Золушка изо льда. 1

Спрятавшись за мусорным баком, из всех сил зажимая рот рукой, ревела девочка. Она очень старалась, чтобы ее не услышали - хотя кому слышать плач во дворе старого здания, что почти в центре Москвы? Здание вроде начали перестраивать, но единственным признаком работ были ведра с высохшими останками краски, какие-то доски и повышенное количество мусора. В здании никто не работал, и точно также пусто было и во дворе. Кому слышать? И все же девочка чуть ли не весь кулак засунула в рот - только бы ни звука не проронить, а ее худенькое тело сотрясалось от рыданий.
Сделав над собой усилие, она все же постепенно успокоилась, вытерла слезы, как могла, осторожно выглянула из-за бака. Никого. На корточках выползла из своего укрытия, еще раз огляделась - для верности, и со всех ног рванула прочь.
До ближайшего метро она добралась за несколько минут, спустилась по эскалатору - и все бегом, бегом, - метнулась на одну сторону платформы, к подходящему поезду, вроде бы собралась в него сесть, но в последний момент передумала, бросилась на другую сторону. Пока не подошел поезд, все время оглядывалась. В вагоне ей удалось занять место. Села, опередив какую-то сильно раскрашенную тетку с сумками и, пока поезд не тронулся, настороженно смотрела на двери, готовая сорваться в любой момент. Только когда двери закрылись, девочка чуть расслабилась, и тут же по щеке поползла слезинка, за ней другая. Никто не обращал внимания. Большой город - та же пустыня, и там, и там ты - один... Или одна.

Девочка была светленькая: мягкие (такие любят называть "льняными") светло-русые волосы, светло-серые глаза, очень белая кожа, настолько прозрачная, что когда девочка смущалась, краской заливало не только лицо, но и шею, и даже руки. Невысокая, ни капли краски, одета - футболка и джинсы. На вид - с натяжкой давали двенадцать, но ей было "почти четырнадцать", как она любила гордо заявлять в последнее время. Отличница, тихоня, спортсменка. Только что не комсомолка. И не красавица.

"Страшно... Боюсь... Страшно... Наказание... Зачем... Дура..."
Всплывает в памяти, перед глазами - снова и снова: мокрый розовый рот. Соломенные волосы. Светлые - серые глаза.
"Ненавижу блондинов. Ненавижу сероглазых. Ненавижу имя Сергей..."
Исказилось лицо.
"И этого ненавижу… Еще хуже…"

Девочку звали Изольда. Уж откуда ее родители выкопали такое имя и почему решили так назвать дочь - оставалось "тайной, покрытой мраком". Может быть, отец постарался: мать рассказывала, что любил он все необычное, а "Изольда Бернштейн", по его мнению, звучало очень нестандартно. Правда, потом жалел, что девочка внешностью пошла вся в мать-хохлушку, а не в него, и Изольдой отнюдь не выглядела... Он же и укоротил это чересчур изящное имя, и малышку стали кликать просто - Изя. Сама девочка знала об отце только по рассказам матери - он ушел, когда ей было года два, и время от времени передавал деньги через каких-то знакомых. Мать снова вышла замуж, и сначала у Изи появился отчим Вадим, а потом и сестричка, младше ее на шесть лет, малышка со вполне обычным именем - Леночка. А Изя - так Изей и оставалась. До недавнего времени.

В школе социологии, куда Изя исправно ходила уже второй год, объявили начало нового цикла лекций - по психологии. Вообще-то, это скорее были тренинги, предназначенные для того, чтобы небольшая группа будущих "социологов" научилась лучше понимать друг друга и окружающих, сплотилась и вообще "прониклась". Были игры, тесты (куда же без них!), умные лекции. Все было интересно, и Изя – по жизни недоверчивый зверек, но так жаждавшая тепла и понимания – потянулась к преподавателям всей душой. Четверо молодых людей подкупали своей раскованностью, вниманием даже к самому последнему студенту и доступностью. К ним всегда можно было подойти и задать вопрос, поговорить, поспорить – и знать, что они отнесутся с пониманием. А еще они называли студентов на "Вы". Вообще-то в школе социологии все преподаватели обращались к студентам так вежливо, но слышать "Вы" от пожилого человека и от почти ровни – две большие разницы.
Учеба в обычной школе не приносила Изе радости, дома все были заняты Леночкой и постоянно пытались заставить Изю тоже позаботиться о сестре, от чего она по мере сил вежливо отказывалась, отговариваясь уроками и прочими важными делами, например, регулярными занятиями в конном клубе на Ипподроме. Честно говоря, девочку давно тошнило от одиночества, но выбора не было – слишком другой она была, слишком отличающейся от окружающих, для ровесников – слишком взрослой и серьезной, а для взрослых – просто чудо-ребенком, коим она быть не хотела.
Слушала западную музыку, тайком – стыдясь самой себя – любила солиста одной из групп, прекрасно, впрочем, понимая, что это ерунда; читала запоем, мечтала поступить куда-нибудь, чтобы изучать древнюю Грецию и потом писать о ней рассказы, а то и книги – как Ефремов, который, собственно, и влюбил ее в эту страну.
Конечно, иногда хотелось пожаловаться на жизнь. А пожаловаться было некому, по крайней мере до этих лекций по психологии. Преподаватели объявили, что проводят "индивидуальные психологические консультации", так что если у кого какая проблема – можно договориться остаться после занятий и побеседовать. Первой была отнюдь не Изя. Ее одногруппники помялись-помялись (ну все же крутые, кому охота первым признаваться, что у него есть проблемы?), и потянулись "общаться". Очередь выстроилась на пару месяцев вперед, но девочка привыкла ждать, и спокойно записалась на апрель.

- ...Красивое у Вас имя - Изольда... Изо-льда. И как-то уменьшительное от него не образовывается, а полным именем Вас величать - как-то слишком официально получается. - Он задумался, потом засиял улыбкой. - Можно мне называть Вас Льдинкой?
- Конечно, - еле слышно проговорила девочка, залившись краской и едва осмеливаясь смотреть преподавателю в лицо. Он был ослепительно красив. А девочка очень любила всё красивое, могла часами рассматривать фотографии изящных балерин и моделей, изучать прекрасные, своеобразные лица, скользить взглядом по каждому изгибу, каждой впадинке великолепно выточенных тел. Разглядывала она исключительно женские снимки, так как не верила, что мужчина может быть хоть немного красив. Неплохо смотреться - еще куда ни шло, но чистоты линий и грации они были лишены начисто... Поэтому в ее альбоме для вырезок фотографии балерин в воздушных пачках и моделей в золоте и шелках соседствовали с фотографиями породистых лошадей. Никаких мужчин.
И вдруг - такое...

Честно говоря, она совсем не ожидала, что так всё получится. Думала, будет обычный разговор, перемывание проблем по косточкам, ничего особенного, в душу никто не полезет… Высокий темноволосый Алекс живо интересовался любой мелочью ее жизни – что она любит делать, о чем мечтает, что терпеть не может. Разговор затянулся на несколько часов. Они сидели на широком подоконнике, Изя говорила и говорила, даже не заметив, как перешла к таким вещам, о которых еще никому не рассказывала, Алекс слушал, изредка задавая вопросы и ободряюще кивая. Изя чувствовала себя легкой, как воздушный шарик, вся тяжесть проблем куда-то исчезла, хотя ничего серьезного ей так и не было сказано: ее просто слушали, и внимательные синие глаза были сейчас для нее дороже всего на свете. В гардеробе Алекс галантно помог ей надеть легкое весеннее пальто, и девочка вспыхнула от смущения и удовольствия.

Настолько Изе было дорого внимание, что Алекс тут же стал ее кумиром. Когда она слушала его лекции, на ее лице было написано слепое обожание, а от малейшего знака внимания с его стороны (спросить материал, или еще какая-нибудь мелочь) она краснела и чуть не плакала. При этом она больше к нему не подходила, страшно стесняясь и мечтая о том, чтобы он сам подошел поговорить с ней. Она не могла забыть, как он слушал…
Так и прошла вся весна. На прощальное занятие пришли почти все преподаватели – социологии, менеджмента, психологии, и, конечно, руководители школы. Правда, из "преподов" психологии в наличие были только двое – светловолосая кудрявая Марина и курносый Костя, выглядевший гораздо старше своих двадцати пяти. Говорились какие-то речи, кто-то что-то рассказывал, потом принесли конфеты, фрукты и чай, старшие ребята открыли шампанское и уговаривали директрису всей социо-школы выпить "немного за компанию", она смеялась и позволяла себя уговаривать дальше. Потом включили музыку, народ пошел танцевать. Все студенты этой школы были старше Изи – многие значительно старше, как правило, из последних классов обычных школ. Среди взрослых, искусно накрашенных девушек в супер-мини бледная Изя, в вечных джинсах и рубашке, выглядела ребенком – или мальчишкой, и ни один парень в группе ей не интересовался. Не то, чтобы ее это сильно волновало… Но уже начинало задевать. Правда, здесь у нее была подруга по несчастью: Олеся, которая была старше ее на пару лет - не слишком симпатичная и ужасно смешливая.
Народ танцевал. Чья-то рука коснулась плеча девочки, она обернулась и увидела Олесю.
- Пошли, что ли? Все равно больше ничего интересного не будет, – сказала та, запихивая в карман апельсин. – Все равно мы с тобой скакать, як архаровцы, тут не будем, значит, и делать тут больше нечего.
- Ага, - покорно согласилась Изя и встала.
- Погоди! Ты чего, ревешь, что ли? Тебя кто-то обидел?
- Нет, никто, просто… - Изя аккуратно вытерла один глаз, потом второй.
- Ладно, не расстраивайся, лучше тащи еще апельсин - сама знаешь, дефицит, - и пошли отсюдова.
- Иду, иду…

Из всего прощального занятия Изя почти ничего не запомнила: она изо всех сил сдерживала слезы. Не пришел. Теперь увидит она его только осенью, когда начнется третий и последний год… Как же плохо…
"Только бы увидеть, просто посмотреть… Какое счастье – снова его увидеть… А поговорить…"
Несколько ночей Изя ревела в подушку, пару недель ходила мрачная и печальная, потом немного успокоилась. На лето она осталась в городе, ходила в библиотеку, читала учебники на будущий год, изредка выходила погулять с Леночкой, вернее, присмотреть за Леночкой – малышке было семь, и отпускать ее одну во двор пока не решались.
Изя продолжала ходить в конноспортивную школу, и это было единственным (не считая книг) ее летним развлечением. Трижды в неделю - лошади ("Руки, руки к холке при галопе! Ноги из стремян на свободной рыси!" - а мотает и подбрасывает так, что стучат зубы, и Изя с другими девчонками жульничает - вставляет ногу в стремя с того боку, которого не видит тренер), каждый день - учебники ("Ты хоть бы за физику взялась! Опять свою муру малюешь? Бумагу переводишь только...") и выгуливание сестры ("Иди погуляй с сестрой, и на солнце посиди заодно, а то как бледная немочь выглядишь."). Когда никто не трогает - книги, и, склонившись над страницами так низко, что волосы падали на глаза и закрывали раскрасневшееся лицо, девочка перекраивала любимые сюжеты так, как ей того хотелось: благородный Атос не умирал, злобная Лавальер была жестоко наказана, смуглые и золотоглазые "марсиане" никогда не встречались с людьми Земли... А еще там появлялась невысокая, но очень сильная, смелая и добрая белокурая девочка, которая принимала живейшее участие в каждой ситуации...

Начинался второй месяц каникул.
Звонок.
- Изя, возьми трубку!
- Угу. Алё?
- Можно Изольду к телефону?

Как же забилось сердце! Перехватило дыхание, и девочка едва слышала, что ей говорят... Какая разница - что, важно - кто...

Девочка утаскивает телефон в ванную, закрывает дверь.
- Зд-дравствуйте. - полушепотом, с запинкой.
В трубке - добродушный смешок:
- Узнали? Вот я Вас и нашел. Как дела?

Они говорили долго, вернее, в основном говорила девочка. Захлебываясь слезами, рассказывала обо всех своих маленьких и больших горестях, о том, что родителям до ее увлечений нет дела, что у нее нет друзей, что хочется многого, а не выходит ничего, о том, что ее никто, совсем никто не понимает...
- Льдинка... Называй меня на "ты". Мы же не в классе.
- Х-хорошо...

Звонок второй, третий.
- Давай встретимся и поговорим. Приезжай.
- Не-е, лучше ты ко мне приезжай. Меня далеко не отпустят.
- Нет, не надо... И все же нам надо встретиться. Льдинка... А я тебя люблю.
Молчание.
- Льдинка?
- Не надо...
- Что не надо? Разве это плохо? Приезжай.
- Нет...
- Просто поговорим, Льдинка, хорошая, милая...
- Лучше ты приезжай.

Звонок очередной.
- Приезжай, Льдиночка.
- Мне не разрешили с тобой видеться...
- Придумай что-нибудь, нам надо увидеться! Я... скучаю по тебе...

Девочку бросало то в жар, то в холод. Она прикладывала к горящим щекам ладони, но это не помогало - ладони тоже были горячими и чуть влажными. Ей сказали, что... Ей это сказал Алекс... Самый умный, самый понимающий, благородный, вежливый, словно дворянин из книги... И красивый... Он - её... А она? Наверное... Что же это ещё может быть, как ни любовь, если она только о нем думает, если всё забыто? Как будет интересно с ним говорить, сидеть рядом... Наверное, это судьба...

- Когда, Льдинка?
- Ну... - она назвала число и время. - Где? Далеко!
- Ничего, мы не долго! Ты любишь мороженое? А потом будем целоваться...
- Нет! - резко, испуганно.
- Почему?
- Нет!!
- Ладно, просто поговорим, милая, я так по тебе скучаю...

Добежав до условленного места встречи, Изя остановилась и растерянно оглянулась. Никого. Но ведь она совсем чуть-чуть опоздала! Где...
- Извините, это Вы - Льдинка?
Обернулась. Высокий светловолосый парень вопросительно смотрел на нее.
- Я, а...
- Я провожу Вас к Алексу. Он ждет...

Изя взбегала по лестнице, перепрыгивая через ступеньку и весело оглядываясь на своего провожатого, но сердце холодило непонятное предчувствие. Пусто. Эхом отдаются ее легкие шаги и его тяжелые. Пустые сумрачные коридоры. Верхняя площадка, полуоткрытая дверь. Шаг - толкнуть створку - заглянуть внутрь...
Туалет.
Обернулась, не веря - на губах умирает разбитая в осколки улыбка, растерянный взгляд наталкивается на холодно-равнодушное: "Входи".
Шаг. Другой. Мимо не пробежать, лестница узка, парень широк. Сухой щелчок - закрылась дверь.
Белый кафель, кремовый кафель.
- А где... Алекс? - дрожащий голос, будто это сейчас что-то значит, будто придет кто-то другой и это что-то изменит...
- Не будет его.

Слева - двери кабинок, справа - стенка, окошко высоко, впереди - странная приступочка. Девочка оборачивается - к ней склоняется лицо. Прыщавые щеки, мокрые красные губы, прозрачные до пустоты серые глаза. Он пытается взять ее лицо в ладони, она отшатывается, на глазах выступают слезы, негромко вскрикивает:
- Нет, пожалуйста, отпустите, не надо! Нет, нет, не надо!
Как-то сразу вдруг ей стало ясно, что Алекса действительно не будет, вообще ничего не будет, нет, то есть будет, но... Тихим всхлипом умоляет:
- Нет, пожалуйста, я денег дам, только отпустите...
Усмешка краем мокрого рта.
- Ну и сколько дашь?
- Пятьсот... - с безумной надеждой - а вдруг согласится?
Он садится на приступочку, широко расставив ноги. Сплевывает.
- Откуда у тебя столько?
- З-заработала... Газеты продавала...
Он мотает головой.
- Не надо мне. Ладно, ты у меня сейчас отсосешь, и катись. Раздевайся.
Она стоит, не в силах поднять руки, только вздрагивают плечи.
Парень поднимается и подходит к ней, рука его тянется к пуговицам клетчатой рубашки:
- Сама не будешь, так помогу...
- Нет, я сама!

Мучительная пытка... Движения замедленны, как во сне, и всё вокруг так же нереально. Рубашка... Джинсы... Аккуратно сложить белье на подоконнике...
- Не прикрывайся!

Мокрогубый уже раздет, сидит, нетерпеливо щелкает пальцами. Изю трясет. Страшно поднять глаза на него, увидеть, что у него там... между ног...
- Ну? - нетерпеливо, уже с призвуком угрозы.
 Девочка медленно приближается. "Сон... Сейчас проснусь, и всё..." У нее плохое зрение, поэтому издалека видно только что-то красное... А вот запах...
- Давай, давай, на колени - и вперед.
Ломко опускается на колени. Глаза бы закрыла - и закрывает - но надо же видеть...
- В рот бери, понятно? И соси.
Изя содрогается от рыданий. От запаха ее выворачивает наизнанку, но она до смерти боится, что если ее вырвет, то он ее убьет совсем. Касается - берет двумя пальцами, брезгливо ("И это в рот?!"), а выбора нет... Зато можно, наконец, закрыть глаза...

- Никакого кайфа от тебя! Лучше ложись, и я...
- Не надо, не надо! Я буду сосать, только не надо!

- Все равно ни хрена... Ложись на спину! И тихо!

Холодный кафель... Кожа покрывается мурашками. Изя чувствует (снова глаза закрыты), что с ее ногами что-то делают - поднимают, разводят в стороны.
- А!
- Молчи, дура! Там, этажом ниже, сидят еще восемь человек. Будешь орать - я их позову, и они все тебя трахнут.
Снова резкая боль. Парень швыряет ей рубашку.
- На, рот заткни.
И снова - боль...

Девочка вгрызается в собственную рубашку - "Только бы не кричать!" - но разрывающая боль, накатывающая толчками, слишком сильна...
- Ну, чего орешь?
Сквозь слезы и ткань, полушепотом:
- Больно же...

Толчки, толчки, спина елозит по кафелю ("А ведь даже не нагрелся ничуть..."), снова тошнит ("...этот запах..."). Хрипы и стоны.
"Интересно, сколько времени? Надо домой... Только бы никто не узнал... Это не я - это всего лишь мое тело... Это не меня, меня тут нет, меня совсем нет, меня нет и никогда не будет..."

Парень рывком вышел из распластанного, обмякшего тела девочки. Вздохнул удовлетворенно.
Она медленно, неуверенно села. На внутренней стороне бедер было горячо, боль чуть поутихла, но двигаться все равно было больно. Парень толкнул девочку в сторону:
- Танцуй.

Она встала - лицо страдальчески сморщилось, но ни звука - только зубы стучат, то ли от слез, то ли от холода.
- С-с-сейчас... - вошла в ближайшую кабинку, собрала то, что теперь текло по ее ногам, и размазала по стенке. Разводы получились кровавые...
- Хватит там сидеть. - потерял ли парень терпение, или еще была какая причина, но он больше не стал настаивать и велел девочке одеваться.

Вниз они спускались в лифте. Изя еще вздрагивала от плача, но старалась отвлечься, чтобы не разреветься в голос.
- Тебя как зовут? - неожиданно спросила она парня.
- Сергей.
- А где... Алекс? И почему..?
- Он мне тебя в карты проиграл, - спокойно ответил Сергей, открывая визгливые ржавые двери старого лифта. - Так, проходная... Скажи дедушке вахтеру "до свидания".
- До свидания... - автоматически повторила Изя, едва удерживаясь, чтобы не броситься бегом сейчас же, так как до последней секунды боялась, что ее или убьют, или отдадут тем восьмерым.
Открыла тяжелую дверь. Всё.

Теперь - дома... Делать вид, что ничего не случилась.
"Скажут, сама виновата... И правильно - сама... Дура... Зачем поехала... Ненавижу. Вампир хренов! Как же так, как он мог... Карты. Вещь. Я - вещь..."
Как во сне, прошло лето. Ночами она рыдала в подушку, днем утыкалась в книги. Никто ничего не заметил: Изя всегда была нелюдимой одиночкой.
Однажды, когда вся семья смотрела по телевизору очередной сериал, раздался звонок.
- Доча, возьми телефон.
- Алё! - и осеклась. Знакомый мягкий, вкрадчивый голос прошелестел ей в ухо:
- Льдинка? Давай встретимся.
Ее затрясло, перед глазами поплыли черные круги. "Да как он смеет?! После того, что сделал?!"
- Нет! - яростным шепотом. - И не звони больше!
Мягкий голос приобрел угрожающий оттенок:
- Ты пожалеешь.
- Нет! - и швырнула трубку. Оглянувшись на родителей и убедившись, что никто за ней не наблюдает, осторожно вытянула из телефонной розетки вилку, причем не до конца, а так, чтобы со стороны казалось, что вилка на месте, а вот соединения бы не было...
- Кто звонил? - поинтересовался отчим.
- Да так, препод один из соцшколы. - с трудом изображая равнодушие, ответила Изя, устраиваясь с ногами в кресле.
- И ты с ним не поговорила?
- Я сказала, что занята, пусть позже позвонит.
- Вот невоспитанная девчонка! - вспыхнула мать. - Так разговаривать со взрослым человеком!
- Да ну вас, - пробурчала Изя себе под нос, закусывая губу и борясь с желанием зареветь во весь голос и убежать...

В классе Изи - в классе обычной школы - появилась новенькая.
Перед первым уроком Изя, оказавшись за партой в гордом одиночестве, воспользовалась удобным моментом и, раскрыв тетрадь с конца, начала рисовать, и поэтому слышала слова учительницы как сквозь пелену, и уж тем более на нее не смотрела. Вообще чем меньше она видела учителей, тем лучше. А та говорила:
- Ребята, в нашем классе появилась новая ученица. Ее зовут Ася Нерсессян, раньше она училась в Ереване... Надеюсь, ей в нашем классе понравиться. Ася, садись вон за ту парту - видишь свободное место? Ту девочку зовут Изей, она тоже отличница, вы с ней подружитесь... - в последних словах сквозила неуверенность, потому что с отличницей Изей за те три года, что она провела в этой группе, не смог подружиться никто.
Шелест платья.
Изя подняла голову - и замерла с полуоткрытым ртом.
Рядом с ней сидела Царица. "Мадонна. Звезда столь ослепительная, что солнцу должно быть стыдно... Точеное лицо, правильный овал, тонкие - как кисточкой выписанные - черты. Тяжелые длинные волосы - вороно крыло с отливом в синеву... Кожа смуглая, солнечная, нежная, гладкая... Брови - птица взмахнула крыльями... Глаза прекрасного миндалевидного разреза, теплые карие, а ресницы - длинные стрелы... Какая узкая, изящная рука, тонкие пальцы..."
И эта небожительница смотрела прямо на растерянную Изю.
- Так тебя Асей зовут? - робко спросила беленькая девочка.
Новенькая резко встряхнула роскошными волосами, наклонилась ближе:
- Никаких ась! Мое имя - Асмик. И никак иначе. Запомнишь? - и строго, без улыбки, взглянула на Изю пронзительными своими огромными глазами.
- Красивое имя... Красивое - как ты.
Губы армяночки слегка дрогнули в слабом подобии улыбки:
- Мне кажется, что и ты не Изя.
- Я - Изольда.
- Очень красиво. Изольда...
У той все оборвалось внутри. "Неужели опять скажет - изо льда, льдинка... Нет..."
- Изольда... - повторила Асмик, словно пробуя имя на вкус, - Зольда, Золя... Золушка...
Изя робко улыбнулась:
- Хочешь, зови так... А давай я тебя нарисую? Ты красивая...
Та кивнула, и девочка приступила к рисованию, что оказалось делом очень трудным, потому что художница чувствовала, что никогда не сможет изобразить такую ослепительную красоту.
- Вот... - развернула тетрадь к своей "модели". Ты склонилась, рассматривая портрет.
- А что тут написано? Вот это - "Асперос эйсаугазо астер эймос", что это значит?
- "Ты смотришь  на  звезды,  звезда моя!". - запинаясь, проговорила Изя. - Это из Таис Афинской...
- Помню, да, точно...
Изя со страхом следила за ней - вдруг она недовольна? - но армяночка прошептала: "Спасибо..." и, не глядя, стиснула ледяную ладошку Изольды. Ее рука была сухой и горячей.

-------

(нояб.-дек. 2000)
Возможно, будет продолжение...