По дороге домой

По дороге домой
   
     Уставшие глаза к насупившемуся небу … Ненастье. Мрак. Промозглая холодная пыль, крапинками падающая на утомившуюся землю. Всё сплошь – в свинце. Схваченный в непроницаемый саркофаг бесконечной природной надоедливости, город угрюм и хмур. Ему которую неделю нездоровится. Он, словно потерявшийся среди причудливых аппаратов бородатый исследователь, неподвижен и неприветлив. Мысль его застыла в неопределенности, любой внешний шорох, могущий потревожить, непременно приведет его к раздражению; дух прокис от недостатка живительного воздуха и скорчил гримасу; в костях длится заунывная противная боль … Шпили его прячутся в тумане, колокольный звон молчит, выжидая упрямо затянувшуюся паузу, крыши начали преждевременно ржаветь, артерии-дороги сузились и едва перегоняют кровь: автомобили чуть шевелятся и нетерпеливо трубят друг другу. Результата нет: всё – ни с места. Люди, будто болезнетворные микробы, окрысившись друг на друга, а за компанию на всё и вся, глядят исподлобья и клацают зубами. Горят тусклые фонари, освещая набережную реки, которую не видели чистой даже древние старожилы; понуро выглядывают из-за угла черные пятна деревьев, давно приготовившихся к заветному снегу, но позабывшие само его ощущение; за спиной торчит нелепый кирпичный куб, освещаемый мириадами желтых огней. Кажется, он и есть здесь единственный светлый островок, хотя и такой однообразно-бездушный. И еще – напротив. Тот, что со шпилем, увязшим в тумане.
     Сгрудившись на остановке, все поджидают троллейбуса. Смотрят один на другого искоса, переглядываются в темноте и еле заметно шевелят что-то губами. Троллейбус же – по природе своей существо неповоротливое, а устав от окружающей хмари и не в силах протиснуться сквозь аврал сгрудившихся машин, затерялся, наверное, где-то за полторы версты. Усиливается неуместный дождь, заставляя раскрываться зонтики, натягивать шапки, сворачивать газеты и гася окурки. Головы втягиваются в шеи; шевелящихся губ уже не видно, но нетрудно предугадать, что их движение ничуть не ослабевает. Наконец вдали показывается силуэт переваливающегося с боку на бок троллейбуса, и толпа лениво подтягивается к краю тротуара. Он уставший, заезженный, жалостливым светом своих фар будто молящий о долговременном отпуске и надобности капитального ремонта. Нет же: только раскрылись двери, как толпа ломится, наседает; шевеления губ материализуются в брюзжащую ругань. Троллейбус дает осадку, но самоотверженно трогается с места и, проделав путь в несколько метров, опять останавливается: там, на незримом почти горизонте, застыл, вылупивши покрасневший от перегрузки глаз, светофор. То ли так оно и запланировано, то ли произошла какая поломка, – неясно, однако ж, суть одна: движение парализовано.
     Рассевшиеся по местам обыватели, уже оправившиеся от своего давешнего раздражения, начинают шевелиться заново. Они оглядываются по сторонам, рассматривают автомобильное море, расцвеченное желтыми, красными и неоновыми огнями, в которых потонул многострадальный троллейбус, переглядываются и обращают нетерпеливые взоры на водителя. Светофор – в прежней остекленелости, по крыше стучит всё усиливающийся отвратительный дождь. Вдоль улицы горят редкие фонари, и, не будь их, город помимо своей хандры еще и ослеп бы. Впереди – мост через вонючую реку, усеянный сонмом машин, мешающих троллейбусу и друг другу; площадь со стекающимся к ней переплетением узеньких улочек также облеплена предметами страсти автолюбителей; где-то виднеется величавая голубая церковь, а дальше – особняки, дома, домики, домишки … Теперь заселенные банками, ресторанами, футбольной лигой и какими-то иными сомнительного достоинства организациями. Их давний уют теперь перекорежен стереотипными апартаментами, нарезанными из былых зал и гостиных, приветливый свет хрустальных люстр заменен на мигание однообразных лампочек-инвалидов, о которых и сказать только можно, что «сила их освещения измеряется в люксах». Не только хозяева, но и последующие жильцы давно выселены; остатки их пригрелись в дальних серых «модерновых» домах, где еще едва различима и до сих пор «атмосфера подворотни». Но их уже мало. К тому же – они впереди. А сейчас троллейбус трогается с места (ну наконец-то!), его норовят обогнать несколько вечно мятущихся автомобиле, как вдруг … Будто кто-то швырнул на крышу пустую бутылку, и она с грохотом прокатилась над головами пассажиров. Открывается передняя дверь, и женщина-водитель спешно выбегает из кабины, натягивая на ходу матерчатые рукавицы. Так и есть: отвалились две заветные палки – «по науке» – троллеи, а в просторечии – «рога», напитывающие троллейбус электричеством. Ропот недовольства прокатывается по слепо освещенному салону. «Только поехать успели, как тут … Ну, долго ли еще ?» – высовываются из открытой двери самые нетерпеливые. «Назад, назад: здесь выходить запрещено!» – доносится из темноты встревоженная водительская реплика. Через мгновение юркая женская фигура в пролетарской оранжевой робе, ловко лавируя внутри вереницы потерявших всякое терпение «жигулей», «рено» и «шкод», обретается в поле зрения и, совершив пару решающих прыжков, вновь взгромождается на свое кресло. Но светофор успел в который раз налиться цветом спелого «апорта». Волнение в салоне усиливается, воздух напаивается электричеством и наливается смачными ругательствами. В самом деле: коль расстояние в пятьдесят метров городской транспорт проделывает за двадцать минут, тут, пожалуй, и сам Будда потеряет равновесие. «Мерзавцы!.. Весь путь перегородили!.. Милицию бы вот … Молоко прокисает!.. Да загорится уже ль этот … светофор?! Полчаса ..! Наводнили … Скорей бы уж, наверное, пешедралом … Чтоб их всех..!» Атмосфера накаляется до точки плавления вольфрама, когда наконец пассажиры скопом подаются назад и облегченно вздыхают. Поехали, – во всяком случае, резво миновали мост и, плюнув теперь уже на все правила движения, перевалили через трамвайные пути на извечный красный. С шипением отворяются двери. «Яузские ворота. Памятник пограничникам Отечества», – заглушается новой партией пешеходв-пассажиров, приступом берущих недра несчастного троллейбуса.
     В троллейбусе становится попросту не продохнуть. Люди громоздятся друг на друга, наваливаются локтями, подталкивают один другого задами, смеются и переругиваются. Сверху угрожающе нависают дамокловы чемоданы, сумки и недочитанные газеты. В лицо пышет горячее дыхание с признаками малокалорийного «офисного» обеда и легким запахом парочки «отправленных за галстух» рюмок. Троллейбус-бедолага, изнеможденно поскрипывая, уже не стоит на месте: светофоров в ближайшем пространстве нет, машины успели мало-помалу рассосаться по окрестным улицам, мостам и бульварам. Движение будто бы налаживается, но терпение одного из пассажиров иссякает. Он вспоминает, что ему надо добраться всего лишь до ближайшего метро, до которого вот-вот останется уже единственная остановка; сознание его вдруг прорезает ощущение получасового путешествия по отрезку пути в три сотни метров, брезжит перспектива нового светофора и очередной пробки. Фатальной становится недостача воздуха. Когда троллейбус причаливает к новой остановке, этот «проснувшийся», протиснувшись сквозь сплоченные ряды себе подобных, вырывается наружу.
     На улице по-прежнему темно и слякотно. На развилке улицы и переулка разъезжаются с бранью несметные автовладельцы. Горят слепые фонарики, едва освещая витрины выселяемого из большого серого дома тканевого магазина. С неба еще сильнее валит склизкая жижа. Подспудно зреет тихая злоба на творящееся вокруг безобразие. На незавершенные дела, на снег с дождем и вообще отвратительную погоду; на мерзких хозяев машин, которые, зная ширину улиц, продолжают несмотря ни на что переть как глупое стадо, отучившееся от человеческого общества, ездящего в перекореженных троллейбусах. На эти светофоры. Саднящая злоба. Тупая злоба. Злоба не бывает мудрой. Тем не менее, налетит вдруг безотчетный ее приступ, и как становится сладко при мысли о возможности съездить кого-нибудь из этих «господ» по физиономии! И прибавить: «Вы, мил человек, здесь не к месту. Ваш тарантас затрудняет движение общественного транспорта. Вы мешаете человеческой жизни моего города. Убирайтесь прочь, а не то я позову…» А позвать-то и некого. Ведь город же. Уставшие глаза к изрыдавшемуся небу … Узка Москва стала. Ломать скоро будут. Предвидя скорую, но не правую победу водителей, пешеход вздохнул и спустился в метро. Злоба кончилась, но беспокойство не проходило. Он снова перевоплощался в пассажира.

18 декабря 2000 г.