Солнце

Айвар собрал всю волю и сделал рывок. Такого усилия должно было хватить, чтобы перевернуть яхту, проломить стену, выбить дверь или еще совершить что-то, требующее какого-то нечеловеческого напряжения. Но на этот раз его тело лишь сдвинулось на миллиметр. Он очень рассчитывал на то, что ночь вернет ему хотя бы часть жизненной энергии, что когда солнце спрячется, и прохладная тень позволит ему заснуть, сон восстановит силы. Но вот уже настало утро, а забыться так и не удалось. Третий день на палубе. Этот огненный шар не щадит его тела, превращая его в один большой жгучий волдырь.
Он слышал, как из трюма его звала Инга. Когда это было в последний раз? Вчера, или уже сегодня? Или позавчера? Или ему это показалось? Когда шторм сломал мачту, и парус улетел за борт, он вернулся в трюм к Инге. Она старалась успокоить его, вернуть ему веру, в то, что ничего страшного не случится, что их обязательно кто-нибудь заметит и возьмет на борт. А когда надежды оставалось все меньше, она рассказывала ему, что четырем известным домам-стихиям: воде огню, земле и воздуху соответствуют четыре главные силы - жизнь, любовь, смерть и вечность. Можно просто представить себе, что когда кончается вода, то становится немного меньше жизни, зато в изобилии представлено солнце, а значит, у них есть любовь, она не может кончиться пока они вместе. Айвар слушал ее, но мысли его постоянно были чуть ближе к земле, чем к едва заметным на небе облакам: вот уже третий день, как кончились последние капли воды, и ни одно судно не заметило их яхты.
Инга умирала. Они лежали в каюте, прячась от огненного светила. Айвар не считал себя вправе обманывать ее. Она просила его найти воды где-нибудь на баке, где-то же должна быть хоть капля воды. Он выходил искать, хотя знал, что никакой воды больше нет. Но она продолжала просить. Только он больше никуда не выходил. Не мог тратить силы на бесцельные движения. И вот на третий день, когда Инга уже ничего не просила, когда Айвар понял, что она умирает, он решил, что надо снова ползти на палубу, якобы искать воду. Нельзя лишать ее надежды. Это все, что у них, точнее - у нее - осталось. И он пополз. Ценой каких-то невероятных усилий он прополз трап и оказался на палубе. По палубе Айвар смог продвинуться метра на полтора за полчаса. Потом он провалился в бездну.
Сознание вернулось вместе с болью. Солнце сжигало его кожу. Он попытался двинуться в сторону каюты в спасительную тень, но оторвать грудь от палубы сил не было. Очень медленно, с третьей попытки ему удалось перевернуться на спину, чтобы хотя бы таким образом укрыть горящую спину от солнечных лучей. Как только он коснулся ею палубы, как будто сотни кинжалов вонзились в тело. Айвар и не пытался разлепить веки. Даже они не спасали глаза от слепящего света. Его отключил болевой шок.
Плеск легкой волны за бортом ласкал слух, звучал убаюкивающей песней. Глаза открылись сами. Все небо занимало огромное черное солнце. Боли не было, только черное солнце на голубом небе. Вдруг Айвар подумал, что может встать и идти. Он легко поднялся на ноги и пошел к корме. Идти было совсем несложно, ноги несли его сами к флагштоку, и мысли уносили его вперед, к жизни на берегу, такому далекому и легкому, как облако, повисшее над горизонтом. Там ждет его Инга, забывшая все плохое, все их размолвки и ссоры. Ради нее он мог пройти море пешком. Ради нее он и шел по палубе, до кормы, а там - море. Главное - пройти палубу, море - это спасение, это жизнь, это уже на полпути к берегу. Но палуба не кончалась, и море отодвигалось от Айвара, как горизонт. Надо обязательно догнать горизонт. Он вытянул руки вперед, словно пытался обнять убегающее море и, резко сорвавшись с места, легко перелетел через леера, и прыгнул в воду.
Солнце стало светлеть, принимая свой привычный облик. Шар стал расти, занимая постепенно половину небесной голубизны, глаза снова закрылись, защищая душу от расплавленного золота, льющегося с неба. Вместе с нестерпимым ненавистным светом возвращалась боль, но пока она не овладела целиком всей сущностью бытия, надо было попробовать встать, хотя бы поднять голову, ведь он же только что ходил, даже бегал. Айвар в который раз собрал все свои силы и поднялся на локтях. Превозмогая это безумное одеяло из сплошной боли, ему удалось снова перевернуться на живот. Палуба под ним была мокрой. Он смог открыть глаза и увидел, что лежит в какой-то жиже, перемешанной с кусками оторвавшейся от спины кожи. Теперь и грудь, и живот, и спина представляли собой один огромный волдырь, только вот спина уже взорвалась и зияла оголенным розовым мясом. Ему пришла в голову спасительная мысль. Такая необходимая ему влага была рядом, прямо под ним, перед самыми губами. И он стал облизывать влажную палубу, стараясь успеть до того, пока жижа не испарится, пока ее не отнимет это ненасытное солнце.
Рвота тоже требовала определенных усилий. Рвота была подсознательной, ненастоящей. Он только понимал, что с ним это происходит, но на самом деле ничего не происходило. Даже такие простые человеческие способности стали ему недоступны. Он понял, что перестает быть человеком, превращаясь в кусок полуживой материи, но так не хотелось шаг за шагом отдавать последние вешки, обозначавшие его принадлежность к разумному существу. Он цеплялся за каждую мысль, приходившую ему в голову, это отвлекало его от боли и жажды, но сил становилось все меньше, их уже не хватало даже на то, чтобы думать. Каждая мысль теперь представлялась Айвару огромной тяжестью, которую надо было во что бы то ни стало поднять и подержать некоторое время на весу. Иногда мысли были чрезвычайно тяжелыми, и удержать их не было никаких сил, а иногда он вдруг чувствовал сладкое облегчение. Вот, например, совсем недавно он думал о том, как было бы неплохо сейчас оказаться на заднем сиденье такси, и удержанная мысль очень легко перенесла его в автомобиль. Он назвал адрес, и машина плавно покатила его по раскаленному асфальту за город. Остановок не было, даже не встретилось ни одного светофора, только один раз шофер обернулся, чтобы что-то спросить и Айвар увидел, что у него была заячья морда. Айвар совершенно не удивился этому, наоборот, скорее обрадовался, потому что эта морда показалась ему очень знакомой, симпатичной и даже почему-то дорогой.
Поскольку глаза Айвар открыть не мог, то он не увидел, а почувствовал, как раскрылась крыша такси, и огненный шар разросся и превратился в огромную голову змея, занимающую все небо и выдыхающую языки пламени. Только тут Айвар заметил, что машина, в которой он ехал, была вся из шоколада и таяла под огненным дыханием змея, пачкая палубу яхты растопленной коричневой массой. Змей хохотал и приближал свою морду прямо к лицу Айвара. Можно было отчетливо угадать глаза, зубы и язык с пенистым пламенем, находящимся внутри пасти, не смеющим покинуть пределы, определенные для него волей хозяина. Змей затаил дыхание и с интересом разглядывал Айвара, приближаясь к его истерзанному телу. Некоторое время голова змея находилась на предельно близком расстоянии, когда между ним Айваром оставалась лишь еле заметная грань, прозрачная, как стеклянная стена, но уже в следующий миг, солнечный гад прошел сквозь это мнимое препятствие и легко проник в глотку, легкие, в сердце и вены. Змеиная голова хитро улыбалась глазами Инги, разливаясь по кровеносным сосудам, размножаясь при каждом ветвлении артерий, вен и капилляров.
Глаза были ласковые, взгляд успокаивающий, умиротворяющий. Змеиных голов становилось все больше и больше, они плодились с каждой секундой, и каждая говорила родными глазами о том, что не надо больше ничего бояться. Не стоит страшиться грядущего, боли больше не будет, ненавистное солнце не будет больше таким злым, а даже наоборот, его надо ждать, как ждут саму любовь, потому, что солнце - это любовь. Слова впечатывались в мозг и звучали, будто при каждом их произнесении кто-то бил молотом по наковальне: вода - это жизнь, тьма - это смерть, солнце - любовь, небо - вечность.
И вот когда уже в каждой клеточке Айварового тела жила маленькая змеиная голова, когда весь организм был заполнен этими головами, они открыли пасти и выдохнули маленькие струйки огня, заливая им все пространство мельчайших частичек тела. Организм заполнился солнечным огнем. Огонь рос и рвался наружу, расширяясь во все стороны, оставляя после себя черноту. Он выходил из Айвара как круги по воде, а в центре этих кругов, там, где еще мгновенье назад были частички Айвара, росла тьма. Она росла и соединялась с небом.