А все могло быть по-другому

     А все могло быть по-другому….
    А они могли и не встретиться вовсе, и тогда она не стояла бы сейчас на осенне-зимнем, покрытом изморозью парапете и не смотрела вниз, на ревущую пустоту с острым, сосущим под ложечкой, желанием выброситься вон, вон из этой жизни.
   Может они бы так и не были никогда знакомы, может не увидели бы, не почувствовали той многолосицы, терпкой смеси любви и ненависти, густо поперченной страсти, невыносимого одиночества рядом с любимым человеком и еще много другого… никогда  не узнали бы, что такое ждать любимого всю ночь и засыпать, и через секунду просыпаться от призрачного звука поворачивающегося ключа, от ненастоящего, но желанного звука шагов, ждать и заснуть, ожидая, и быть разбуженной хозяйским всхлипом двери и небрежным поцелуем.   
   Она покорно мерзла на гранитном выступе его дома, высоко-высоко в небе (как-никак 16-ый этаж) и согревала этот замерзающий мир совей любовью, своей  улыбкой.
    Ее переполняла любовь, любовь к нему, это она заставила ее подняться так высоко, это она исподтишка толкнула к многим глупостям, к ночным скандалам и деланному равнодушию, к слезам и преданному заглядыванию в глаза, к какому-то абсолютно невыносимому голоду по его голосу, заставляющем звонить снова и снова, в любое время дня и ночи, и ничего не говоря бросать трубку. Ведь все уже давно было сказано и оставались лишь пустые, мертвые телефонные звонки - услышать его голос, и трусливо, быстро, через краткую борьбу с собой, бросить трубку, в который раз решив проявить тупую, почти ослиную настойчивость, в жалких попытках сохранить растерзанную гордость. Он знал, кто не хочет говорить с ним и мстительно молчал, не называя ее по имени, и в то же время тайком надеялся, что она вот-вот хоть что-то скажет, и у него будет наконец повод просто сказать ей - "Приходи", и она придет, и снова поселится в его доме, и он забудет о своих попытках отомстить, растоптать то, что любит больше всего на свете.
   А время не обращало на них никакого внимания, да и им нужно было кок-то жить.
   Она завела себе любовника, как заводят комнатную собачку, которую можно приласкать, а можно и побить, иногда.
   Она страдала, в общем, все как положено, и неожиданно нашла  в своих, ничем не примечательных страданиях, ощущение чего-то нового, чего-то, что звало ее и притягивало тем сильнее, чем больше страдание ее превращалось в спортивный интерес, просто острое переживание разгоняющее каждодневную скуку.
   Неожиданно для себя, да и для всех, наверное, все это вылилось в картины, да, да самые настоящие картины, а не какую-то мазню, на них жила настоящая боль, страсть, нежность и ненависть - все это был он, он и его вина была в них.   
    Картины быстро расходились, ей пророчили большую славу, а вырученных денег хватило бы на всех ее потомков до седьмого колена.
    Но щемящая боль не давала покоя, не желала довольствоваться такой сублимацией, и тогда стали рождаться стихи и романы, нежные и тонкие как весенняя паутина, обсыпанная капельками росы, песни - пробуждающие все самое древнее, чистое и светлое и еще много другого.
    Эта самая боль кинула ее на самый верх, в самые далекие и заоблачные дали, туда, откуда ею можно было только восхищаться.
     Чего она еще могла желать, да практически ничего, разве только его, ведь все остальное у нее уже было - слава, деньги, и то, что зовется вдохновением, то сладкое, уносящее в неведомое чувство, делающее тебя всем и никем, всем, чем пожелаешь.
    А он-то, оказывается, сладил за ней, собирал крупицы славы ее, ее страдания, знал названия всех ее картин, читал все ее тайные письма, исповеди для него, лишь по ошибке попавшие на глаза ее многочисленным почитателям.
     И конечно в один прекрасный день он вернулся, с нелепыми и неуместными, какими-то пошловато-красными розами, так некстати маячившими в его потеющих и волнующихся руках.
      А она улыбалась и смотрела вниз, в ту пугающую с детства пустоту уходящего в перспективу ничтожества. Ведь он вернулся и теперь снова можно быть счастливой, и ничего, слава те господи, не будет болеть и рваться. И можно быть рядом с ним и стоить светлое и чистое будущее в одной, отдельно взятой квартире, и варить борщ, и слушать его и его мысли, и преданно смотреть в глаза, и стирать носки и пеленки. И любить, любить его - навсегда.
   Ее мир треснул, раскололся как старое зеркало, и единственным выходом стал полет, полет с гранитного парапета его дома.
    И тогда она прыгнула, прыгнула унося с собой любовь и греющую улыбку, и картины, и песни, и боль свою обретенную и утерянную, такую нужную и такую родную. Туда, вниз.