Осень. осень. осень

Она сидела у окна и смотрела на то, как ветер играл с кронами деревьев, забирая у них листья – последнюю память о лете. Память была разноцветной, иногда даже зелёной, но уже ни такой прочной и цепкой, как летом, а по сему, ветер с лёгкостью срывал её с веток и кружил над городом листья-память, листья-печаль. Это только летом сочная зелень листвы являлась радостью и весной – надеждой, а осенью, не смотря на то, что палитра их цвета обогащалась до умопомрачения (я видел синие опавшие листья), они становились символом грусти, потому что всегда грустно наблюдать, как умирает лето.
      Был солнечный осенний день. В это время года ветер в Ялте такой же частый гость, как и дождь. Нередко они, как два соседа собутыльника, веселятся вместе, но, видимо, дождь, устав от беспробудного пьянства, сегодня остался в своей сырой, серой квартире (хотелось бы мне посмотреть на его жилище), обрекая ветер на одиночество, чему тот, похоже, нисколько не был огорчён и продолжал резвиться сам по себе, срывая с деревьев листья, с прохожих шляпы и с небес облака.
      Засвистел, закипев чайник, и одновременно с ним зазвонил телефон и она, не зная чему уделить своё внимание, в первую очередь выключила магнитофон и подошла к телефону (в конце концов, чайник может и подождать). Но, видимо, она слишком долго раздумывала над дилеммой: чайник, или телефон, потому что последний, жалобно пропищав на прощание, замолчал (казалось, что навсегда), как только она подошла к нему. И поэтому она от телефона, который по обыкновению находился в коридоре, прямиком направилась на кухню к захлебнувшемуся в истерике чайнику, для того, чтобы, сняв с плиты, прекратить его мучения.
      Заварив себе татарчай (это ещё одно название лимонника. Говорят, что он произрастает только в горах Крыма), она вернулась к картине резвящегося за окном ветра. Хотела закурить, но, вспомнив, что уже неделю, как бросила, отказалась от этой в общем-то соблазнительной затеи.

      Пришла с работы Катя и принесла заказ на мыло в виде текста для песни, мелодия которой была незамысловата, но на слух довольно приятна, короче говоря, пенилась она также хорошо, как и будущий текст к ней. Я обрадовался. Я доволен. И рад я даже не столько тому, что за работу мне заплатят (хотя это также не маловажный фактор), а сколько тому, что во мне ещё нуждаются, что я ещё кому-то нужен. Как выяснилось, счастье – это не любовь и даже не пресловутое понимание (которого добиться, что лбом о стену биться), а элементарное сознание того, что в тебе всё ещё нуждаются. Как только ты становишься бесполезным, можешь считать, что смерть постучалась в твою душу, не обращая никакого внимания на твоё крепкое, красивое и молодое тело. Однако, что-то меня на пафос (и, причём, свойственный какому-нибудь третьесортному трагику)  пробивать начало. Это с непривычки, я полагаю. Хотя вопрос: к чему именно в данной ситуации я не имею привычки (?), остаётся открытым.

      Я ещё раз попытался набрать её номер телефона (моя первая попытка потерпела полное фиаско и, повиснув где-то на телефонных проводах, судя по всему, там и заночевала). Второй раз оказался более удачным, нежели первый, но не настолько, чтобы можно было скакать по комнате, размахивая от радости руками, словно представительницы спортивных танцев и, причём, не обязательно на льду. На другом конце провода было занято, а это значит, что она дома и просто с кем-то болтает ради болтовни, не подозревая, что из-за этого я не могу к ней дозвониться. Немного пошатавшись по квартире, заглянув в туалет и поняв, что там ничего хорошего из меня не выйдет, я вышел оттуда и возобновил свою попытку дозвониться до неё. Наверное, сегодня не мой день, потому что в трубке телефона я вновь услышал серию коротких гудков. Ну и хрен с ним, с телефоном. В конце концов, у меня есть ноги и они, как это ни странно, умеют ходить…
      «Ветер, ветер, ты могуч. Ты гоняешь стаи туч», - крутилось в моей голове, покуда я шёл пешком, почти через весь город, к ней (для людей слабо знакомых с географией моего города поясню: Ялта – город маленький и пересечь его пешком от Ливадии до Массандры довольно просто, уйдёт на это хозяйство час, полтора, не больше). И, причём, в моём сознании осели только две эти строчки и ничего больше из «Русланы и Людмила», как я не старался, вспомнить не мог. Что ж, в силе ветра сомневаться не приходилось, благо, я не использую по прямому назначению головные уборы, в противном случае, мне пришлось бы, гоняясь за последним, потратить на дорогу до её дома, вместо тридцати минут, добрых часа полтора.
      На полпути за мной увязался большой бездомный пёс, который всю дорогу, весело виляя хвостом, пытался заглянуть в мои бессовестные глаза. Бессовестными они были оттого, что мне нечего было дать этой огромной добродушной дворняге. А купить…, если бы у меня были деньги, я бы поехал на такси и, таким образом миновал бы встречи с добряком с зубами монстра. Благо, на моём пути стояли мусорные баки, завидев которые мой безмолвный спутник, вильнув на прощание хвостом, величаво, с чувством собственного достоинства и превосходства над вашим покорным слугой (это я), направился к ним, в надежде там чем-нибудь поживиться. Я обрадовался, когда, обернувшись, увидел, что псина дробит своими зубами огромную и, наверное, очень вкусную кость.
      Подойдя к её дому и остановившись метрах в пятнадцати от него, я закурил. Я всегда так делаю, оттягивая удовольствие встречи с ней. Однако, на сей раз, удовольствию сбыться было не суждено. Дома никого не было, а из двери торчала (в данной ситуации это слово имеет прямое своё значение и, являясь синонимом слова: выглядывала, ничего общего с кайфом не имеет) записка: «Как пишутся стихи?». И всё. Ни здравствуй тебе, ни до свидания.
      Путь домой был труден и тернист. Через тернии к дому, несмотря на то, что ветер немного поутих, меня дважды чуть было не сдуло. Наверное, я ослаб, и случилось это от систематического (в течение недели), я полагаю, алковоздержания. Придя домой и нырнув на нычку к маме, я выудил оттуда пол-литра белой, написал Алику открытку о моём удачном приобретении (телефон у него отключили за неуплату) и, не отправив оной, приступил к алкоголизации своего организма. Без закуси и в гордом одиночестве. Алкаш. Ни дать, ни взять. И, к тому же, не простой, а запойный, потому что очнулся я только через три дня. Небритый, разбитый и злой. Как кошка, которой вместо обещанного Вискаса подсунули Педи-гри.
      Зазвонил телефон. Я заставил себя встать. Боже, сколько же неимоверных усилий было потрачено на это простое действие. Подошел («телефоны зовут, тишину нарушая») и выдернул «папу» из «мамы». Больше никто и ничто не помешает мне умирать. Тихо и медленно умирать. Потому что смерть – это продолжение жизни, или, по крайней мере, её венец. Однако, не всё так просто, как может показаться на  первый взгляд. Поумирать в покое мне дали не больше часа, а если быть совсем точным, то ровно сорок семь минут, ну и ещё пару-тройку секунд, о которых я бы обязательно упомянул, если бы был брюзгой, или занудой, а так Бог с ними, с секундами.
От звонка в дверь, в принципе, тоже можно избавиться, отключив последний, только проблема заключается в том, что сделать это незаметно для звонившего практически невозможно. Ну, что за жизнь? Умереть спокойно и то не дают. Мне вновь приходится подвергать себя пытке – попытке встать с дивана, что, на удивление, мне удаётся достаточно легко. Ну, что ж, если мне удалось подняться с дивана, то подойти к двери, сам Бог велел. Подошёл. Открыл. Она. На лице улыбка. На улице холод. В руках одинокая хризантема и шоколадка. Я обижен за три дня, вычеркнутых из моей жизни, но виду не подаю, потому что радость сильнее обиды. Заходи.
      Пальто на вешалку, джинсы и свитер на кресло, туда же, после небольшой паузы, отправились её колготки трусики и бюстгалтер. Лён её волос стелился по моей подушке. После данной фразы впору вспомнить о полярности ночи и о моём желании, чтобы ночь именно таковой и являлась, что я, собственно говоря, и сделал.
      На следующее утро, как это ни странно, я ощутил тепло её тела рядом с собой. Раньше со мной такого никогда не случалось. Самое время вытащить из скудных кладовых своей памяти словосочетание о смерти, лесе и каком-нибудь несчастном животном (лосе), которое, как водится в подобном случае, сдохло. Она проснулась, вы будете смеяться, но улыбнулась, а затем, вдруг став серьёзной, сказала:
- Ты не ответил на мою записку.
- Какую записку? – у меня совершенно вылетела из головы злосчастная бумажка, втиснутая между дверным косяком и дверью.
- Так значит, вот как ты меня любишь?
- А кто говорит о любви? – и, понимая, что разговор наш направляется в опасное для меня русло, добавил: - Я о ней предпочитаю молчать.
- Ну, что ж. Будем считать, что ты удачно выкрутился. И всё же, как пишутся стихи?
- Хорошие стихи пишутся с помощью ненаписанных слов.

                07. 11. 00. г. Ялта.