Чехословацко-русский Дар

У каждого свой дар, мой — бессмертие. Осознал его в полной мере, когда, вывалившись по наитию, что ли, какому-то из окна многоэтажки прямиком под колеса проезжающего грузо-вика, как ни в чем не бывало воспрянул с асфальта и, словно бабочка, исполняющая диковинный танец, закружил, подпрыгивая, пред толпой удивленных зевак. На силу отбился от них и то — всецело благодаря так неожиданно обнаружившемуся дару: улепетывая, сиганул в речку, на илистом, богато умусоренном дне которой и отсиживался до наступления ночи, чтобы потом, под надежным её покровом, незамеченным пробраться домой. Разумеется, ночь провел в смяте-нии, перемежая бестолковое сидение в кресле лежанием таким же на диване и лихорадочным блужданием по комнатам, коридору, кухне, маленькой прихожей и большой умывальне, темной кладовой и озаренной луны светом лоджии. Смотрел на часы, цветы, стулья и одежду, на чашки смотрел, на тарелки и на блюдца, на палас и ковры, на книжные полки и на сами книги, некото-рые из которых помнил наизусть и готов был цитировать кому угодно и в любое время, только не сейчас, когда мысли о свалившемся бессмертии выступали на первый план. Толком не знал, что же теперь делать, так как никогда и не помышлял о чем-либо сходном. Оставалось, однако, сомнение величиною с каплю — настолько ли уж я бессмертен, как может казаться? Торопясь его, как по ветру пепел, развеять скорее, хватанул, не колеблясь, острый, в зазубринах, нож, обретающийся среди прочей хозяйственной утвари на случай необходимости разделать особли-во жилистый кус мяса. Упершись рукоятью в стол и обхватив её для вящей надежности руками, животом навалился на остриё торчащего клинка, с ужасом, диким ужасом ощущая, как вспары-вает он нутро. Произошло это в 5:30, а в 5:32 я с толикой хорошего такого удивления оглядывал нож и себя, тщетно радея высмотреть место ранения, равно как следы крови... Итак, я бессмер-тен, бессмертен, в не первый раз повторил я себе и вдруг закричал от захлестнувшего восторга, счастья, перспектив, забывая о жанре сна.