Кусочек радиопередачи

...странную находку. Но перейдем к самим записям. Итак,

Пролог

Всегда нужно стремиться осознавать свой выбор, но никогда не нужно стрематься выбирать неосознанно : неосознанный шаг почти всегда самый верный.
Мы с Куратором шли бесконечными рядами, и вокруг нас кишели существа, что не всегда было приятно. Скажу больше, это было весьма неприятно. Впрочем, встречались нам и люди. В наше время встретить на пути человека – большая редкость, особенно в таком месте, как это, и особенно если слева, в полушаге сзади, тебя сопровождает Куратор, предупредительно указывая путь уткнувшимся в твою поясницу биопистолетом, настроенным на твою частоту. Смешно, ведь и я, и уж тем более Куратор знаем, что бежать мне некуда, да и бессмысленно, и все же ритуал есть ритуал, и я чувствую холодную сталь чуть выше брючного ремня, сзади. Уж такое нынче время. Итак, как ни странно, но нам все-таки попадались на пути люди, хоть и немного. Может, недавно была объявлена амнистия ? Не знаю, я ведь уже несколько дней не следил за новостями – мне предоставили такую привилегию (хотя они, конечно, уверены, что таким образом ущемляют меня). Впрочем – когда это по амнистии в последний раз на самом деле выпускали людей?.. Странно, о чем я только думаю ! Мне бы сейчас, наверное, следовало... А, вот как раз встретился нам человек, причем, похоже, Куратор знаком с ним: человек был удостоен кивка. Человек сидел и пил алкоголь, причем был уже изрядно пьян. На кивок Куратора он ответил кривой ухмылкой и неумеренным мотанием головы. Пьяный человек – это несоответствие поразило меня даже больше, чем факт присутствия человека в рядах, – поразило настолько, что я решился спросить Куратора, кто сей пьяница. Мой провожатый отвечал мне против обыкновения весьма охотно :
- Этот человек работает во Внешнементальном управлении. За это ему платят городской свободой.
- Он... телепат ! -- я был так заинтересован и обескуражен, что отбросил всякую сдержанность.
- Да, телепат, и притом весьма мощный.
И видя мое изумление и предупреждая мой вопрос, Куратор с холодной полуулыбкой продолжил :
- Пьет он, конечно же, не потому, что хочет погубить свои способности и лишиться работы, а вместе с работой и свободы. Дело в том, что в состоянии похмельного синдрома его природные способности возрастают в несколько раз, а завтра у него как раз дальний эфир. Вообще же, – добавил Куратор с усмешкой, – он ненавидит любую выпивку крепче кваса.
- Но... почему в рядах?
- Здесь он на виду, и ему не дадут смухлевать, что он один раз уже проделал.
- И что ему за это было ?
- Хм, праздный вопрос, но я отвечу. На четыре месяца его лишили жалованья, кроме того, три смены подряд его назначали на дальний эфир. Поторопимся.
При последнем слове, сказанном в гораздо более жестком тоне, нежели предыдущие, Куратор надавил мне стволом между позвонками. Это было болезненно, и я прибавил шаг, поняв, что беседа закончена.
Шум становился невыносимым.

В детстве мне казалось, что странные картинки (мне больше нравилось веское слово “видения”), что навещали порою меня, – кадры далеких дней, прошедших давным-давно, так давно, что боязно себе представить. Все эти странные чадящие экипажи, неправдоподобно зеленые деревья на улицах города, приветливые лица, наконец, – видения и в самом деле были несуразны, и мне чудилось, что когда-то, пятьсот или, может быть, тысячу пятьсот лет назад... Да, в детстве мне так казалось. Теперь же я в этом совершенно уверен.

Я сидел второй месяц, но обвинения мне пока не выдвигали. Беда, однако, заключалась в ином: новый мой сокамерник раздражал меня крайне, хоть и был человеком. И я старался не обращать внимания на его болтовню и ушел в воспоминания.
Воспоминания... Временами я не был уверен, что то, что я помню, действительно было. Точнее, мне не хотелось в это верить: разумом я знал, что память не лжет мне. И все же, при всей реальности воспоминаний, как же нереально все то, что случилось! Мозг до сих пор не усвоил и не осознал до конца, что время не повернуть, что перенестись назад так же невозможно, как невозможно человеку жить и выжить в новом мире, в мире существ. Вспоминать было так сладостно и вместе с тем так больно... Вот привычно закружилась голова, и память, агрегированная во мне память человечества услужливо вернула меня на полтысячи лет и окунула безмолвным созерцателем в Эпоху Перемен.

1
Лампы дневного света лили с потолка мягкий свет на собравшихся в библиотечной комнате одного из последних домов устаревшего типа, кои уже почти повсеместно были заменены современными, не в пример более удобными и экономичными высотными зданиями, выполненными из прочных, легких, не пропускающих влагу и звук, синтезированных конструкционных материалов. Однако было какое-то едва уловимое очарование в пребывании в этом осколке бесполезного прошлого, среди допотопных светильников, среди сладковатого запаха старых, напечатанных на бумаге книг, среди темной тяжелой мебели, сделанной из недолговечного дуба, – среди этой экзотической старины. Какое-то щемящее чувство охватывало каждого, кто, переборов в себе недоверчивое презрение к неуклюжему мастодонту архитектуры, решался пробыть здесь достаточно долго для того, чтобы проникнуться атмосферой старого дома. Ощущение оторванности от бега времени усиливалось еще и тем, что дом стоял в окружении дубов еще более старых, чем он сам. Непривычная тишина и покой охватывали каждого, кто попадал сюда из суеты и бурления, царивших повсеместно.
Хозяин обломка старины – крепкий высокий мужчина лет шестидесяти с волевым и умным лицом – удивительно подходил к обстановке своего дома: он был нетороплив, обстоятелен, временами задумчив (роскошь, которую в век головоломной спешки мало кто мог себе позволить), а также весьма гостеприимен. Вот и теперь вместе с ним в глубоких кожаных креслах вокруг столика сидели двое. Оба были моложе хозяина, но уже не юноши. На столике стояла откупоренная бутылка коньяка (конечно же, старого, выдержанного), рюмки и скромные закуски. Мужчины беседовали, и речь как раз держал один из гостей:
– Поймите, сенатор, мне тоже нравится этот дом, но нельзя отрицать, время идет вперед. Нельзя устоять на месте, стоя посреди горной реки – да и незачем. А антигравитационная дорога позволит сэкономить целую кучу сил, денег, и, главное, времени. Вы же прекрасно это знаете, вопрос был принят на заседании Сената.
– Я голосовал против.
– Но решение, тем не менее, было принято. А закон есть закон, и не мне это вам объяснять. Все ваши соседи уже переехали в новый район. Я был там, и можете мне поверить, жилые помещения просто великолепны! Там есть все, о чем можно мечтать: износостойкая мебель, электронная библиотека на три миллиона старых томов – все книги, которые когда-либо смогут вам понадобиться помещаются в ящике вашего стола! – и при этом ни одной лишней детали, все предельно продуманно и комфортно. Да, чуть не забыл, там...
– Меня это не интересует.
Тогда в разговор вступил второй посетитель, помоложе.
– Вы зря упрямитесь, сенатор, ведь вы прекрасно понимаете, вам все равно придется уступить. Ну, сенатор, вы же умный человек...
Заметно было, как Хозяин волнуется, несмотря на свои усилия скрыть это. Он обратился ко второму посетителю:
– Не понимаю, почему антиграв нельзя проложить где-нибудь в другом месте! – отчаяние звучало в его голосе.
– Вы сами знаете ответ на свой вопрос, сенатор.
– Да... да. Что ж, я... гм... я согласен. Когда... переезжать?
– Мы уведомим вас, сенатор,– сухо промолвил второй, стряхивая с себя магию обреченного дома. Гости поднялись, откланялись и вышли, уверив Хозяина обреченного дома, что сами отыщут выход. Хозяин обреченного дома остался сидеть, бессмысленно глядя перед собой. Так он сидел довольно долго, затем встал, причем тут же стало заметно, как он сгорбился и постарел, и вышел из библиотеки прочь. Он ходил по дому до поздней ночи, прощаясь с тем, кто видел его рождение, детство, юность, зрелость и кто стал свидетелем его поражения; он прощался с тем, кто защищал его от дождя, снега, ветра, от холода и зноя, кто утешал его в тяжелые минуты жизни, и кого он сам не смог защитить и не смел утешать. Он просил прощения у стен, пахнущих детством, и знал, что нет прощения предательству. Была середина ночи, когда Хозяин зажег в доме все огни и застрелился...

...Из транса меня вывел щелчок замка. Дверь отворилась и моего уже молчащего соседа увели. Вроде, на допрос, но кто теперь может поручиться, что, выйдя из дома на двадцать минут, через час не взойдешь на эшафот?
Я остался в одиночестве, чему был даже рад. Одно неприятным шурупом ввинчивалось: второй месяц меня держат здесь, не предъявляя обвинения. Это могло означать только то, что меня взяли не за какой-то определенный проступок, а либо потому, что я не нужен им более как человеческая единица, либо... Но нет. О том, что я обладаю агрегированной памятью, не мог знать никто; я и сам осознал это в полной мере сравнительно недавно, рассматривая до этого свои видения лишь как фантазии, признак обычной шизофрении – болезни ныне столь же распространенной у людей, как когда-то насморк или перхоть (я не уверен, что правильно произношу эти древние названия, да это и не важно).
Наконец усталость взяла верх над беспокойством и я уснул.

Утром меня разбудил новый щелчок замка. Молчаливый тюремщик поманил меня и мы пошли бесконечным извилистым коридором – куда? Как знать… Может быть, …

На этом рукопись обрывается, однако многие из найденных бумаг еще не изучены, и мы еще надеемся обнаружить продолжение, о чем, естественно, незамедлительно известим наших слушателей. А теперь о погоде…