба уезжают в Афганистан. Конец пары  остался неясен. Лично я подозревал СПИД.
- Ты из России?
Вопрос  поступил на русском и я выдохнул, машинально дергая гитару.
- Нет.
Обернувшись и так трижды из-за проблем с тем, что позволяло мне прямо стоять, я наконец- то впервые увидел Макса. Святая неопределенность высшего качества. В белых смешных брюках, он  стоял оперевшись о соседнюю стену из камней и ел польское мороженое в стаканчике. Он тоже был под кайфом.
- А откуда? Из Зимбабве, что ли?
- Украины. Село Новополоцкое. На Донеччине.
- На чем?
- Типа Кузбаса. А ты москвич?
- Ну. Москвич. Это в России.
- Ты здесь надолго?
- Не знаю.
Потребовалось вспомнить о чем-то, чтобы сказать следующее…
- Это Андрей и Леха, меня зовут – Миша. Мы здесь уже по три года развлекаемся.
- Ну и как?
- Да вот ты знаешь, нормально!
Это сказал Леха. Он уже поставил барабан на пол и держался рукой за желудок.
- Леха, только не здесь… - прошептали мы с Андрем наше старое заклинание.
- Ему что, плохо?
Это спросил Макс. Он внезапно начал улыбаться, думая о чем-то своем, наверное далеком.
- Мне хорошо. Но не спрашивай меня ни о чем, окей…
- Окей.    
   Мы все вместе еще долго глядели на то, как Леха падает о холодный гранит. Это был целый спектакль.
    Когда чувство сострадания выгнало нас из подземных пещер, я, укладывая Леху на трубу, вдруг подумал: “Боль всегда живет внутри, поэтому от неё нельзя избавиться… Можно только подождать, пока она пройдет сама..”.
- С Лехой всегда одна и та же история, - пояснил Андрей Максу - он всегда надирается в зюзю перед нашими концертами.
-  А может, это просто предлог? – уточнил макс.
- Это не предлог, - воскрес ненадолго Леха. Он умел, не отвлекаясь от тошноты, вечно преследующей его, выдавать точку зрения. Наверное, это компенсация за стыд, но вообще ему эта суета сует была просто в кайф.
- А вы только этим на жизнь зарабатываетае? Поете?
- Нет, мы еще…
- Здесь нет особого выбора, - вздохнул за меня Андрей. – Делаешь все, что не нравиться, и делаешь вид, что все окей.
- Выбор должен быть, - осторожно заметил Макс, выбрасывая стакан в урну.
-  Это не тот выбор, - я подошел к нему настолько близко, чтобы видеть его намерения - Как это достало, ты бы знал. Здесь только ты и никого больше. Даже зеркало  показывает всего лишь тебя. Ты прав - возможно, у кого –то и где-то есть  настоящий выбор –не  тот, который он сам себе придумывает, а тот, котрый живет вне его воображения.
 А наш выбор - это пустая наживка… Сам себе придумываешь смысл в ней, а смысл один – сожрать, поколоться и остаться при этом довольным или умным, что иногда гораздо легче. 
- По- моему, ты не в духе…
- Это точно. Денек не задался. Труппа не выдержала испытания в метро.
Я хлопнул в Лехин барабан.
- Но Вавилон вечен…
- Что это еще такое?
- Это город, о котором все поют.
- Как?
Я показал.
 “   In the city where I live
      Where I work and where I dream…
      I eat papers and melon
      I miss  grande Babylon”…
       Прохожие  старались сдержанно выругаться. Но больше всего веселился Леха. На каждый мой удачный аккорд, он кричал “ отпустите меня”, хотя его никто не держал.
Макс грустно смотрел на меня, а потом разделся до пояса. Я не знаю, зачем он это сделал, но мне стало не так обидно.
- Я по программе обмена, - сказал он мне,- Буду учиться в  колледже.
- И что будешь учить?
- Языки программирования.
- Остановился где-нибудь?
- Пока нигде, но должен жить в семье какой- то. Я как раз  собирался поехать в свой учебный центр на распределение, когда тут вы...               
Нарушение спокойствия… спокойствия, которое не дает проникнуть в тебя языческому соблазну бесконечности. Вот, что я запомню об этом дне.
  Я сразу замечал в людях  глубокое, голодное, горячее и совсем не гордое сознание, которое было огромной долей того, что я называл “ началом к свободе”.
   

  Глава 4


- Я  когда-то был певцом.
- Ты?
- Представьте себе. Вот, послушай, Дэб.
« Ааааа….Ооооо… Гоу ту зэ Миссисипи-и-иии»
- Тише! Тише, Кливен!!! Еще испугаешь Макса. Бери салат и кушай.
- Дэб, я не хочу сейчас кушать салат. Ты что - не понимаешь меня?  Хотя ты никогда не понимала меня.
- Почему это ты вдруг решил себя вести как мальчишка?
- Тебе я смешон?
- Ты с ума сошел, Кливен.
  Кливен, судя по его внешнему виду, сошел с ума уже давно. Он все время чесался и плел чушь.
    Он определенно хотел от жизни чего-то большего, но семейная традиция Хиггинсов не позволяла ему расслабиться и дать волю настоящим чувствам, когда речь заходила о горячих материях.
  Кливен был одет в измятую от чесаний футболку. Чтобы казаться моложе он носил лазерный уолкмен на ширинке и все время боялся этого.  В него была влюблена сестра Дэб – та самая тетя из аризоны, которая взрастила Фредди.
    Но тетя делала вид, что всю жизнь была баптисткой, и кроме леденцов, её интересуют только сериалы до двадцати двух ноль-ноль.
 Короче, Кливен был одинок на той самой старой войне, где погибают большинство людей, не достигнув морального совершеннолетия.
   Доротея налила мне чашку шоколада. Она была странная. То  впивалась в меня всеми своими мыслями, когда мы следовали с ней в магазин за хлебом, останавливаясь перед каждым светофором, чтобы насладиться этими остановками и перекинуться взглядами, за которыми каждый прятал своё.
  То просто молчала. Молчали её волосы, молчало её сердце…И тогда  мне ничего не оставалось сделать как спросить, как у неё дела.
- Как прошло твое первое занятие в колледже, - спросила тетя Милдред из аризоны, - параллельно засовывая в рот  Фредди какую-то еду.– Она не знала, что её сын был влюблен в Доротею. Я часто видел в его глазах что-то похожее на безнадежность. Такое скрытое и неприятное выражение бывает в лицах людей…Оно бывает так часто, что почти стало моим собственным.
- Я поскользнулся и упал, - ответил я, заглядывая под стол. Там Доротея прятала свои красивые ноги.
- Какой ужас… -  взгляд тети блуждал по салфетке с мухами. – тебе было больно?
- Да.
- Ээээ, - подумав, вмешался Кливен, - а как насчет пикника?
- Кливен, отстань от Макса. Слышишь, ребенок упал? У тебя болит нога, Макс?
- Да.
Наступило молчание. Я допил шоколад.
- Дороти, пойдешь со мной в кино? – быстро выпалил Фредди. Услышав, что я вывихнул ногу, на него что-то нашло. Он мне напомнил ящерицу, которую ловят пионеры.
- У тебя нет денег, - сладко улыбаясь, обломала его тетя Милдред, которая никогда не понимала молодость - на какой шиш ты собрался в кино?
Лицо Фредди приняло выражение тыквы и он, поерзав, засунул в рот чашку с шоколадом. Доротея закинула голову назад и сказала “ Ох…”..
   К вечеру столовая Хиггинсов становилась приятным местом. Оттуда было видно все восточное побережье звездного неба и я приходил туда, чтобы через него пообщаться со своими друзьями, которые остались в России. Я садился в кресло и тогда  видел их всех сразу. Они не помнили меня – ведь у них не было ни памяти, не воображения. Все заполнила душа – миллиард блестящих бриллиантов, каждый из которых был глазом размером с мир.
  Я говорил с ними, нюхая дым терпкого зелья, которым меня снабжал Мишка…Я говорил с ними о девушке по имени Лит, о том, что Мишка ждет своего часа, и о том, что Земля, на которой я сейчас живу меняется от каждого моего вдыхания и выдыхания….

Однажды, когда я сидел в своей комнате, закутавшись в куртку тети Милдред, купленную еще по случаю рождения Фредди, я почувствовал, что мне пора доставить себе удовольствие. Я вставил в уолкмен Ману Чао и сделал пару папирос а-ля Мишка Левандовски.
   Вот так. Вот так хорошо. Я разделся, и отбросил куртку. Теперь я был абсолютно гол и накурен смесью фиалок и кактуса. Окна были распахнуты. Камин включен.
  Музыка на фоне бешенной тишины раздирала мои внутренности, позволяя каждой клетке жить своей собственной жизнью. Душа плавно отделилась от тела и на потолке встретилась с пластилиновой лепкой.
   Я зажег спичку и поднес её к носу, огонь медленно потянулся к  телу, облизывая воспаленные на ветру клетки.
    Свечу, которую я зажег, мне хотелось съесть – такая гладкая и такая темная, несмотря на свет сверху… Свет и темнота. Так несовместимо.
   Ночью чувство одиночества становится невыносимо приятным.
  Почти внезапно дверь распахнулась, и ко мне в комнату забежал дядя Кливен.
- Ты здесь, Макс?
 Он меня еще не увидел, но его восприимчивый нос явно учуял что-то неладное с воздухом…
- Да, - прошептал я в направлении потолка.
Я не хотел, чтобы рядом со мной был этот мужик, который ищет чего-то ночью в своем собственном доме. Я думал о другом – существует ли мир в других людях, такой мир где всё вместе - драконы там где каменные дома, свет там где темнота, верность там где уже все раздето и грязно…
- Я тебе не буду мешать,- сказал дядя, усаживаясь на пол.,- . Просто посижу рядышком. Делай, что хочешь.
Я встал – все такой же голый и под кайфом, как сирота из гетто, и прошелся по комнате, дотрагиваясь пальцами до своего живота, в котором сейчас  сидели остатки фиалок.
- У тебя есть мечта? – мучительно спросил Кливен.
- Нет.
- А у меня есть, - обрадовался он,-  Хочешь я тебе расскажу о ней? Однажды я услышал необычную музыку. Было очень светло, я лег на пол и стал слушать звуки– они были чересчур дикие  и я подумал, что для них нужен огонь…  тогда я зажег свечу – как ты, хотя было очень светло. Дома никого не было.  Понимаешь, о чем я?
Так вот я подумал, что хочу уехать далеко- далеко. Бросить всех и ощутить себя легким и свободным. Понимаешь, Макс, у меня всю жизнь было так много ответственности… Мир  казался таким сложным… Мне казалось я отказываюсь от своей свободы ради семьи. Но ведь нельзя сделать счастливым  других, если ты несчастлив сам.
-   Счастливы только ангелы.
- Ангелы – это всего лишь очередная мечта человечества …
- Мечта…мечта – это трусость, я не люблю мечтать…
- Не старайся, Макс…Я не верю тебе. Каждый человек мечтает. Какая разница, как мы это называем – мечта или планы, или галлюцинации… Это нечто дает нам силы ощущать себя свободным человеком, когда мы пребываем в рабстве.
- Зачем тебе свобода?
- Чтобы ощутить свое существование… Я так много потерял.
- Свободу никогда не ощущаешь, свободы нет, когда она есть. Свобода – это ничто…. И никогда.
Мы встали. Я видел его запотевшие глаза, которые были стыдливо полуопущены. Я позавидовал Дэб. Ее салаты не были сделаны впустую.
  Мы выпили с ним еще по сто грамм виски из алюминиевых стаканов тети Милред и я уснул, думая о том, сколько мне еще предстоит увидеть.

 
Глава 5

- Ты слышал, что он сказал?
Над черной косматой головой наклонилось еще две – такие же черные и косматые.
- Он сказал, что…Черт, я не помню, что он сказал! Кто-то кому-то объявил войну…
- Нам объявили войну, Макки…Они нам объявили войну. Сукины дети, одним словом. В мире одна война кругом. Люди стали зверями. Система полностью прогнила.
- Дай мне травки, Джоэ, не будь свиньей. Ты все время переводишь разговор, когда мы делим травку, скажи ему хоть ты, Лекси.
Женский голос ответил.
- Пошли к черту, придурки.
- Это мы придурки, Лекси? Да что ты себе позволяешь, сука?
- Это я им, кретины…
- Ну тогда извини, Лекси. А кому это им?
Пора было вмешаться.
- Привет, - сказал я, - Макки, ты сегодня на глицерине?
Черная голова посредине улыбнулась.
- Видел я твои шуточки у себя в заднице. Эй, а кто это с тобой рядом?
- Это Макс.
- Да мне, собственно, пофиг. Лекси, предложи им что-нибудь, ты же здесь хозяйка…
- Чай? Кофе? – серьезно спросила Лекси, - да что вы ко мне прицепились? Будто я не знаю, зачем вы сюда приходите, наркоманы вонючие.
- Эй, да ты на себя посмотри, - заступился Джоэ, - ты, можно подумать, не сосешь с нами все это дерьмо…
- А ты выбирай выражения, ниггер, - аккуратно слизывая  с пола какую-то гремучую смесь, затянул Макки, - она моя жена перед Богом, Лекси – это ведь правда?
- Да это правда, Макки, я твоя жена.
Это была, конечно, неправда, но я был не против.
- Чего Вам нужно, Майкл? – спросил Джоэ, - ты же знаешь,  что сейчас Святая неделя и мы почти не занимаемся продажей. Только друзьям.
- Мне нужно что-нибудь галлюциногенное, но без химии, - ответил я, - я не хочу портить здоровье.
На самом деле это была просьба Макса.
- Ты меня что, не слышишь…Твои русские уши плохо понимают английский? У нас здесь не бакалейная лавка, чтобы можно было зайти и попросить себе на выбор три вида какого-нибудь одного  дерьма…У нас есть – дерьмовая марихуана – это раз, и дерьмовый кокаин – это два, три – это то, что ты можешь сделать, вынюхивая по очереди одно и другое дерьмо …
- Может, грибы?- вмешался Макс, - я слышал что-то о корне мухамора…
- Слышишь, юный ботаник, - Джоэ почесался от пяток до подбородка, - да что ты знаешь о грибах? Настоящие грибы можно поесть только в пригороде.
- Настоящие грибы…, - затянулся Макки, - почему я должен об этом думать? Может, я не хочу думать о дури? Может, я хочу стать хорошим человеком? Но тут приходят двое придурков и говорят « Дай нам грибов, Макки. Мы хотим запихнуть эту чудесную гадость к себе в рот, чтобы посмотреть на летающих крокодильчиков…» И Макки говорит им – окей , ребята. Макки достанет вам грибов из пригорода и вы посмотрите на своих крокодильчиков. И все это будет стоить, скажем, 20 баксов унция.
- Десять.
- Шестнадцать.
- Двенадцать плюс наше бухло.
- Идет.
Мы вышли на улицу. Макс все время шел впереди, и я начал подозревать его в чем-то особенном – в непонятном мне пока внутреннем смехе, который распирал его во всех частях большого тела.
- Эй, люди! – завопила Лекси, - я забыла надеть трусы.
- Лекси, - погладил её по животу Макки – у тебя же никогда не было  трусов.
Замигали фары. Это наш Леха подавал сигнал к посадке. С гиканьем мы оседлали гибкого железного коня, который еще вчера принадлежал Доротее Хиггинс – подруге Макса из квартиры Хиггинсов в пригороде.
  Первое, что бросилось в глаза, когда мы показались в кабине–  ярко-красные губы, волнующе разрезающие Лехино лицо надвое.
- Ты накрасил губы, коразон - пробормотала Лекси, водя пальцем по Лехиному лицу.
- Да, я накрасил их, - но я….я не педик, - неуверенно ответил Леха, -  Это…
Он показал на радио.
- Я слушал передачу « сезон откровений», пока вас не было.  Там был один такой парень по имени… черт, забыл… так вот, он говорил, что он любит парней…потому что он такой с детства, но его никто не понимает…Его били несколько раз – ногами и все такое…Но он продолжает делать, то что делает. В общем, ведущий в конце сказал – если вам что-то хочется сделать, не отказывайте себе, потому что если вы этого не сделаете,  вы потеряете смысл жизни. Я это точно запомнил.
- И тебе захотелось накрасить губы? – вытаращив глаза, спросил Джоэ. Он ненавидел педиков.
- Все не так, - мучительно произнес Леха. Сначала я увидел эту помаду… Я не хотел ничего – клянусь. Я сидел и слушал музыку. Играл негритянский квартет, потом – Битлз, а потом я подумал – просто подумал. Что будет , если я накрашу губы.
       Я представил, как вы заходите, видите меня и начинаете смеяться… Вы все думаете, что я педик, а я…
- А что ты, Ленни? - прошептала Лекси…
Леха засопел.
- Я не знаю. Там это как-то объяснили, но я забыл. Я смотрел на эту помаду, и она как бы смотрела вот сюда, - он показал на лоб, - и говорила – ты потеряешь смысл жизни, если не сделаешь этого, и я тогда взял ….её… Сначала я закрыл глаза… мне было немного странно, но потом я просто накрасил губы. А дальше я все время представлял  - как вы заходите и начинаете смеяться. Но вы зашли – и просто удивились. В чем дело? Он пьян? Он сошел с ума? Это как больной и врач. Понимаете? Но вы не поняли меня, все эти вещи про смысл… Все опять как-то по-дурацки.
- Ты был прав, - затянулся Макки, - делай, что хочешь, парень. Мы живем в свободной стране!
 Макки тоже не любил педиков, но он был под кайфом.
Джоэ демонстративно сел на заднее сиденье и стал тихо ржать, глядя в окно. Леха сидел за рулем, и в его глазах  стояли слезы.

    Глава 6

  Занятие в колледже. Расписание. Лекция. Класс. Окно.  Двор. Скамейка.
   Я сижу на скамейке и курю. Ко мне подходит Доротея. На ней – малиновая юбка и разбитые коленки.
- я упала, - говорит Доротея и смотрит на меня, чуть не плача.
 Я улыбаюсь.
- почему ты все время улыбаешься?- кричит она, - ты смеешься с чужой боли?
- Да, а ты?
- Стоп…Скажи – ты меня ненавидишь?
- Забудь. Я – счастливый.
- Говори понятно.
- Понятно – это как же? Понятно – это подтверждать твои собственные мысли?
- Просто не доставляй мне боль.
- Разве я могу?
Сзади появляется Фредди. Он весь сжат, неприятен и по – своему отчаян.
- Откуда ты взялся? - вопрошает он, оголяя свой взгляд.
- С неба упал, - скромно признаюсь я, -  а ты откуда?
Фредди убегает, оставляя запах дезодоранта « Секси – секси». 
  Были еще другие люди, но я так боялся с ними говорить, что предпочел проснуться. В моей комнате стоял сплошной ветер. Отчаявшаяся Дэб, не в силах бороться с постоянным запахом леса в моей комнате и ванной , просто распахивала все окна.
  Хиггинсы приготовили на завтрак овсянку и чай. Перед тем как спуститься в столовую, я несколько раз почистил зубы, ободрал в палисаднике старую розу и засунул её себе подмышку.
- Хэпи бездей ту ю, - объявил я , входя в семейную кухню.
Она была сегодня как невеста крон-принца. Как будто чего-то ждала, отчаянно хотела и делала вид, что невинна.
 Я положил розу ей на колени.
- фредди, не сербай чай, - прозвучал в наступившей  тишине голос тети милдред.
Доротея посмотрела на меня. Я на неё.
- Вот, - сказал я.
- Садись, макс, - вмешался кливен. , - у нас для тебя замечательная новость. Теперь ты можешь ездить на « Форде» Дороти.
- Они мне подарили новую машину, - ровно улыбнулась Доротея, - вот.
Когда я был маленьким, детям дарили паравозики.
  После трапезы я сразу пошел в ванную. С чего-то непонятного мне стало грустно. Вода заполнила края. С водой легче всего.  Ведешь и она ведется. Спускаешь и она течет.
  В дверь стучали уже три минуты. Я повторял – занято. Там не понимали.
- Доротея, - сказал я, - показываясь на той стороне, - я здесь моюсь.
- Нет, - тихо сказала она, - впусти меня.
Я не хотел портить ей праздник.
- Это марихуана? – спросила она, дико глядя на мои папиросы.
- Частично. Слушай, Доротея, мне придется раздеться  и залезть в ванную, окей?
- Ты ведь не стесняешься меня?
- Нет.
Она кивнула, не отнимая руки от сигарет. На самом деле она еще ничего не понимала. Я разделся и засунул себя в ванную. Вода вылилась и капнула на её ноги.
- Сейчас ты закуришь, - промолвила она, - а я буду стоять здесь как дура.
Я пожал плечами.
- Я не знаю, что я мог бы тебе предложить в Этой ситуации.
Она рассмеялась.
- Там приятно? – Доротея показала на воду.
- Да, - я ей улыбнулся.
Перелезая через перегородку, она специально постаралась сделать все, чтобы я этого никогда не забыл. Ее одежда быстро намокла.
- Посмотри на наши ноги, - прошептала она, дотрагиваясь до моих пальцев.
Я взял  папиросу и поджег её зажигалкой Кливена.
   Это была отличная трава. Дым не мешал мне видеть заслонившее зеркала лицо Доротеи, которая смотрела мне прямо в душу, пытаясь там что-то найти, разбирая по полочкам гибкие окончания моих мыслей. Я смотрел, предчувствуя грядущее молчание… Блин, близкое будущее было так опасно, так неминуемо – было отчего рассмеяться ей прямо в лицо и тем самым разрушить все, что даже не могло начаться.
- Ты что- нибудь видишь?- спросила она.
Я ей дал затянуться. Конечно, это было впервые, но она не скрывала этого.
- Тебя, Доротея.
- И что ты видишь?
- Вижу…Что же я вижу? Вижу человека. Жизнь. Интерес. Желание. Слабость. Да мало ли еще чего… 
- Макс…Я могла бы тебе задать один вопрос.
Она хихикнула.
- Это не то, что ты думаешь…
- Тогда нельзя.
- Почему?
- Задавай то, что я думаю.
- Я не могу…
Она отвернулась. Её начал пробирать холод, и, наверное, было где-то неудобно и в то же время ей это нравилось, и тогда она спросила.
- что ты обо мне думаешь, Макс?
- Это ты и хотела спросить?
- В общем, да… Ты, наверное, думаешь, я – дура, да?
- Дура – нет. Этого я точно о тебе не думаю.
Мы прикончили одну папиросу и я быстро зажег еще.
- Мне так хорошо, - прошептала она, улыбаясь – мне так обалденно, Макс. А тебе?
- Кайф.
- Я чувствую тепло и какое-то наслаждение. Но не до конца. Как будто чего-то не хватает.
- Мне тоже не хватает, - сказал я , делая короткую затяжку.
  Вокруг все было нестерпимо горячим , влажным, потным и мокрым. Все это было как-то чересчур предопределенно, но в то же время на это можно было закрыть глаза. Мы делали дым и могли ничего не учитывать.
- Какие у тебя еще есть вредные привычки? – спросила Доротея.
Я задумался. Она хотела услышать одно, я думал о другом, а реальность в то же время была по-прежнему пугающей... Реальность ночного неба, которую закрывал лишь помутненный травкой разум.
- Я не сплю, - наконец решился я. – ну разве что по субботам, когда остальные тоже спят.
- Ты такой странный, - вздохнула она, не чувствуя рук и ног, потому что они были затекшие и бесформенные под толстым слоем остывшей воды, - кто тебе дорог?
- Много кто, много что…
- Назови.
- Люди.
- А трава?
- Я ей больше дорог, но и трава тоже.
- Ты всегда курил?
- В детстве я пил молоко.
- Ты скучаешь по родине?
- Я скучаю по моментам. А ты?
- Я…
Она рассмеялась и встала. Тяжелея, забирая полванны с собою.
- попробуй, - попросила она, показывая на себя - ты вот попробуй.
Я дотронулся до полы намокшего платья.
- ужас.
- То-то же.
Она стала мокрой и розовой, как младенец, и казалась очень довольной.
- как я отсюда выйду?
- В тебе заговорил разум, Доротея?
- Я одену твою одежду.
- Нельзя.
- Одену!
- Одевай.
Я отвернулся к прохладе кафеля, чтобы не видеть её злобного выражения на скулах. Доротея, я вышел из игры – надевай мою футболку и брюки, надевай все, что хочешь…Будь счастлива.
   Когда я повернулся, она стояла уже полностью раздетая, выжимая платье. Её лицо было повернуто ко мне. Оно хищно улыбалось.
- Ну ? – спросил я, улыбаясь её глазам - холодно?
Она истерически рассмеялась.
 Еще минута и заплачет – чувствую. Трава была то, что надо двум для ссоры. Холерическая рапсодия- кидает то в смех, то в слезы, но на небо, если долго не прерывать процесс. Надевает на голое тело мои белые джинсы, красную футболку и выходит не закрыв двери. Где-то там, в глубине дома, уже бродит возмущенный Фредди… 

   Глава 5

- Ваше имя Михаил Левандовский?
- Да.
- Вы являетесь гражданином Украины?
- Да.
- Хорошо. Вы можете рассказать, что произошло на трассе?
- Нет.
-  Вы отказываетесь давать показания?
- Я ничего не помню.
- Вы находились под воздействием наркотических веществ?
- Я плохо понимаю вопрос.
- Вы употребляли наркотики или алкоголь?
- Когда?
- Перед тем, как устроить бедлам на трассе?
- Какой бедлам?
- Вы, что идиот?
- Нет, я спал.
- Почему тогда наш патрульный задержал  Вас?
- Почему?
- Лейзер, отведи этого в камеру. Пригласи остальных.
- Ваше имя – Максим Гордин?
- Да.
- Вы являетесь гражданином России?
- Да.
- Хорошо. Что произошло на трассе?
- Какой трассе?
- Вы говорите по – английски?
- Сейчас?
- В камеру его, Лейзер.
- Ваше имя Джонатан Гарднер?
- Меня зовут Джоэ. Джо-э.
- В ваших правах указано «Джонатан Гарднер»? Это не ваши права?
- Что значит – это не мои права? Это мои права! И меня зовут Джо-э.
- Но здесь написано Джонатан Гарднер. Не вводите нас в заблуждение…
- Я лучше вас, наверное, знаю как меня зовут и уж наверняка лучше тех кретинов, у которых я покупал права…Меня зовут Джо-э.
- Перестаньте молоть чушь, Гарднер и отвечайте на мои  вопросы. Иначе я прибегну к помощи закона и посажу вас на трое суток.
-  В этой гребанной стране нет закона – и всем это известно. Вы только и способны, что унижать людей, и делать из них полных придурков.
- Вы можете сказать, что произошло на трассе три часа назад?
-   Да в мире сто тысяч трасс, откуда я знаю, что на них происходит…
- Вы употребляли алкоголь или наркотические вещества перед тем, как оскорбить представителя закона?
- Да что ты себе позволяешь… Думаешь, если – негр, то значит, наркотики, дурь, спид, кокаин, акапулько голд, опиум за тридцать баксов дэша, грибы, бананит, ацетоновые шарики… Да мы живем в свободной стране – и мы здесь равны, хотя я – поганый ниггер, а ты – хрен знает кто в форме с бляхой.
Джоэ увели трое спин, из под-которых его стройные маленькие косички напоминали мне обгоревший, но возрождающийся лес.
- Ваше имя Алексей Ливанов?
- Мне плохо…
- Почему? Вы употребляли наркотические вещества или алкоголь?
- Дайте мне, пожалуйста, пакет…
- Вы можете нам рассказать, что прои…О Боже, Лейзер, отведите этого в камеру и пригласите доктора Вэйниса. Мария, уберите, пожалуйста… я скоро сдохну на этой работе. Лейзер, кто там еще.
- Еще один негр, который называет себя Макки. Вейнис говорит, что концентрация алкоголя у него в крови превышает все допустимые  нормы… мы вкололи ему глюкозу. Доктор не советует проводить с ним допрос сейчас.
- Это все?
- Нет. Есть еще девчонка. На вид лет пятнадцать. Негритянка. Сказала, что повесится, если не пригласят адвоката. Похоже, она не в себе.

Мое сознание напоминало уголек в растопленном масле. Я все время хотел вынырнуть, но он шипел и палил все воспоминания, ненароком попадавшие в меня.
- Макс, - прошептал я, отыскав его на полу соседней камеры, - что произошло на трассе? За что они нас схватили?
- Мы вроде бы хотели изнасиловать их полицейскую бабу.
- А мы хотели?
- Вроде, не очень… иначе бы они нас побили.
- Макс, тебе плохо?
- Мне как-то странно. Я как будто плыву и плыву.
- Ты думаешь, это когда-нибудь закончится?
- Я не знаю, Мишка. Но если это закончится- впереди нас будет одна темнота.
Он встал и ударил себя по лицу. На нем было розовое одеяло и шарфик Лекси.
- Мне так кажется, что  сейчас нет времени, - снова сказал я . Слова мне давались с трудом.
- Это потому что мы нанюхались, - подумав, ответил Макс, -  так всегда бывает.
- А ты откуда знаешь?
- Догадался. У тебя нет такого ощущения, что слова слетают у тебя не с языка, а откуда-то из макушки?
- Спроси у меня что-нибудь.
- Который час?
Он посмотрел на меня, пригорюнившись.
- Извини, я забыл.
- Ладно. Попробуй еще что-нибудь.
- Мммм… Я не знаю. Ну ладно… Тебе нравится красный цвет?
- А почему ты спрашиваешь?
- Да я от фонаря ляпнул…
- Красный цвет – да мне как-то все-равно. Но в нем есть что-то такое гадкое, связанное с кровью.
- Мне чего- то не спится, - послышался голос с верхней полки. Это был Макки, - всю дорогу я думал о том, как- бы поспать и вдруг такой облом. В этой камере есть что-то неуютное. Мало заботы о людях.
- Макки, у тебя нет ощущения, что ты плывешь?- спросил Макс.
- Если бы…у меня ощущение, что я скоро проблююсь.
- Это от жадности, - злорадно отметил я , - Вы с Лехой на двоих  выглушили все наши запасы.
- Пока тебе хорошо, ты  не замечаешь плохих перспектив, - выдвинул теорию Макки и Макс с ним согласился.
Мне показалось, что мы очень долго молчали, прежде чем Макс спросил у Макки.
- Макки, ты о чем –нибудь мечтал по – серьезному?
- Да, я только и делаю, что мечтаю. Мечтаю о том, чтобы хоть раз по- человечески пожить. Хотя бы один денек. Выйти в поле, зажечь костер, собрать дровишек и целый вечер смотреть на гребанный закат.
- Это ведь легко осуществимо.
- Да, наверное…
- Я понял тебя. Ты не хочешь, чтобы это исполнилось, да?
 -   Понимаешь, Макс, у меня бизнес. Я торгую травой и кокой. Мне еще папа говорил, « Макки, если ты такой умный, почему ты не торгуешь травой?»
- Это странная логика.
- Причем здесь логика, Макс? Это бизнес. Я просто не могу вот так взять и пойти в поле. Я не могу, понимаешь ты?
- Успокойся, Макки, я понял. Я все понял.
- Ты лучше скажи, чего ты хочешь?
- Я? Я хочу, чтобы все получилось.
- Что все? – спросил я.
- Все, что задумано, - ответил он, заставляя мои мысли биться в ккой-то лихорадке. Он говорил какую-то важную правду, но я ничего не мог понять и винил в этом только себя.
- По – моему, ты гонишь, - перебил его Макки, - ты говоришь что-то не то. Я имею в виду это слишком непонятно - то, что ты говоришь.
- Что непонятно? Я хочу, чтобы …
- Что?! – мы с Макки быстро подползли к его  камере.
- Я хочу, чтобы ты – Мишка, чтобы ты …
Он как- будто даже застеснялся.
- Чтобы ты быстрее что-то сделал.
- Что сделал?
 Вот теперь я был в шоке.
- Ну, написал что-нибудь, например.
- Что я должен написать, Макс?
- Я не знаю.
- О Боже, Макс, зачем это нужно?
- Потому что впереди – одна темнота.
Сказав это, он упал на живот и крикнул нам, что на самом деле он ничего не хочет. Я испугался за него. Где-то в глубине души, я видел - в Максе все время что-то понемногу сгорало…
         
   
Глава 8
   
       Небо ясное и это радует. Радует, потому что темное меня огорчает. С тех самых пор, когда я заново родился, обнаружив себя в ореоле из ненужных мне крыльев познания добра и зла.
  Вот уже неделю как я лежу в этой комнате. Наверное, я чем-то болен. В доме Хиггинсов очень тихо.
   Ко мне приходят друзья и делегации из колледжа. Они приносят гостинцы из яблок и персиков, а потом долго смотрят на мое лицо. Еще немного – и я что-нибудь с ними сделаю.
- Как ты? - спрашивают люди.
Я не знал, что сказать. Мне было страшно. Но я понимал, что я никогда не смогу им ответить.
   Единственным человеком, который ничего не спрашивал - был Мишка. Зато он все время говорил.
- Я устроился на работу, - сказал он однажды, - в зоопарк. Буду мыть посуду и еще какую-то фигню для питонов.
Мне стало смешно, но я  сдержался – ведь в этом не было ничего смешного.
 Тогда он достал свой вечно- зеленый блокнот и сказал.
- Слушай.
« Я стою на шоссе 212. Им мало пользуются. Оно совсем маленькое и очень неудобное для колес автомобиля. Тем более, что рядом - отличная трасса…   
  Поэтому здесь всегда пусто. Иногда, как и в нашем городке, на шоссе  случаются туманы, но чаще всего - воздух остается свежим и прозрачным после ночных морозов. 
  Через два месяца это шоссе станет самым знаменитым местом в мире.
Сюда приедут тысячи автомобилей, и очень много людей будут пытаться рассказать вам об этом месте и о людях, которые жили неподалеку.
  Ну, и разумеется, обо мне. А пока здесь… Я оглянулся, пытаясь найти ответ. А пока здесь деревья, меланхолия осеннего опустошения и два тупика – в прошлое и настоящее.
Я проверил камеру и направил её на небо.
Вот только теперь тьма по настоящему рассеивается и появляется ненавязчивое тепло света.
 Среди приехавших, разумеется, будут  мои старые друзья Майк Джефферсон с Айли – Тв, Барбара Роуз с шестого и Клаус Келлер с Дрим Апдейт. В качестве подарка они получат эту кассету и дневник моих наблюдений.
    Я его вел уже три года, тщательно взвешивая все шансы и не упуская ни одной детали, которая, на мой взгляд, являлась существенной в осуществлении задуманного плана. Помимо дневника, у меня имелась картотека, в которой я отслеживал жизни горожан и события местного масштаба. Думаю, это станет весомым аргументов в мою пользу, когда  человечество пройдет путь от жалкого подражания к разумному созерцанию и свободе. 
   С этической стороны я тоже не видел никаких препятствий. Ведь если Господь счел нужным уничтожить Содом и Гоморру, в которых не сыскалось и пяти праведников – и все согласились с ним, то почему бы мне не попробовать сделать то же самое с нашим городком, имея гораздо более веские причины?
  Говоря откровенно – а иначе и быть не может - смерть не была моим культом. Вид крови не возбуждал меня, скорее наоборот. При мысли о густой вязкой кровяной массе у меня начиналась тошнота.
   Я не был ни террористом, ни последователей какой-либо идеи, ни маньяком, ни психом…
  Кем же я был?
Однажды в детстве меня назвали дураком. С тех пор многое изменилось. Меня называли то умницей, то гением, то слюнтяяем, то грубияном, то вовсе непечатным жаргоном.
   Но в итоге, я не останусь в их памяти как грубиян итд… Скорее всего, я задержусь в истории как самый крупный серийный убийца – одиночка. Меня будут проклинать, но что более важно – меня будут оценивать.
  В продолжении темы о себе, могу, не покривив душой признаться, что наедине с собой мне всегда было хорошо. В этой жизни я  никогда не был страдальцем – потому что всегда мыслил рационально и был снисходителен к себе. Кроме того, я ничего не ожидал от будущего – прекрасно понимая ненадежность любых человеческих решений, я предпочитал роль терпимого  наблюдателя.
  Могу добавить, что меня, как и вас, постоянно окружали люди.
   Сейчас, когда я стою на одиноком  шоссе, мысль о возвращении в городок, мне кажется особенно грустной.»
- Ну как – начало не сильно стремно? – спросил он,  убирая блокнот, - учти, это черновой вариант, я  его в метро писал. Там один мудак все время заглядывал ….ну тут конечно, все по- русски. Не фига не понятно.
Он говорил очень быстро. И тут я понял, что ему было важно знать моё мнение.
- я думаю, это будет очень круто, - ответил я искренне, - тем более что даже по-русски  пока не фига не понятно.
Но вместо того, чтобы обрадоваться, он открыл рот. И вскоре я понял, что он кричит. Там были такие слова.
- Так ты что, разговариваешь?
- Что ты имеешь в виду? Я что-то не так сказал?
- О Боже, - он сел на пол, - ты что, Макс? Ты в своем уме?
- Да объясни в чем дело? – попросил я .
- Ты, - он медленно выговаривал слова, - ты уже третью неделю здесь лежишь молча. Доктор, которого пригласила Дэб сказала, что ты в предкомном состоянии. И что твои чувства восприятия почти атрофировались.
- Что, все? – спросил я, с ужасом разглядывая свое тело.
- Да я не знаю! Так ты что – все это время  мог говорить?
- Наверное, мог. А может, и не мог… Мне не хотелось пробовать. Что еще сказал доктор?
- Ну, в общем, никакой надежды и так далее…Дэб уже начала разыскивать твоих родителей…
- О Боже, - улыбнулся я, - и все только потому, что мне не хотелось разговаривать?
- Не скажи. У тебя лицо как не лицо.
- Черт с ним, тогда даже не буду на себя смотреть. А…
- Ты что –то хотел?, - спросил он, испугавшись, что мне снова перехочется разговаривать.
- Ты видел Доротею?
- Она у себя. Решила тоже не разговаривать, пока ты не поправишься.
- Что, истерика?
- Да вроде нет. Она какая-то чересчур спокойная.
  Мы вышли в коридор. Мишка все время старался меня как-то схватить, думая, что я не смогу идти дальше. На моей памяти, со мной еще не разу так не поступали. В этом было что-то неловкое и приятное – как детство.
- Давай возьмем Доротею, - предложил он, - ей это сейчас необходимо.
- Зайди к ней, - попросил я, - и объясни все.
- Побудь здесь, - сказал он, помогая мне сесть, - я сейчас вернусь.
Через две минуты из комнаты Доротеи вышел Мишка.
- Она сейчас выйдет, - сообщил он, - у тебя голова не кружится?
- Пока нет.
Я всегда видел многие стороны жизни, но никогда не подозревал, что я – в моем теперешнем положении, когда –нибудь окажусь внутри неё на такой глубине.
   Доротея была страшна, из-за меня, наверное, и тогда я понял, что все идет не так – но бежать от этого почему-то не хотелось. На ней было все голубое и мохнатое – напоминавшая птенца девушка с огромным крестом на шее и торжественным лицом спускалась по лестнице векового дома Хиггинсов.
    Она подошла прямо ко мне и стала где-то в отчаянной близости. Я знал, что она ничего не сможет сказать, и поэтому  начал сам – « не можешь говорить?». Она показала на горло и развела руками.
- У неё атрофировались связки, - перевел Мишка, - ей тяжело разговаривать.
Доротея кивнула.
- Сбегай ко мне в комнату, - попросил я Мишку, - и принеси голубой пакетик под тумбочкой.
- стань возле окна, - попросил я её, когда Мишка вернулся - и подними голову.
Она послушно задрала голову.
- А теперь открой рот.
Вместо этого, она замахала руками. Лицо её стало совсем измученное.
- В чем дело, Доротея?
Она отозвала Мишку в сторону  и, придерживая руками платье, что-то написала  на ноге.
- Ей вчера доктор вырвал зуб и она стесняется,- прочел вслух Мишка.
Доротея кивнула, закрывая рот рукой.
- Боже мой, - удивился я, силой разжимая её аккуратные губы, - кто из нас больной?
Со стороны могло показаться, что мы совершаем насилие. Мишка держал её сзади, а я сосредоточено наносил ей мазь, доставшуюся мне от мамы -  аптекарши, пальцем на горло. Сначала Доротея немного задыхалась, но я знал, что все будет в порядке.
- Кусты, - констатировал Мишка, когда мы удалились от дома больше чем на километр.
  Мы зашли в эти кусты и сели прямо на теплую землю, которая пахла чем-то земным.
  Мишка достал пакетик и аппетитно понюхал. Доротея рассмеялась первая. Мишка – вторым. И наконец я…  Дикий, бешеный смех! Сидя на самых низких корточках, мы раздирали им по очереди друг друга и каждый себя. Мишка провозгласил его освобождением от боли, но во мне жил постоянный страх, а это добавляло в мои ощущения путь ко всякого рода компромиссам.
- Доротея, - спросил Мишка, когда мы выкурили траву, - Дэб сказала, что ты хочешь стать геологом?
- Я люблю камни, -  грустно призналась она, - хочу разрезать землю и вытаскивать их наружу.
- а потом?- спросил я, - где ты их будешь хранить?
- Их можно возить по разным странам в стеклянных коробочках.
- Кто станет возить такую кучу камней?
- А вы не хотите?
- Мишка уже отвечает за змей, - я медленно покачал головой, - а я скоро исчезну.
Доротея кивнула.
- я знаю.
- Откуда ты знаешь?- возмутился мишка, - он вечный как камень.
- Как трава, - поправил я, - дух – вечный, а материя – нет.
- А в траве- дух?- удивилась Доротея.
- Еще и какой, - ответил мишка, - только он со своими тайнами, как стеклянный лес.
- «Лес до небес» – помните, был такой стих?
- Мы учились в советских школах, - ответили мы, - у нас тогда была экономическая депрессия.
- Знаю, железный занавес…  Сейчас об этом уже никто не думает. Но  камень упал, а что-то осталось.
- Ты думаешь над этим, Доротея? – спросил Мишка.
- Я? Нет… Иногда я это чувствую, потому что боюсь.
- Доротея, - попросил я, - А что ты говорила про стих….
-      Этот?
         «Я хотел улететь на большом корабле
По синим звездным волнам
Я хотел оставить после себя слезы друзей
И крепкое опьянение расставанием…

Я знал, что на дороге будет много потерь, но я не знал боли,
Потому что юность – это надежда в самую тяжелую боль,
А старость – это темнота в самые светлые дни…

Я хотел создать Храм, но я не знал для кого,
         Было много достойных, но они были счастливы и без Храма,
         И тогда я посеял лес, лес зеленый, лес до небес…
         Чтобы каждый, кому сейчас одиноко, мог незаметно уйти и найти его…»


Глава  9

Быстро, быстро, черти ползучие, залазьте в свои серые плоские норы…
А ты иди ко мне, король всех питонов. Что ж у нас сегодня на ужин – что-то мокрое, размазанное и желтое. Уммм… Пахнет аппетитно.
  Так-с. Надо что-нибудь поставить. Что тут есть у старого хрыча? « Битлз», ага, я так и думал – новогодний комплект Абба с разогревчиком… А вот уже что-то поинтереснее. А ты, король всех змей, слушаешь Дип Форест?
   Ладно, пью кофе, слушаю первые три песни Фореста и начинаю новую главу « Трэффик Джема».
   Перед этим я вернулся немного назад . Туда, где главный герой, которого я назвал Горда – в честь Макса, продолжает рассуждать о бренности существования своего городка. Там же я познакомился с несколькими обитателями обреченного места  - сначала изобразив их тупыми созданиями, жизнь которых сводиться к просмотру сериалов и мечтаниях о теплом местечке под солнцем единым, я тут же взбесился и все переписал Какого хрена – я  не собираюсь быть судьей… 
  Теперь я думал над тем, что у Горды должно быть прошлое – обычное прошлое , в котором происходили самые обычные вещи, - родители, мастурбация, школа, любовь или несколько.
 «Тяжелый воздух. Это всегда приходило мне на ум, когда я смотрел на девушек нашего городка. Я слышал как мама называет их умницами. Это означало, что мне пора иметь девушку, чтобы все поняли, что я нормальный, а, значит, меня можно любить и доверять, ну в общем, Элен Ростен или Патриция Немроуз – вполне достойная партия, сынок. Слушая это «или», мои глаза становились испуганными… Интересно, это была личная или просто старая боль?
  Я, как и все люди в моем 23- летнем возрасте, хотел для себя кого-то особенного, вторую половинку, которая будет подходить только   мне – и ни к кому более. Элен и Патриция были настолько совершенными умницами, что подходили в девушки ко всем парням нашего городка без исключения. Мне в ту пору казалось странным, что этого никто не замечал.
   Я, конечно, стал встречаться с Элен – мне не хотелось становиться революционером раньше времени революции, тем более, что она действительно оказалась во всех отношениях приятной девушкой. Потом я стал встречаться с Патрицией, а мой сосед по парте в колледже – с Элен, потом Элен ушла от соседа к Джону Вестгеймеру – волейболисту, а я переключился на Лимми Боулз, которая жила неподалеку от меня. Все эти кочевания давали сытный и столь лакомый повод взрослым жителям городка убедиться в правильности их собственной жизни, что они закрывали глаза на некоторую аморальность нашего незрелого поведения.
  Но по обе стороны – и мы, и они, - в каждом из нас жил один порядок, мы говорили  одинаковые речи и старались чувствовать одни и те же  чувства. Мы  думали, что между нами – молодыми и старыми стоит пропасть, но мне она была смешна – эта пропасть. Мы все с одинаковым рвением строили один общий  предсказуемый мир, где всё, абсолютно всё, можно будет закрасить белой краской своих надежных верований.
 Но на самом деле, закрашеными останутся только наши собственные глаза, а мир останется огромной, неизведанной пропастью, в которой несколько зрячих одиночек будут бороться за все человечество. Что их отличало от нас? Самая малость…Они верили в себя, а не порядок, в интуицию, а не в правила, в любовь, а не в спортивную гонку чувственных наслаждений с фатально – семейным концом.
  А мы шли по дороге, протоптанной нашими  напуганными предками, которые сбегая от самих себя, все время оглядывались назад, но видели только её -  эту дорогу. Несомненно,  они решили, что её оставило божественное провидение, но это был всего лишь след от их собственных трясущихся ног.»
   Я оглянулся – в коридоре топали мелкие ножки старого хрыча.
- Майкл, - раздался скрипучий голос, дверь открылась, он вошел и я вдруг  вспомнил, что Король питонов еще не получал свою витаминную добавку.  – Майкл, Сэми плохо. Док прибудет только через полчаса, приглядишь пока за ним.
Сэми был двухметровой гюрзой с печальными зелеными глазами. Я взял фонарь – прошипел Королю  питонов пока, и забрав свою писанину вышел навестить Сэми. Он лежал свернутый в кольцо, с опущенной вглубь головой, и на его теле не пробегало не единой волны обычной дрожи.
  Говорили, что Сэми кусал маленьких детей, пока жил в пустыне, а когда перешел на службу к государству – подобрел и даже стал активистом зоопарской культурной жизни.
- Сэми, - спросил я – где тебе плохо?
   Матовое тело не шевельнулось. Я представил себя на месте Сэми – весь мир сразу потемнел, растворился, стал более тенеобразным и мягким на ощупь. Я представил, что мое тело пергибается и несется, прижимаясь к земле, словно к лучшему партнеру по близости. У меня нет ни чувств, ни памяти, есть только одно большое ощущение – ощущение дороги  впереди. У змей, вся жизнь – это стремление протолкнуться  к цели, которая отсутствует, все остальное, пока они, сонливо свернуты клубочком - это полная, беспросветная темнота. Значит, для Сэми в этом зоопарке наступила эпоха Тьмы.
   Я снова посмотрел на Сэми, он больше не лежал клубком, а сбился в шероховатый, бесформенный ком и высунул морду наружу. Его глаза казались спокойными, но я знал, где-то глубине, сразу же за ними стояла огромная тьма и адская боль. Вскоре его тело начало еле заметно пульсировать.
- Сэми, король гюрз, - сказал я нараспев, - тебя ведь не пугает собственная смерть, благославенейший из ползучих, потому что она и так в тебе, в твоем рте, длинный и чешуйчатый…
      Можешь ли ты мне по секрету рассказать, что такое смерть, о сэми…что такое смерть, о сэми…. что такое смерть, О, сэми?
В комнату вошел наш ветеринар док Макферсон.
- Привет, Майкл, что тут у нас? Сэми, - спросил док, обращаясь к своему шприцу, - что с тобой случилось, бездельник?
- Ничего не ест, - пропищал сзади старый хрыч, - Майкл, ты видел Сэми утром?
- Да, он был в порядке, - отрапортовал я.
- Угу, - сказал доктор, заходя в клетку, и сразу же добавил –хммм….
- Что такое, док?- затрясся за свое имущество старый хрыч, который понимал дока с полуслова.
- Да-а-а…, - вздохнул Макферсон, щупая Сэмово тело- делааа.
Теперь и я нервничал, предчувствие в таких случаях – вещь опасная. Но док всего лишь улыбнулся, и продолжил разматывать Сэма.
Что с ним, док?- настаивал на свободе информации старый хрыч.
- ничего серьезного, - махнул рукой док, - жить будет.
- Ну, тогда я пойду к Келли, она скоро на яйца сядет, - скривился хрыч, и мелкими шажками сгинул в дверь.
- Несварение желудка, - подмигнул мне док, - я ему тут кое-что дам.
- Разве у змей есть желудок?
- Еще и какой, - фыркнул он, - ладно, Майкл, ты наверное, возвращайся к питонам.
- Да, мне вообще-то домой уже пора.
- Ну тогда тем более, - развел руками док, как будто ему не терпелось остаться с Сэми наедине.
Между доком и Сэми – подумал я, - наверняка существуют какие-то отношения.
   Выйдя из зоо, я купил себе мороженое. Весь день мечтал об этом. Не понятно даже почему.
  Шагая по улице, я попробовал мысленно возвратиться к моему произведению. Как насчет объявления войны? Как на счет большой любви, пришедшей откуда-то издалека… Может, из души, которой даже не существует – что может быть дальше этого?
  Доев мороженое, я аккуратно отлепил липкую бумагу от руки. Прямо напротив меня сидело две старушенции. Они алчным взглядом следили за моей рукой, очевидно ожидая, когда я выкину бумагу на землю и они смогут вволю подрать глотки. Не спеша я потряс бумагой. Одна старушенция уже раскрыла рот и привела связки в боевую готовность. Затем так же медленно, я сложил бумагу и засунул её себе в карман.
- Фальстарт, бабуси, - улыбнулся я им, заворачивая за угол.


Вторая часть скоро будет, передаю привет Антонио из Бари, и Ва – москоу…привет, это было для вас-)