Волкастер

 Внезапно, как и все в этом мире, возник я. Я ощутил свое  тело  лежащим на спине, подложившим левую руку под голову, а правую ногу под ногу левую. Я посмотрел на часы. Старый красный будильник, цвет  которого маскировался окутавшей меня темнотой, не работал: стрелки остановились. Левая рука затекла и я ее совсем не чувствовал. Я высвободил  ее
и сжал в кулак. Было немного странно, что  несуществующая  рука  может вообще как-то действовать. Я сел на кровати и понял, что вот-вот  мысленно признесу какую-то фразу, но совершенно не догадывался, какую. Но тем не менее она была произнесена: "Я возник ниоткуда, это  бесспорно.
Но почему же я тогда знаю, что что сейчас  засну  опять?  Может  быть, создав меня и вместе со мной весь мир в эту секунду,  Господь  наделил меня еще и памятью?" Однако спать мне не хотелось. Я понял, что уже не засну.
 Повинуясь какому-то зову я поднялся и  стал  одеваться.  Меня  манило что-то неизведанное. Наверное это была сама  жизнь.  Ведь  она  всегда заставляет нас шаг за шагом продвигаться из прошлого в будущее.  Просто теперь я, наверное, слишком остро ощущал ничтожность своей  роли  в
этой игре. Я понимал, что мои поступки меньше всего  зависят  от  меня самого.
 Ночная завеса накрыла город. Свет в домах не горел,  подачу  электричества отключили. На улицу выходить было запрещено: комендантский час.
Ночные патрули шастали по улицам. Но я совершенно  не  беспокоился  по этому поводу.
 Я шел к зданию ополчения. Только там можно было достать  машину:  все они были национализированы; результатом войны  все  машиностроительные заводы были уничтожены, впрочем, как и шахты, как и все, что составляло хоть какую-то ценность. Примитивное земледелие, к которому вынуждены были вернуться все городские жители, с трудом кормило  их  самих  и новую столицу со смешным для города населением: раньше он вообще  вряд ли был бы назван городом.
 Но тем не менее это был город. Маленький, но  настоящий.  Построенный руками все тех же крестьян. Разумеетс, они делали это не  добровольно: комк может прийтись по душе диктатура? По душе она  может  лишь  пройтись... Откуда появился диктатор никто не знал. Отец рассказывал  мне,
как постепенно наступившая было после взрыва  анархия  сошла  на  нет.
Созданная якобы для защиты, армия уничтожила сама себя, оставив  некоторое количество людей, достаточное, чтобы охранять  режим:  подавлять беспорядки, возникающие среди новых  крестьян,  желающих  пересмотреть свой статус - ведь они только производили, потребляла элита  -  жители
единственного на материке, а может и во всем мире городе. Мой отец тоже работал на земле, если только не был убит и не сдох от голода.  Меня, благодаря моим способностям, не тронули. Не то чтобы у  меня  были какие-то особенные заслуги, просто мне никто не мог отказать и, хотя в
моей голове не было ни  одного  золотого  волоса,  взрощенного  доброй феей, я, как и крошка Цахес, всюду производил на людей  самое  благоприятное впечатление.
 Итак, я принадлежал к элите. Не к самой верхушке этой пирамиды, но и не к самому ее подножию. Моя работа заключалась в ведении  фильмотекой и отборм картин для показа между репортажами о жизни диктатора  и  его
сподвижников.
 Вокруг здания ополчения горели фонари. Их яркий свет сначала  ослепил меня. Тут же стояли машины, готовые выехать на  ночное  патрулирование или только что вернувшиеся с него. Их охраняли солдаты ополчения.  Железные вышки окружали территорию,  прилегающую  к  зданию.  Ополченец, стоящий у открытых ворот не заметил меня. Я прошел мимо. Еще один терся около автомобилей и вслушивался в служебные переговоры по рации. Он
старалсян думать, я это сразу почувствовал. Однако подумать ему  пришлось. Он зачем-то подошел к машине, вставил в дверцу ключи, обернулся.
Я встретился с ним глазами. Не видя меня, он отошел от  машины,  оставив ключи в замке и отправился к воротам. Там он  заговорил  со  своим товарищем. Я почувствовал его страх. Через несколько минут  страх  перескочил и на второго охранника. Занятые разговором, они не  заметили,
как я сел в машину и выехал за ворота.
 Сидя за рулем я наконец расслабился. Машина выехала за  черту,  отделяющую город от не-города. Подобно тому, как мучительный  голод  исчезает, стоит увидеть еду и убедиться, что он вот-вот будет утален,  мое волнение поубавилось. Видимо, та часть моего "я", что направила меня в это безумное путешествие, задремала, уверившись в моей  покорности.  Я стал обдумывать привычные для меня мысли, которые уже жили во мне,  но которые я как кубик-рубик  вертел  перед  глазами,  приготовляясь  результатом этого созерцания сделать новую комбинацию,  ведущую  меня  к
решению головоломки.
 Уже довно размышлял я об убогости того  псевдоикусства,  которым  мне -увы- приходилось заниматься.Ведь смотреть фильм ради любимого  актера - то же самое, что читать книгу ради любимого корректора. Увы,  литература, которой я отдавал все свое свободное время, никого не  интересовала. Возродить любовь к ней - вот что занимало  мою  голову  все  это время. Я мечтал написать вещь, подобную русской матрешке. Я мечтал написать вешь, в которой, как в коридоре зеркал, тысячу  раз  отразилось бы мое я. Боле того, я хотел соединить эти два замысла.
 Вдоль дороги чернели убранные поля, кое-где сквозь тьму  проглядывали убогие домишки. Я приближался к своему детству, приближался к  эпицентру взрыва. Вместо полей появился редкий лес. Взрыв произошел уже после разразившейся катастрофы, взорвавшаяся станция надолго лишила страну эллектричества. Конечно, вся территория западнее горных хребтов была отравлена еще во время катастрофы, задолго до моего рождения. Я родился как раз после того, как женщины почему-то начали производить  на
свет уродов. Почти все младенцы были мутантами, их сразу  же  убивали.
Но меня не убили: моя инакость была скрыта внутри, до  нее  не  так-то просто было докопаться.
 Умертвляли всех? Но что-то во мне сопротивлялось такой  категоричности. Наверняка кого-то удалось спасти, ведь я изредко  видел  мутантов, избежавших этой участи. Ну конечно! Близнецы Владимира  Владимировича!
Мария и Александр. Эти двое родились вместе, их мать умерла  родами  и отец женился вторично. Известный писатель и - дети-мутанты,  соединенные толстой хрящевидной перегородкой. Впрочем, это  было  единственное
отклонение, в остальном они были совсем нормальными. Я играл  с  ними, но игры эти не достовляли мне удовольствия. Не делая  отличия  мальчиков и девочек сознательно, я все же бессознательно делал  его.  Постепенное Сашино присутствие мешало мне, но я смирился: что же я мог  по-
делать, если они всегда были вместе? Сознавая, что Маша не виновата, я все же чувствовал обратное.
 Мой отец был издателем и приехал к  Владимиру ладимировичу  обговорить условия издания его книги. На следующий день после нашего  отъезда Владимир Владимирович покончил с собой. Вплоть до ликвидации  издательства отец очень сильно переживал по поводу этой смерти. Он  считал себя ее виновником: ведь он отказал писателю в публикции его очередного романа. Я пытался убедить отца, что его предположения  смехотворны: были десятки других издателей, а Владимир Владимирович  поставил  неприемлимые условия, будто хотел избежать публикации. Но отец слабо внимал моим уверениям. Впрочем, о Владимере Владимировиче я вспомнил совсем по другим причинам. Дело в том, что свою необыкновенность я  впервые осознал именно у него в доме.
 Размышляя так, я уже подъехал к этому самому дому, который семья  покинула сразу после его смерти. Именно здесь я впервые ощутил свой дар.
Я четко представил себе эту картину: мы с отцом садимся в  машину;  он уже сел, а я все топчусь у открытой дверцы и гляжу  на  большую  собаку-сенбернара, смотрящую прямо на меня. Какие-то непонятные флюиды, не ощущаемые мной раньше, исходили от этого пса. Я почувствовал беспокойство; Собака, видимо, тоже. Волнение нарастало, стремясь вырваться  из
груди: мы были как два теннисиста, все быстрее и быстрее  перебрасывающиеся мячами. Но тут все прекратилось: собаку окликнули и она  засеминила в дом, а я сел в машину. Я сидел рядом с отцом. Я еще раз посмотрел на опрятный, выкрашенный зеленой краской домик. Но тут что-то  переключилось: дом был стар и разрушен, а я сидел  за  рулем.  И  тут  я вновь нырнул и оказался в прошлом: хозяйкин голос  позвал  меня:  "Лу, домой" и я, позабыв о странном мальчике, способном  чувствовать  внутреннее волнение людей так же, как и я, поспешил в дом.
 Когда я вошел на кухню хозяйка смотрела телевизор. Я ненавидел  этот пустой ящик. Какие-то шумы, ничего не имевшие общего с настоящим  движением жизни, исходили от него. Он был подобен  зеркалу,  которое  так испугало меня, когда я его впервые увидел. Это было не страшно, но непонятно. Прямо передо мной стоял пес, он рычал и показывал  клыки,  но от него ничего не исходило. Огромная собака от которой не  исходит  ни страх, ни чувство превосходства. Я понял, что она не живая.  От  живых
исходят совсем другие флюиды. Совсем другие.
 Хозяин постоянно пытался выхватить что-нибудь извне.  Внутри  он  был пуст и эта пустота, насколько я мог судить, мучила его. Он  часто  сидел за столом и марал бумагу - только в эти моменты  он  был  спокоен, выливая накопленную материю жизни вникуда. Она просто  исчезала.  Куда
она пропадала, я не мог понять. У других людей энергия  выплескивалась так же, как и появлялась, у него же она просто улетучивалась.
 Не менее странной была и хозяйка: она вообще жила  без  энергии,  как зеркало. Я мог воспринимать образы, чувства, эмоции. У  нее  же  всего этого не было. Может, у нее было что-то другое? Может она была  зеркалом хозяина?
 Но самым удивительным были эти двое. Они общались только друг с  другом. Все их душевные движения переливались по узкому канальцу и я, понимая, что они есть, не мог разобраться в них, подчувствовать их.  Меня почему-т тянуло к этим двоим. Может быть, я хотел разгадать их  загадку. И вот еще чего я не понимал в них: человек вроде бы  и  один,  а вроде и нет. Если один - то почему у него дв имени? Если двое, то  почему они все время вместе? Я пошел к ним. Я все время спал в их комнате.
 Дверь, как вегда, не была заперта. Я толкнул ее головой и очутился  в непривычно ярко - после темного коридора - освещенной комнате. Они учили уроки. Он все время заглядывал к ней в тетрадь. Она отталкивала его
сначала молча и терпеливо, но потом не выдержала  и  толкнула  его  со всей силы. Он повалился на пол и она, соединенныя  с  ним  неразрывной перегородкой, свалилась тоже. Они попеременно  пытались  встать.  Удалось это им не сразу, а едва получилось, они тут же повалились на кровать.
 -Сашка, прекрати. Ну отстань, щекотно же. А-а-а! - визжала  девченка, толкая брата локтем в бок. Наконец они успокоились.
 -А знаешь что, - сказал он, пытаясь отдышаться.
 -Ну?
-Он опять!
 Девочка попыталась сесть, но получилось это у нее только  когда  брат понял, чего она хочет и сделал соответствующее движение.  Оттянув  рязинку его штанишек она -"Ого!" - изобразила чрезвычайное изумление. Перед тем как провалиться в сон я почувствовал усиленный обмен флюидами,
в который я, к сожалению, не мог проникнуть.
 Поглотивший меня сон был так глубок, что, не увидев, как  всегда,  ни одного зрительного образа, я вынырнул из него лишь ночью. Что-то  случилось там, внизу. Я мигом вскочил и помчался на кухню. И тут не пережитое мной ни разу виденье охватило меня. Я почувствовал себя  в  теле своего хозяина. Сидя в кресле в своей комнате я услышал звонок. Я поднялся.- Тут виденье на секунду прекратилось: я мчался по лестнице, перескакивая через ступени, - и опять возникло - Я открыл дверь  и  увидел почему-то хорошо знакомую мне девушку, что-то  в  ее  облике  очень удивило меня - я не мог понять что - потому что уже вбегал на кухню  и видел, как хозяин, оттолкнув ногой табуретку, забился в стянувшей  его горло петле. Я залаял, потому что почувствовал смерть. Тело  дергалось как роженица, пытающаяся освободиться от плода, который  был  -  душа.
Вскоре он затих. Стало пусто, одиноко. и отчего-то холодно. Я  бросился наверх, пытаясь лаем разбудить всех, потому что происходило что-то, чего я не мог понять. Я искал поддержки и,  когда  в  комнату  вбежала растрепвнная хозяйка, задрал морду вверх и завыл. Я выл  долго,  выражая свою тоску, потерю чего-то существенного, что всегда, с  рождения,
было рядом. Я выл, когда выносили тело, потом бежал за машиной, в  которую положили то, что когда-то было хозяином, но  она  ехала  слишком быстро. Когда я вернулся, уже рассвело.
 -Глупая собака, - сказал мальчишка, которому хотелось заплакать и который хотел как-то скрыть это.
 -Неправда, Саша, неправда, - обняв их обоих, гладила мать  по  голове его захлебывающуюся рыданиями сестру. Володя всегда говорил,  что  это особенная собака. Он говорил, что если бы она была человеком, то  достигла бы всего, чего желала, но, не будучи в состоянии желать  что-либо для себя, она поможет воплотить в  жизнь  желания  своего  хозяина.
Вернее, хозяйки, потому что выкормила его я... А теперь идите спать.
 Близнецы заковыляли вверх по лестнице, но я не  последовал  за  ними.
После того, что случилось, я стал спать на кухне.
 Однажды, выгуляв меня,  хозяйка  поднялась  наверх,  чтобы  разбудить близнецов. Спустившись, они принялись завтракать. Я поел еще  до  прогулки и поэтому теперь, развалившись у ног хозяйки, слушал их разговоры. Прошло так мало времени, но уже ничего не напоминало жене о  муже,
детям - об отце.
 -Нам надо уехать отсюда, - заявила мать.
 Близнецы переглянулись, пожали плечами и продолжали  есть,  время  от времени толкая друг друга и заливаясь хохотом.
 -Надо уехать в столицу. Денег, полученных мной за издание  последнего папиного романа должно хватить.
 Она была молчалива и почти не говорила с  детьми.  Казалось,  она  не считает их достойными того, чтобы с ними разговаривать. К тому же ведь это были не ее дети и - в чем она уже убедилась или убедила себя  сама - близнецы нисколько не походили на Владимира Владимировича.
 Через несколько дней в доме появились чужие люди,  от  которых  пахло потом и которые, как я чувствовал, хотели одного: поскорее сделать то, что от них требуется, и вернуться домой. За один день всю мебель вывезти не успели и они приехали второй раз. И опять от них разило потом  и
опять они хотели вернуться домой. Для чего? Чтобы забыться до  завтра, а затем вновь ждать наступления следующего дня? Эх люди, люди!  Почему вам все время кажется, что будущее лучше настоящего?! Владимир  Владимирович, пожалуй, был единственным человеком, который не жил  ни  настоящим, ни будущим: он жил прошлым. Он жил в прошлом. Он жил.
 Я не знаю, куда делась вся мебель. Лишь часть ее оказалась перевезена в нашу новую квартиру. Меня томили эти бетонные  стены.  Единственной радостю для меня были прогулки. Я жил от выгула до выгула,  безропотно влача свою жизнь среди неживых людей: хозяйка никогда не испытывала никаких эмоций: это был фильтр, через который  тек  мутный  поток
жизни; фильтр, если не сказать труба, в которой ничего  не  задерживалось; близнецы жили своей, замкнутой жизнью. Друзей у хозяев не  было.
Единственным исключением из этого правила бесчувственности был  хозяин маленькой лавочки, в которой мы покупали продукты. Когда мы  опаздывали (а приходили мы почти всегда в одно и то же время),  я  ощущал  его растущее ожидание, он, казалось, готов был караулить нас у входа в магазин и оставаться стоять за прилавком с невозмутимым видом  (в  синем рабочем халате, под которым виднелся старенький свитер, плотно обтягивающий его маленькое брюшко, и потертые джинсы) для него было  настоящей пыткой, которую он, впрочем,  с  завидной  стойкостью  выдерживал.
Когда мы заходили в магазин ожидание сменялось настоящим  восторгом  и почти каждый раз хозяйка уносила с собой какой-нибудь "подарок фирмы": то сосиски для меня, то конфеты для детей, но чаще всего - свои  любимые пирожные со взбитым кремом.
 Мне было жалко этого маленького человечка и все свои силы  я  употребил на то, чтобы она хоть что-нибудь почувствовала.  И  действительно, она почувствовала. Почувствовала пустоту. Она вдруг  поняла,  что  чего-то не хватает. Да и что еще она  могла  почувствовать,  прожив  всю жизнь без чувств? Только пустоту. Но как объяснить эту пустоту зависело только от нее. И она объяснила ее вполне естественно: смертью мужа, - просто потому, что такое объяснение лежало на поверхности. Она пыталась понять, что было не так. Она не любила его? Уделяла  мало  внимания? Да, это так. У нее завелась странная привычка: ночью, когда ей не удавалось заснуть, она приходила на кухню и говорила со  мной.  Что  я мог понят из этих разговоров? Ничего. Но я чувствовал, что она  мечется, как загнанный олень, готовый сорваться в пропасть, лишь бы не быть растерзанным преследующими его собаками.
 -Послушай, Лу, его смерть не дает мне покоя. Ему совершенно,  совершенно не из-за чего было сводить счеты с жизнью. Женщины? Он был слишком угрюм и замкнут, чтобы с кем-то познакомиться. Я знала его со школы: легкий налет влюбленности, возникший, как это всегда бывает  после
знакомства, мгновенно улетучился. По поступлении в институт мы  забыли друг про друга и виделись редко, лишь когда мне или ему нужно было поделиться плодами своего графоманства хоть с кем-то. Я твердила ему, что он станет знаменитым и забудет обо мне, он говорил мне  то  же.  Когда умерла его жена, после этой ужасной войны - нам всем пришлось  пересе-
литься сюда - он пришел ко мне как к единственному человеку, к которому мог обратиться. Больше у него никого не было. Не было  никого  и  у меня. Мы поженились. Разумеется, мы не любили друг друга. Занятая  заботами о доме я забросила свое сочинительство - я недостаточно серьезно к нему относилась, или наоборот: не верила, что оно чего-то  стоит.
Все было в порядке и я совершенно не понимаю: почему? Правда,  в  последнее время он стал какой-то мрачный, начал как-то подчеркнуто холодно относитьсяк литературе. И эти разговоры... Он убеждал меня  в  том, что литература нужна не для идей, а для слов. Не важно, что  мы  подумаем по прочтении книги. Важно то, что мы  ощущаем  во  время  чтения.
Поэтому... - говорил он, барабаня пальцами по подлокотнику  кресла,  - поэтому. И уходил в свои кабинет.
 -Ты знаешь, Лу, - говорила она гладя меня  по  голове  после  первого моего монолога, - по-мему я понимаю, почему он покончил с собой.  Достоевский где-то описал такую ситуацию: молодой человек, у которого  на следущий день назначена свадьба, идет по мосту. Вдруг ему  приходит  в
голову мысль: как нелепо будет если он сейчас, в двух шагах  от  счастья, покончит с собой. И этой мысли, мысли о нелепости  такой  смерти, уже достаточно, чтобы прыгнуть в воду. Конечно, это сильно утрировано, но с Володей случилось нечто подобное. Он хотел уйти из жизни давно, с
того самого дня, как умерла жена, а может и раньше. Но  он  хотел  это сделать по-настоящему, а не устраивать из своей смерти  фарс  с  предсмертными записками и переписанными завещаниями.  Возможно,  он  хотел умереть в самый неподходящий момент, тогда, когда для этого нет  никакой видимой причины.
 Однако разговоривать с собакой ей вскоре надоело.  Она,  обнаружив  в хозяине лавочки благодарного слушателя, часами говорила с ним о  своем муже.
 -Вы знаете, - как то обронила она, - ведь он был как ребенок. Я словно была его матерью, словно усыновила его. И  вот  теперь,  после  его смерти, в моей душе образовалась такая пустота, что я всерьез  подумываю: а не усыновить ли мне кого-нибудь еще?
 Ардалион Григорьевич, накрыв ее руку своей и посмотрев  ей  в  глаза, мягко сказал: "Усыновите меня".
 Внезапно выяснилось, что Ардалион Григорьевич не просто богатый чело век, - так назвать его в силу ряда причин было нельзя по одной  причине: он был одним из первых людей в государстве, владельцем контрольного пакета акций электрической компании, снабжавшей энергией всю страну. Он просто не хотел принимать во всем  этом  участие  и  вел  тихую жизнь владельца мелкой продуктовой лавчонки. Правда, благодаря его положению в лавке всегда были продукты  самого  лучшего  качества  и  по сравнительно низким ценам - магазин не облагался налогом - но  тем  не менее никто из покупателей не знал о реальном положении дел.
 Свадьбу решили сыграть через неделю. Ардалион  Григорьевич  предложил найти лучших врачей и проаперировать близнецов. Хозяйка, которой  это было совершенно все равно, cогласилась.
 Впрочем, назначенная свадьба, вопреки ее ожиданиям, не  принесла  облегчения. Она что-то кричала по ночам и еще сильнее мучилась.  Похоже, это "усыновление" не возымело ожидаемого эффекта. Боль не  прошла:  ей по-прежнeму чего-то не хватало. По-видимому, в голове у нее все  совершенно смешалась: она стала винить себя в смерти мужа.
 -Лу, - билась она в истерике и слезы катились по ее все еще  красивому лицу, - он знал, знал, что я не люблю его. Он  предвидел,  что  это случиться, что мне все равно: он или кто-либо другой. Лу! Это я  виновата в его смерти, Только я, Лу, - и билась в истерике словно в  падучей.
 Ардалион Григорьевич упросил, чтобы до свадьбы я пожил у него  -  вероятно в качестве залога грядущего счастья. Три раза в день он, ни мало не думая о посетителях, закрывал лавочку и отправлялся со мной бродить по улицам. Иногда он вообще забывал о магазине и мы  возвращались уже к закрытию. И вот однажды, не заходя в лавку,  Ардалион  Григорьевич направился прямо к нашей квартире. Он позвонил  в  дверь,  но  увы: никто не спешил ее открывать. Тогда он достал из кармана ключи  и  открыл дверь сам. Его настроение передалось и мне: что-то ныло в груди и
было приятно ощущать это. Но когда  дверь  открылась,  я  почувствовал что-то неладное. Вместо одного испускающего флюиды существа в  квартире было трое. Мой новый хозяин, заслышав шум, ринулся на кухню. Я последовал за ним. -Что с тобой, Катечка, - тряс он ее за  плечи,  что  в конце концов стряслось?
 -Я... Я убила своего мужа. Я убила своего мужа - громко, а затем быстро-быстро, шепотом: - Я убила своего мужа. Я,я,я!
 Я залаял, позабыв странности, замеченные мной в дверях. Ардалион Григорьевич Бросился в комнату, хозяйка же каталась по полу и шептала: "Я убила своего мужа, Я!"
 В комнатах послышался шум, крики. Я побежал туда. Ворвавшись в комнату, я увидел, что Маша держит кого-то, окутанного  простыней,  а  Саша колет этого кого-то ножем. Я опять помчался на кухню. Хозяйка уже  выбилась из сил и только еле слышно повторяла: - Яубиласвоегомужа, яубиласвоегомужа. Перед моими глазами еще раз возникло предсмертное  видение Владимира Владимировича: какая-то девушка в дверях. Лица я разглядеть не мог, все было как в тумане.
 Я бегал по квартире и заливался лаем. Меня сильно взволновало  произошедшее, но еще больше меня удивляло другое: как то,  что  раньше  было одним телом, вдруг стало двумя? И - в то же  время  (видимо,  разрушилась какая-то связь) - как то, что  не  распространяло  раньше  никаких
эмоциональных волн вдруг стало источником такой сильной, зловещей  ауры? Видимо, близнецы раньше лежали на двух чашах одних  весов;  теперь же они перестали уравновешивать друг друга. Девушка ласково притягивала к себе, юноша резко отталкивал все, что приближалась к нему.
 Приехали какие-то люди, и, после разговора с близнецами, забрали труп и хозяйку, по-прежнему твердившую "яубиласвоегомужа". И  тут  началось то, о чем я потом всю свою жизнь тщетно старался забыть.
 Во мне по-прежнему трепетало какое-то непонятное волнение, что-то ныло в груди. Но теперь это волнение я  воспринимал  совсем  по-другому. Видимо, на одни и те же ощущения накладываются различные их оценки.  Я чувствовал то же, что и какой-то час назад, только тогда мне было  хорошо, теперь же - мучительно больно. Вы спросите,  что  было  причиной
этого. не знаю,  наверное то, что  эти  два  существа  наконец-то  были вместе. По настоящему вместе. Не по необходимости, а  по  собственному желанию. И когда все было кончено, Маша позвала меня и попыталась погладить по голове. И эта волна материнской ласки и доброты,  исходившая от нее в сочатании с ее истиной сущностью, сущностью убийцы и прелюбодейки, только что совершившей инцест, так раняла меня, увернувшись  от ее ласк, бросился прочь. Я видел, как вскочил ее брат, как он  пытался
остановит меня, посылая вослед мне проклятья, но не  остановился.  Засевшая в сердце заноза гнала меня прочь.
 Тут я обнаружил себя в машине. Мне стало ясно: Лу,  о  котором  я  со времен нашей первой встречи, думал как о Волкастере,  был  здесь.  Это его способност влиять на людей разбудила в тот далекий день  мои  дремавшие возможности. Вдруг я испугался: а что  если  они  покинут  меня вместе с его смертью? Я выскочил из машины и бросился к дому.  Волкастер был мертв. Его жизнь прокрутилась перед его глазами  как  выпущенная в видеопрокат кинолента, в которой уже нельзя  было  ничего  изменить, а я невольно подсмотрел ее. Я вышел из дома, от  которого  остались лишь стены да дырявая крыша. Когда я подходил  к  машине,  что-то грохнуло и мгновенно все вокруг озарилось светом: в дом  ударила  молния, балки рухнули и похоронили под собой Волкастера.
 Когда я пытался проехать мимо ополченца, потрулировавшего въезд в город, он почему-то заметил меня. Я  резко  развернул  машину  и  поехал прочь. Мои способности покинули меня. Все кончено: за  мной  уже  гнались машины ищеек диктатора. Дорога, лежащая  предо  мной  бесконечно,
что не скажешь о заканчивающемся бензине. Уходить в  поля  бесполезно: забитые крестьяне выдадут меня властям. Включив  телевизор,  я  увидел диктатора с женой, держащей на руках новорожденного младенца. Я вспомнил всю эту бодягу про этого ребенка. Надежда нации,  первый  бессмертный человек на земле. Вот только младенцу этому уже было года четыре.
Он совершенно не рос. Вечная жизнь, вечное  младенчество,  вечная  тупость - такое будущее сулили они человечеству. Я  узнал  их:  то  были прежние хозяева Волкастера.
                18.11.2000