6

Слова оборвались, глаза закрылись. У него не было рук - только зажившие огрызки, и потому по лицу свободно стекали крупные капли - не слез - пота.

Две недели прошло - две недели тех усталых дней, что я прожил, вернувшись (скрюченно приковыляв) из плена.
Пятнадцать дней свободы не промчались, как я ожидал, легкими и быстрыми ветрами, уже улетающими за корму невесомого светлого парусника (так мне мечталось, так виделось т а м, но, Господи, из какой наивной книги эти мечты ?!); нет - тяжелые, муторные дни, перегрузившись воспоминанмями, застывали, будто испуганные неподъемной тяжестью памяти, и робко топтались, топтались на месте.
Память, память! зачем ты мне, зачем ты нужна мне такая - больная невыносимо, нестерпимо.
Проклятая, ты вновь, в который (тысячный? миллионный?) раз принуждаешь меня переживать, проживать все это - крики и вспышки, скрежет и блевотину, стоны и слезы, нары с вонючими лохмотьями и нары уже пустые...
 Но мучительнее всего не это - гниющей раной ты пытаешь меня тишиной, воспоминанием тишины - самым ужасным, что было там - тишины ожидания - за кем пришли...
Нет, нет! не это кошмарнее , муторнее всего - нестерпима боль твоя, память, боль Сомнения. Проклятая, проклятая, зачем ты пытаешь меня своей болью, зачем ?! Перестань терзать меня, мучить, насиловать сомнениями - было ли это все со мной ? Могло разве быть такое со мной ?!

Несколько мгновений тишины, и слышно лишь как падает полотно занавеса.
Аплодисменты, аплодисменты, неуемная буря аплодисментов, истерия овации, среди которой
безудержно, беззвучно текут горькие, соленые слезы.