Сказка про плюшевого кролика и кожанного коня

                Сэму.





" и когда кто-то любит тебя долго-долго и не играет с тобой, а любит на самом деле, тогда ты становишься Всамделишним.
- А  это больно? - спросил Кролик.
- Иногда больно - ответил Кожаный Конь, который всегда говорил только правду. - Но когда ты Всамделишний, ты о боли не думаешь.
- А как это происходит? - Как будто - раз-раз - и ключик вставили и завели? - спросил Кролик - или помаленьку?
- Раз-раз, это не происходит - ответил Кожаный Конь. - Ты же становишься, а это о-го-го, как долго. Да этого и вообще может не случиться -  если тебя ничего не стоит поломать, если у тебя повсюду острые края, если с тобой необходимо  очень бережно обращаться. Обычно к тому времени когда ты становишься Всамделишним, шерсть у тебя во многих местах уже вытерта, глаза висят на ниточках, а из швов торчит вата и весь ты уже облезлый и потрепанный. Но в таких  делах это совершенно не важно, потому что когда ты Всамделишний, безобразным ты можешь показаться только тем, кто в таких делах ничего не смыслит."

                (по-моему Л.Керол)    
1

Не буду писать никаких предисловий и вступлений, просто скажу, что он был тем, кого я ждала всю жизнь.
Правда, тривиальное начало?
Хотя все в этом мире тривиально, просто что-то повторяется чаще, а что-то реже, вот и весь секрет банальности.
  Итак, начнем-с…
Шел дождь. Грязный и оборванный человечек подошел ко мне и попросил закурить.
Его грязные ногти вызывали ностальгию по детству, а запах сырой одежды навеял мысли о склепной сырости метро.
Туда я собственно и направлялась.
Я шла, шлепая по лужам, специально выбирая самые большие из них. В мутном небе под моими ногами безнадежно захлебывались черные Гучччи, иногда вода отходила и капельки грязноватой росы, кокетливо поблескивая на ботинках, обещали что-то далекое и абсолютно безрадостное.
Через минуту пасть метро проглотила меня.
Его длинный язык уносил меня во чрево тоннелей, и прохладный механический ветер был приятен. Рядом стояли такие же проглоченные. Какая-то толстая девочка, лет 13-ти, махая сосулькообразными ржаными косичками, жрала мороженное, норовя попробовать его волосами и старалась при этом  выглядеть эротично. Существо в круглых очках и с контрабасом наперевес упрямо пялилось мне в левую грудь.
Я стояла и думала о них, стоящих рядом.
 Мне представлялась эта девочка где-то в темном и затхлом чулане с грубой мужской рукой между ног, чесночным дыханием в маленькое чистое розовое ушко, и закрытыми глазками, которым положено быть заплаканными. Я думала о ее прерывистом дыхании и руках комкающих платье, о мыслях в ее голове. Почему-то эти мысли вызвали легкую зависть смешанную с отвращением.
Очкарик совсем повернул ко мне свою немытую голову, его рот открылся и он издал ряд нечленораздельных звуков.
-Что, простите - сказала я .
- Здравствуйте, разве вы меня не помните, - воодушевлено произнесло существо, - я  был у вас, доктор. Как ваши дела?
Да, действительно, сквозь кокаиновую пелену всплыло лицо, имя и номер дела.
Иван-как-его-там, 25-ти лет, музыкант, легкая форма истерии.
 Ну и хер с тобой, подумалось. Говори, говори, все равно я знаю, что ты скажешь через минуту. А, как мои дела…
- О.К.          Как же еще ответишь бывшему пациенту. Щас про работу спросит.
- А как работа?
 Ну вот и торжество психологии. Тоска-то, какая.
- Слушай мальчик, шел бы ты, видишь, я отдыхаю, захочешь поплакаться, приходи на прием, а так нечего приставать с вопросами.
Истерик, явно не ожидал такого от своего идеально-приятного доктора, голова его так дернулась, что очки полетели прочь и он побежал за ними. Очки летели и летели, как гигантская бабочка, и он бежал, бежал с открытым ртом, наверно используя его как сачок.
Эскалатор сложился, как карточный домик и я оказалась в привычно прохладном чреве метро.
Медные уроды, с алебардами наперевес, почтительно застыли по периметру тоннеля, видимо отдавая честь человеческой тупости.
Делать было нечего, поэтому я просто села на изъезженную задницами мраморную скамейку и принялась изучать прохожих.
Муть в голове потихоньку рассеивалась и вместе с ней уходили в небытие и толстая девочка с мороженым и бывший очкастый пациент.
Кто-то с размаху наступил на ногу, Гуччи слабо всхлипнул и капельки на нем сменились сочной грязной медалью.
Волна злости на невидимого хама захлестнула меня, поднявшись со скамейки, я схватила воротник предполагаемого обидчика и дернула на себя, раздался хруст и тяжелое тело упало на пол увлекая за собой.
Упавший тут же получил по поросшей щетиной скуле, и в ответ в моих глазах заплясали звездочки, нахлынувшее удивление успел развеять подскочивший из ниоткуда мент. Мент был молодой, испуганный, сжимал в потных руках какую-то покусанную молью дубинку. Он явно не знал что делать, и его можно было понять - не каждый день увидишь драку прекрасной части человечества с сильной, особенно когда прекрасная явно уступает последней в весовой категории, но является стороной наступающей.
Наконец инстинкт его взял свое, и он принялся тянуть нас вверх, похоже, при этом обрабатывая незнакомца дубинкой.
Сидеть в вонючем клоповнике ментовки не хотелось, да и мысль о подпорченной репутации некстати выплыла из недр раскалывающегося черепа.
Все это подвинуло на немыслимый подвиг, взяв незнакомца за жесткий кожаный рукав и одновременно рассчитав траекторию дубинки, на пике замаха, я начала тянуть его как чудовищный канат. Видимо инерция моя была огромной, так как обладатель куртки не успев опомнится, был вырван мной из цепких объятий прыщавого представителя государства. Влекомый моей кокаиновой волей он оказался уже где-то не в метро, а на улице, среди темных замшелых стен и одиноко стоящих мусорных баков. На щеке его расплывался небольших размеров синяк, очертаниями напоминающий не-то Польшу, не-то усохшую Индию. Больше я ничего не смогла рассмотреть, мешало сбившееся дыхание и профильтрованная кровь, поступающая в мозг. Постепенно, все вокруг стало принимать более четкие очертания и тут меня свалил дикий приступ хохота, не в силах стоять, я опустилась на мокрый асфальт, тело корчилось в пароксизмах нахлынувшего смеха, картофельная шелуха, лежащая на асфальте, взвилась под моим дыханием и закружилась как маленькое торнадо. Пытаясь успокоится, я видела силуэт спасенного хама сидящего на корточках перед моим лицом, глаза выдавали настороженное недовольство моим явно нелогичным поведением.
-Эй, ты как?
Надо, же какой заботливый, ему в морду даешь, а он еще спрашивает как я.
- Все нормально, сказала я принимая, предложенную руку.
- Ты извини за синяк, просто очень обидно было, не люблю, когда люди под ноги не смотрят.
- Да уж. Сказал он, явно не найдя ничего лучшего в ответ.
- Слушай, предлагаю тебе взятку, так сказать, возмещение морального ущерба.
- Возмещение, говоришь, ну-ну. Мужик потер отмеченную ментовской дубинкой поясницу.
- Трахнуться хочешь?
Глаза мужика медленно вылезли из орбит, еще секунда, подумала я, они упадут на асфальт и я раздавлю их, как спелые виноградины.
 
2

Мутное утро поздоровалось со мной в привычной манере - привкус дерьма во рту  и сбитый прицел.  Запах чужих простыней (похоже, даже накрахмаленных) ускорил возвращение из мира снов. Не в силах подняться, я предприняла попытку осмотреть окружающий мир.
Ничего интересного, смятая кровать, мутное стекло окна и зеркало напротив, все это не сказало ничего о прошлом дне. Дверь со скрипом открылась, и показался завтрак  в постель, в руках у коренастого, взъерошенного мужчины.
Это было самым приятным событием за все утро и ночь (хотя ее-то  как раз и не помнила, но судя по тому, что спала я в ботинках, ночь была о-о-очень спокойной).
Он неловко присел на край кровати, пытаясь освободиться от заставленного всякой снедью подноса.
- Я не знал, что ты ешь на завтрак, поэтому принес  все что нашел.
Большой пластиковый, под мрамор, поднос, умещал на себе полный сюрреалистического идиотизма натюрморт. Вперемешку с апельсинами и гренками стояли банка шпрот и килька в томате, стакан сока соседствовал с куском зажаренного мяса в лимонном соке, и в довершение всего стояла огромная глубокая тарелка, заполненная глазированными хлопьями, почему-то вызвавшими ассоциации с рекламой американского образа жизни.
Я выбрала кильку в томате и апельсиновый сок. Хозяин дома, нимало не удивившись моему выбору, стал есть апельсин вместе с кожурой, невозмутимо разбрызгивая вокруг косточки и ярко оранжевую мякоть.

- Где мы ?    Вопрос был задан скорее из вежливости. Просто раз уж человек принес тебе завтрак, надо постараться проявить хотя бы минимум вежливости.   
- Не знаю, где-то, последовал равнодушный ответ.
- Как это?  Поинтересовалась я.
- Если помнишь, продолжал он, ты предложила мне себя, а я не хотел вести тебя домой.
- Это, что дом твоего друга?
- Нет. Просто, мы шли и ты сказала, что всегда восхищалась квартирами в этом доме, вот и я подумал, что тебе, наверное, будет приятно.
- А где хозяева?
-   Уехали в отпуск или еще куда. Пожав плечами, он вновь принялся за истерзанный апельсин.
Меня всегда интересовала чужая жизнь, особенно не прикрытая мишурой, человек не может быть кем-то еще, когда он чистит зубы в ванной или стирает свои носки, или сидит и смотрит телевизор, укрывшись пледом.
Я немедленно сказала ему об этом, ответом мне, был широкий приглашающий жест - делай, что хочешь.
- Кстати, как тебя зовут? Спросила я, разворачивая пыльный альбом найденный где-то на антресолях.
- Зови как хочешь.
- Можно ты будешь Данилой?
- ОК., пусть будет Данила.
- А ты?
- Тисса, сказала я, стараясь не чихнуть от взметнувшегося облачка пыли.
- Это твое настоящее имя?
- Да, хотя тебе какая разница.
- Звучит как река.
-    Звучит, как звучит, я привыкла, и потом, полное имя Тиссая.
- Понятно.
Я смотрела на альбом, на меня смотрели старые пожелтевшие фотографии. Группа жизнерадостных мужчин, в окружении кипарисов, смотрелась как достойный компромисс девушке с веслом и облупившимся носом. Какая-то изящная женщина изображала нимфу, в платье усыпанным мелкими вышитыми розами, на голове у нее был венок из белых роз. Чьи-то дети, в пеленках и ползунках, теснились на страницах, все они были похожи - толстенькие, жизнерадостные, как на коробках немецкого довоенного печенья.
Данилины руки гладили меня через одежду, с каждой перевернутой страницей они становились все более настойчивыми.
Он взял меня сзади, каждый толчок сотрясал кровать и фото сыпались на пол, только перед глазами, в складках простыней, удержалась фотография очередного малыша, этот был серьезным, он внимательно смотрел на нас, в руке у него была лопатка, а колени испачканы песком. Где-то там тяжело дышал Данила, проталкивая в меня свою любовь, а я смотрела на сеть морщин покрывающих фото, они напоминали решетку на окне, защищающую от грабителей. Что я могла забрать у этого малыша? Ничего. Я смогла только подарить ему свой долгий, протяжный крик, свой звериный зов, свое торжество плоти. Когда оргазм достиг моего сознания, я протянула руку, и фото сжалось в жалкую, старую бумажку.  Бай, бай, малыш.
3

 Платье было ярко желтым, из тонкого шелка усыпанного россыпью зеленых, тонких веточек, похожих на рисунки арабесок. Чувствовать платье было непривычно. Ощущение незащищенности заставляло сутулится. Открытые ноги казались кривыми без привычного панциря джинс. 
В зеркале отражалась высокая девушка с темными короткими волосами, сильными, широко расставленными ногами.
- Ты стоишь как полицай на плацу.
Не обращая внимания, я попыталась принять фотомодельный облик.
- Фу, какая банальность, последовал безжалостный ответ.
- Где ты достала это тряпье?
- Там, в спальне, шкаф, в нем полным-полно всяких шмоток.
- И что, все такое?
-   Да, наверное, я не успела толком рассмотреть.
Давно немытое зеркало отразило мое недовольное лицо, когда он попытался проверить мой гардероб, на присутствие нижнего белья. Узловатые пальцы привычно заползли под кружевную ткань и больно схватились за волосы.
-  Не хочу. Скорчив зеркалу очередную гримасу и ловко увернувшись из объятий Данилы, я села на кровать.
- Ну не хочешь, тебя никто заставлять не будет.
Встав перед зеркалом, Данила приспустил штаны и не спеша принялся онанировать.  Зеркало отражало плавные движения его руки. Как будто намыливает кусок розовой трубы, подумала я.
Он долго не менял ритма, поглаживания были нарочито медленными, почти ленивыми.
Я представила как он будет кончать. Густые белые брызги картинно стекают с  поверхности, оставляя по ту сторону свой зеркальный след. Его тело мелко дрожит и колени  слегка подгибаются, двойник в зеркале повторяет все движения словно следуя какому-то сценарию. Глаза полуоткрыты, он внимательно смотрит на свое отражение, наслаждается им.

Видимо Данила передумал, не спеша застегнул брюки и вышел.
Я застала его на кухне, он курил и пускал дым в форточку.
Сизые кольца дыма вились из под его пальцев, узор появлялся и исчезал,  я думала о том, как часто хотела стать такими вот кольцами, опавшими листьями, потерянным птичьим пером.
Вдруг жутко захотелось на работу, в привычный круг всех и вся.


 


4

Иван продолжал говорить, говорил он, уже не переставая, что-то около двух часов, а может и полтора. Я привычно слушала вполуха.
- Она  начиталась Баха и теперь говорит, что никто никому ничего не должен, голос срывался на визгливый фальцет, на высоких нотах он прям таки вибрировал. 
- А человек не может быть независим отчего либо, от всего. Мы всегда что-то должны, должны делать, поступать. Нельзя делать только то, что хочешь, есть вещи которые мы должны делать, авторитетно заключил он и весеннее солнце бликами заиграло в его очках, сразу придав вид грозного и строгого учителя, родителя, в общем, само воплощение знания "как должно быть", полного и завершенного устройства мироздания. 
- А что же должен делать ты? - расставила я очередную ловушку.
- Я, я должен наконец объяснить ей, что так поступать нельзя, нельзя быть такой. Я должен объяснить этому миру, что так не бывает, и все это Баховское дерьмо ничего не стоит.
- А зачем тебе это? Ловушка оплетала его все плотнее, голос стал вкрадчиво-нежным, "ну давай, давай, заходи".
- Ну, потому что я должен, кто как не я? Удивление было неподдельным. Бедный мальчик, комплекс Эдипа не дает ему спать.
-   А почему ты должен, откуда ты знаешь что должен и кому ты должен? Петля затягивалась все сильнее. Ниточки паутины уже подергивались в предвкушении.
- Ну как, разве не понятно? -  только что сказанное пошло по второму кругу.
 Я терпеливо ждала когда прекратится словесный понос.
- Ты повторяешься.
Вот так мягко и непринужденно поставим его на место.
Шестиугольное лицо Ивана приобрело задумчивое выражение. Думал он долго и напряженно, с видимым усилием пытаясь найти что-то новое, новые аргументы которые помогут наконец объяснить этой бестолковой докторше всю прелесть его построений.
- Так все таки, зачем тебе это нужно? Ты что лучше всех, ты какой-то особенный, или тебе больше нечего делать, как заботиться  человечестве? Что оно, человечество, такого тебе сделало, что ты теперь ему должен? Вопросы засыпали его с головы до ног.
- Может человечество проживет без твоей помощи, тебя ведь никто не просит   
     объяснять людям как нельзя делать и что должно. Все сказанное сопровождалось четко отмеренной иронией.
 Наконец ловушка сработала. Самолюбие Ивана с готовностью попалось на удочку моего ироничного голоса, и он полностью потерял над собой контроль.
Глаза его гневно засверкали, он резко поднялся нависая надо мной, удобно сидящей в кресле и безмятежно на него смотрящей. Рот судорожно приоткрылся выпустив небольшой пузырик слюны.
- Мне это нужно, мне это нужно потому что, потому - он замолчал подыскивая нужные слова.
- Ну, ну подтолкнула я,  снисходительным тоном.
- Мне это нужно потому что я так хочу , кулаки сжались и разжались, голос на последней ноте взлетел к потолку.
- Ага, понятно. Собственно это я и хотела услышать. Мой удовлетворенный голос вернул его в действительность.
- Я так хочу, ошарашено пробормотал он. Неловко обмяк в кресле напротив, взгляд уперся в пустоту.
- Так, произнесла я ленивым менторским тоном, на этом я думаю, мы закончим. На сегодня. Я жду вас через неделю.
- До свиданья.
- Да, да до свиданья, как эхо повторил Иван. Нет, погодите -  спохватился он, если я этого хочу, то…
- Об этом мы поговорим на следующей консультации. Тон не терпел возражений, и он послушно перешагнул дверь кабинета.
- Всего хорошего.
Легкая битва с невротичным Иваном принесла хорошее настроение.
Светлые стены кабинета отражали слепящее солнце. Любимый кабинет, любимая берлога. Картины на стенах, керамика, никакого соответствия привычному интерьеру кабинета психолога. Никаких тебе кресел и журнальных столиков. Мягкие кресла расслабляют, мешают думать, столы выступают как барьер между говорящими, мне все это не нужно, я не защищаюсь от своих клиентов, вернее  делаю это не так как большинство моих коллег. Не люблю прикрываться терминами и заумными фразами.
Мысленное самолюбование прервала начальница, неловко протиснувшая голову в дверной проем.
- Ну как дела?
- Да собственно, никак.
Почему-то судьба Ивана волновала всех моих коллег, виною тому было, наверное, то, что он буквально всех доставал своими жалобами на жизнь, самочувствие, меня и самого себя.  Если наша встреча шла не так как ему хотелось, то спустя час он уже сидел в холле и медсетричка вместе с регистратором отпаивали его валерианкой. Вот и сейчас он сидел внизу и жаловался на сердце. Ведь не спроста же начальство беспокоится. Как никак знаменитость местного масштаба.
- Что сердце болит? Участливо спросила я.
- Немного. И легкая страдальческая улыбка, вроде "смотри, что ты наделала".
- А, ну это пройдет, сказала я самым своим беспечным тоном.
У Ивана от возмущения вытянулось лицо, наконец-то он понял, что я не собираюсь его жалеть. Всю боль как рукой сняло, он торопливо ретировался.
Я не смогла удержать ухмылку, смотря на его удалявшуюся спину.
Сидящие в холе вздохнули с облегчением.
Но это оказалось лишь началом, минуту спустя, в дверь ввалилась древняя старушенция. Взлохмаченные седые волосы, из под сбившегося черного парика, ярко малиновое пальто, маленький котенок на поводке - заставили онеметь даже меня. В добавок ко всему еще и непрерывное бормотание, да-а эту только к психиатру. Но бабулька явно не собиралась уходить, удобно усевшись на диванчике, она принялась что-то обстоятельно рассказывать регистратору. Лицо Наташи постепенно приобрело серый оттенок, прислушавшись я поняла, что это обрывки фраз вперемешку с матами и просто повторяющимися звуками, вся эта каша говорилась с абсолютно серьезным видом. Наташка беспомощно поглядела на нас. Видимо не я одна находилась в замешательстве, Слава и Инна Петровна тоже были не готовы к такому клиенту.
Все на что меня хватило, это спросить
- У каково врача вы наблюдаетесь?
Ответом было недоуменное выражение лица, будто она увидела говорящий предмет мебели. Равнодушно скользнув по мне взглядом, старуха возобновила поток слов.
Я словила на себе подталкивающие взгляды своих коллег, конечно, им хорошо, их это ну совсем не касается. Ведь зачем дерматовенеролог и гинеколог будут заниматься сумасшедшей, если рядом психолог, так что эту ношу единодушно свалили на меня. 
- У какого врача вы наблюдаетесь?
Старуха растеряно моргнула и на автомате выдала имя врача и номер психоневрологического диспансера. Видать это временное просветление плохо на нее подействовало, пока я набирала номер тихое бормотание переросло в визг. Крича что-то о долгах она угрожающе нависла над Наташкой, я глянула ей в глаза, ничего, пустые, смотрящие в никуда. Чувствуя, что дело совсем плохо оставила регистратора вызывать скорую психиатрическую. Конечно, аминазина не было, из всего подходящего лишь димедрол, набрав слоновью дозу и объяснив свои действия коллегам двинулась к сумасшедшей. Даже обычно чересчур осторожная начальница не стала останавливать.
Мне повезло, она стояла спиной. А зад худоват, ну что ж поделаешь, игла легко пройдя через одежду вошла прямо в верхний квадрат положенной muskulus gluticus. 
Похоже она даже не заметла. Истерика продолжалась. Развернувшись в сторону моих коллег она начала рыться в сумочке, даже Слава инстинктивно отступил на шаг, мало ли чего она вытащит. Китайская хозяйственная сумка казалась безразмерной, не находя той самой нужной вещи, старуха нетерпеливо кидала на пол все что попадалось. Обрывки газет, мелочь и ключи, кошачий корм, хрустальный шар для гаданий, какие-то кульки, все посыпалось на пол. Видимо устав перебирать содержимое кошелки, она просто вывалила ее на пол, уселась и стала перебирать, потихоньку успокаиваясь. Она поднимала обрывки пожелтевших газет, шептала каждой из них, откладывала  и начинала все сначала. Я стала успокаиваться и жалеть о зря растраченных кубиках димедрола, народ потихоньку расходился, бригада должна была вот-вот приехать. В вестибюле остались только регистратор я и старуха. 
Я тихонько присела на стул рядом с ее драгоценной кучей, она ревниво посмотрела на меня но занятия своего не прекратила. В конце концов, найдя именно то, что хотела, она прижала ценный предмет к груди, словно убаюкивая ребенка, стала искоса на меня смотреть.  Сначала я чувствовала себя жутковато, но потом поняла, что она все равно ни фига не соображает, и успокоилась. Нашу идиллию нарушила психбригада. Большие мальчики в несвежих халатах и лысоватый фельдшер тихонько вошли.
Санитары просто стояли рядом, пока фельдшер, хорошо поставленным голосом объяснял бабке куда они сейчас поедут. Все шло хорошо, пока он не решил помочь ей и начал суетливо запихивать пожитки в сумку. До этого вконец успокоившаяся бабка опять закатила истерику, санитары ловко подхватили ее под руки, в ушах зазвенело от крика. Я невольно подскочила, когда ее проносили мимо, старуха успела сунуть свой сверток мне в руки. 
По инерции я пошла за ними, когда   все погрузились в машину, я попыталась отдать пакет одному из санитаров, но тот лишь отмахнулся. Дохнув вонючим смогом, машина увезла нашу непрошеную гостью.
В куче газет, накрученных одна на другую, оказалась куколка. Бог весть, сколько ей было лет, серое льняное сукно было кожей, самодельные кружева и платьице были простыми. Бусинки-глазки пришиты неровно, одна на более длинной нитке. Кукла была мягкой, явно внутри была трава, так как вокруг запахло летним лугом, неожиданно и приятно.
 

5
     Она ехала в поезде.
      Полупустой ночной плацкарт слегка покачивало. Где-то на верхней полке тихонько сопела маленькая девочка, внизу напротив лежал ее отец. Симпатичная парочка - молодящийся сорокалетний мужчина с военной выправкой и не забитая дочка-подросток. 
   В вагоне было темно, но иногда, прожекторы станций врывались в окна, освещая все ярким неровным светом.
   Она мучалась голодом. Низ живота ныл и терзал ее тело, она чувствовала, как влага стекает по ее ногам, попытки сомкнуть их только усиливали возбуждение. Вынужденное воздержание не продлилось еще и дня,  а она уже сходила с ума. Это пугало, завораживало и наполняло тело смутным предвкушением.
Тихое покачивание поезда и вот она уже начинает свою игру. В дело вступает услужливая память, самые откровенные цены из  богатой постельной жизни, тело вторит уму и выгибается, дрожит, напряжение усиливается. Но ей не хочется торопиться, как-то отстранено она гладит свою грудь, пощипывает соски, ей кажется ,что она смотрит на себя со стороны. Она удивляется сама себе, никогда еще она не ласкала свою грудь так долго, так изощренно. Рука опускается  на лобок и даже не задержавшись в волосках, скользит вниз к влажным набухшим губам.  Ловкий пальчик тихонько ползает среди влажных горячих глубин ее тела.  Так долго, невыносимо долго. Легкая усмешка на лице -  она дразнит себя, не меняя ритма медленными движениями погружается в себя, со стороны кажется, что она спит и просто улыбается во сне, даже рука под тонкой простыней будто бы неподвижна. Ей кажется, что рядом кто-то смотрит, повернув голову, она видит спину своего попутчика и  представляет, что это он смотрит на нее. Палец все глубже входит, она уже не замечает как изменились ее движения, палец погружается все чаще и чаще, описывает круги по торчащему клитору, возле входа во влагалище, вонзается в анус.  Тело победило разум, она выгибается, кусает губы что бы не застонать. Она хочет чтоб лежащий рядом мужчина услышал ее стоны, но боится испортить очарование своей фантазии. Легкий как вздох-стон летит с губ. Она замирает в ожидании. Нет, он спит. Облегчение и разочарование заполняет душу. Ладонь нетерпеливо опускается ниже на помощь сладкому скользкому пальчику, так долго мучившему ее. Ей кажется, что рука сама  входит, узкое отверстие принимает все пальцы, ей больно и сладко.  Пальцы  двигаются, ладонь плотно прижимается к клитору, она начинает прижимать пальцы к стенке влагалища, мочевой пузырь отзывается позывами, ощущением чего-то огромного распирающего. Она слышит шаги в коридоре, понимает, что поезд давно остановился и новые попутчики уже торопятся на свои места. Останавливаться поздно, это даже лучше чем воображаемый взгляд лежащего рядом мужчины. Пальцы начинают дрожать от напряжения, голова качается из стороны в сторону, мимолетный взгляд на соседнюю полку и… внимательный взгляд серых глаз.
………..
Тихий оргазм под шаркающие шаги суетливых коробейников и мягкость серых, внимательных глаз.
   
   
 
Продолжение следует.))