Муза

Михалыч еще раз перечитал набросок. Скорее не набросок, а лихорадочную попытку записать внезапно всплывшую картинку… Михалыч никогда не считал себя хорошим рассказчиком. Ему никогда не давались сочинения. Он просто не понимал, как можно подумать мысль по заказу. Тем более – записать. А записывать мысли, которые не приходили в голову, он не мог. Ну, разве из шпоры, где эти мысли записаны…

Странно, - подумал Михалыч, - кто бы мне сказал, что я в мои годы начну что-то записывать… Никогда бы не поверил. А тут…

***
Странное дело. В последнее время Петровичу совсем уже не снились знакомые до мелочей сны, когда он произвольно отрывался от пола или иной поверхности и свободно перемещался в трех измерениях мимо изумленно дефилирующей мимо публики, изумленных клерков присутствий и прочих изумленных свидетелей плохо опознанного летающего субъекта. Сны, в общем, как сны. Не хуже и не лучше многих. И безо всякой «моральной нагрузочки».

Но сегодня Петрович присутствовал в событиях попросту фантастических. И это – притом, что ничего фантастического в событиях составляющих сон, т.е. того, что позволяло бы говорить о них как о "физически невозможных" или находящихся за гранью технически осуществимого не происходило.

Т.е. - ну совсем ничего! Вся фантастичность была именно в обыденности восприятия Петровичем событий, совсем не обыденных с точки зрения именно Петровича, но вполне физически возможных. Более того, - возможных, но не могущих произойти с Петровичем. Никогда. Ни при каких обстоятельствах.

Представьте себе, что Петрович оказался в центре  шабаша ведьм в Вальпургиеву ночь, или посреди печально известных Содома или Гоморры в разгар не менее печально известных библейских событий и нисколько этому не удивился. Причем шабаш этот происходил в декорациях смертельно знакомой квартиры. Той самой, в которой Петрович совсем не броско прожил последние двадцать лет. Что придавало этой ирреальной обыденности, какую-то дополнительную многозначительность.

Петрович не сразу заметил масштабы происходящего. Все было как-то камерно. Начнем с того, что Петрович заговорил с весьма милой и стройной незнакомкой, несколько моложе его. Дама оказалась на редкость приятной. Разговор сразу же принял интимный оборот, можно сказать - характер тесный, весьма теплый и глубокий.

Мир сузился до расстояния вытянутой руки, и уже было не важно, что все, на чем можно было лежать или сидеть или, хотя бы, на что можно бы было облокотиться, было почему-то уже занято не менее тесно общающимися.

Нет, конечно, более удобное место не повредило бы…
 
Петрович подхватил "собеседницу" на руки прямо в узком коридорчике, соединявшим кухню с прихожей, как, впрочем, и иные комнаты между собой.
Она была не тяжела и прелестно сложена. Это немаловажно в такой позиции, когда партнер рискует физически выдохнуться в самый неподходящий момент. Все проходило на редкость прелестно. Петрович даже мог "незаметно" переходить с места на место.

Действительно, коридорчик был местом весьма посещаемым, и, что важнее, просматривался буквально из любой точки квартиры.

Когда, по всем признакам, новая подруга Петровича была уже близка к известным вершинам наслаждения, Петрович решился выйти с ней из квартиры.

 По здравому размышлению, в тамбуре никого не должно было бы быть. А иллюзия интимности казалась Петровичу не самым лишним обстоятельством, воздействующим на психику его прелестной напарницы. Но в тамбуре он столкнулся с соседкой, ведущей куда-то своих детей. Они вежливо поздоровались и юркнули к себе.

 Трое солдатиков в форме, с любопытством поглядывая на нашего героя, попросили разрешения войти. Петрович, почему-то не удивился. Солдатики вошли в квартиру и растворились в шевелящейся полутьме. Как-то бесшумно растворились, без малейшего возмущения. Как будто эта поглотившая их полутьма ждала их прихода для какой-то только ей ведомой цели. Петрович вернулся в квартиру и уединился с «собеседницей» в ванной. Как раз вовремя. Прелестница начала подрагивать бедрами чуть сильнее и нетерпеливее обычного. Движения становились все более глубокими и сладостными...

На улице завыла сирена.

Петрович проснулся. Все было более чем странно.

 Жаль не досню до конца, подумал Петрович, перевернулся на другой бок и мечтательно потянулся... Ладони все еще ощущали теплоту и бархатистость хорошо очерченных ягодиц, в меру проработанных, и еще по девичьи нежных...

***

Михалыч подошел к окну. Теплый воздух ясной июльской ночи чуть колыхал штору. Полная луна.

Михалыч попытался расшифровать лунный рисунок. Как когда-то. Очень давно. В голове поплыло:

«Я знаю, наверное, будет недолгим
с прекрасною Музой запойный роман
…»

…Ладони все еще ощущали теплоту и бархатистость хорошо очерченных ягодиц, в меру проработанных, и еще по девичьи нежных…

***
Василич перечитал рассказ. Чего-то не хватало. Добавить что ли  жену Михалыча? Мерный храп, спокойнее дыхание детей…  Чем-то замаскировать… Спрятаться за юморным вывертом.

«…таким уж на свет я родился убогим, -

достаточно длился волшебный обман,
обрыв расставания будет пологим
Отчалив от брега в неверный туман

Других берегов неизвестную твердь…»

Василич посмотрел на ладони.
Смотрел долго. Потом начал вытирать их одну о другую. Все настойчивее. Словно пытаясь стереть, смыть что-то впитавшееся под кожу …

1999-2000