Innacrochable

2

Есть, — немало их, — которые вытягивают, точно из пистолета целясь, пульт дистанционного управления в сторону экрана, жмут с преувеличенной резкостью на легко под нажимом подающуюся резиновую кнопку, а есть, которые, держа компактную коробочку перед собой, вжимают кнопку с нежностью, любовно. К последним принадлежит Майк. У него есть старый складной пульт с несколькими кнопками и широким оконцем, отбрасывающим инфракрасный луч.
Шелестя конфетами, но больше все ж оберткой, Анюта коротала время за отгадыванием кроссвордов, в чем и преуспела. Город-порт в Индии: шесть букв, вторая а. Мадрас. Вечно ты со своими подсказками. Вместо креста на шее. Я заметил: когда солнце роняет на лицо лучи, лицо получается краше. Непринужденно шла ты — кипела там стройка, — церковь — не забыла её? — ютились мы на скамейке, вокруг — ни души. Где ты была — красивая такая — вплоть до конца августа — красивая такая? Три часа — это сто восемьдесят минут; как ты устала, как не хотел уходить я. Встретимся завтра, послезавтра, через неделю, месяц, когда-нибудь никогда. Перила балкона высокие. Тогда окно. О них что думать? Будет уже все равно. До последнего страшно, а там как, там-то как. Открыв глаза, раскинув руки. Они всегда меня слушались. Особливо правая. Она способна писать (поверять бумаге мысли) и силы в ней больше. Это лучшее, что могу сделать. Лучшее для меня. Очень тебя тогда веселил. Мой скучающий вид. К тому же он не менял выражение, словно был с тобою заодно. В переходах волок меня на руках. Но шли до самого твоего дома. Если что случится, квартира двадцать один. Один.
Чудесная, право, ночь. Погуляю в свое удовольствие. Отолью под тем забором иль этим кустом. Не упущу возможности познакомиться с местными кошкой и мышью, бомжами. Утром, к полудню ближе, звякну, шепну с придыханием в трубку, прижав её вплотную к начавшей щетиной обрастать щеке: не забыла, кто тебя до дома ночью провожал? Ну так вот, все со мной, хвала Всевышнему, в порядке, сидел я на лавочке, в одном из дворов по другую сторону железнодорожного от дома твоего полотна до самого рассвета, розовых до его лучей и вот, добравшись с первым транспортом до хаты и кое-как соснув часа четыре, звоню тебе, изнемогая от надежды сиюминутного разрешения зуда в межножье, посодействовать чему в немалой степени обязан голос твой, с вдохновляющими переливами которого в упряжке на славу поработает мой кулак. Пустяки, коли запачкаю одежду: «Ариэль» отстирывает и не такие пятна. Если бы — и на совести.
А вечером, стемнело и поутихло когда, Майк, обремененный Анютой, отправился гулять.
В просторном сквере, душистом до обмана, они ходили под ручку частыми сужающимися кругами час, два. Устав на третьем, валились на лавочку или в траву, чтобы в объятиях, не открывая глаз, целоваться в засос до боли. Потом брели, когда уже возвращались, мимо потухших домов, построенных в однообразно-длинные унылые шеренги, желали друг дружке спокойной ночи. И всё-таки: жар пройдет, легче не станет, от её мелодического дыхания в окнах запотеет стекло, голова закружится смехом. Коли душа — птица, то вполне логично, что её едят. Тогда и небольшую, — сами, поди, видали, — штуковину, прозванную лемехом, можно и запрячь на манер лошади, и пусканием слезы навести на ней ржавчину. А при описании лица непременно будет упомянуто о размере рта, высоте бровей, выражении глаз, что и не удивительно: от «писателя-гуманиста» и демократа неразумно, по крайности, другого ждать. Анюта беззвучно выстрелила, и на экране, как живой, возник кандидат в лауреаты премии. Его слоновьи очки, цепляясь душками за ушные раковины, плутовато съехали к задворкам переносицы; разветвленная сеть глубоких морщин — свидетельство (наглядное) неустанных забот о защите прав человека — пролегла над кустистыми бровями; умные, как у голодного песика глазки лучились вселенским страданием к братьям нашим меньшим, которых знаменитый его тезка заклинал не бить по голове. Раскрепощено плюхнув свое студенистое тельце в прелой окраски кресло, упираясь одно рукой в безразмерный подлокотник и совершая другой в пространстве, перед кончиками нацеленных на него объективов камер, недвусмысленные жесты, призванные в качестве подвижных иллюстраций, он говорил обычным своим голосом, голосом человека, радеющего о благополучии родины, и слушать его было невыразимо приятно. Заслушавшись обаятельного старикана, Анюта прозевала, — зевала Анюта часто, — явление Майка. Откуда он такой хороший, только и бросил Майк, глянув украдкой на нос — целиком в красных жилках — кандидата в лауреаты премии. Ты полагаешь, он пьет? Нет, он вообще не пьет, а то, что у него жилки на носу красные — так это от работы на свежем воздухе, у трактористов схожие бывают, альпинистов. Но он же сидел в подвале, две недели, безвылазно, под обстрелом войск. Переключи на что-нибудь другое, а лучше — выключи совсем. Установилось спокойствие. Нарушить его рискнет Анюта.