Белая мука

Суровым взглядом буравила зимняя ночь осоловелые глазки деревенских домиков. Нехотя поднимался в морозное небо печной дым. Собачий лай стекленел в хрустком воздухе и прозрачными льдинками осыпался на мёрзлую землю. Кто-то огромный и невидимый нёс под мышкой дырявый мешок с мукой. Несильным ветром муку разносило по округе, и она мягко и медленно ложилась на крыши, ветви деревьев, на дорогу.
 
— У-б-р-р-р,— улыбался краснощёкий Степан, похлопывая одна о другую огроменные рукавицы и стряхивая ими муку с плеч, воротника и шапки.— Морозишша какая, а! Сыплет-то как сквозь сито!
   Потопал валенками по половику, окинул взглядом избу.
— Замёрз? — Антонина  согревала мужа ласковым взглядом.— Раздевайся.
   Быстро скинув тяжёлый тулуп и стянув валенки, Степан прошёл к столу. Чисто, аккуратно, как всегда. Жарко натоплено, накрыто с любовью.
— Или ждёшь кого? — Степан закручивал ус, хитро прищуриваясь.
— Тебя, — ласкала его своим голосом жена.
— Почём знала, что приеду? — с подвохом спрашивал.
— Чуяла.
   Скрипнула лавка, звякнула бутыль о стакан, хрустнула луковица. Степан крякнул. Незаметно прослезился. Не сводя с него взгляда, Антонина тоже присела, потеплее укуталась в пушистый, как свежий снег, платок, положила на стол локти и упёрлась подбородком в ладони. Позади неё вырастали сумрачно-ночные холмы. Степан часто поглядывал на  жену, всякий раз отмечая про себя, как неожиданно хороша она с искристым зимним узором за спиной.
 
   А наутро, пока муж ещё спал, она отправилась по весёлому снегу к бабе Дуне.
— Приехал?— старуха шамкала сморщенными губами.
— Вчера,— раскрасневшаяся Нина спустила пуховой платок с головы на плечи.
— Спрашивал что?
— Покамест нет. А там что падает?— Нина кивнула на стол.
   Бабка сгребла сальные самодельные карты, собрала их в колоду, перемешала и стала выбрасывать на стол по одной, по две, по три карты разом. Бормотала, приговаривала, пришёптывала.
— Благородный король. Измена. Валет чернявый. Болезнь. Радость. Известие получишь. 
   И— выпал туз пик. Нина побледнела.
— Удар,— заключила старуха.— Удар через короля.
— А я думала, туз— это…
— Не пужайся, не всегда. 

   Послал же бог попутчика. Пьянчужка какой-то из Больших Кедров. Всю дорогу что-то мямлил, лез обниматься к Степану, обслюнявил воротник.
— Я т-е-е-е не расскажу, что в соседнем селе говорят. Ты не спрашивай, потому ш-(слетела слюна)-ш-ш-то там жалмерка одна (рукавом утёр слюну), ну, потаскуха одна… Ох и хороша ж баба! Сам не видал, да кум раас-рассказывал...
   Под опускающимся небом не видно. Степан толкнул пьянюгу в сугроб и зашагал дальше. Тот провалялся недолго. Скоро зашевелился, вскочил, трезвёхонький, с красным от снега лицом и засеменил по дороге в обратном направлении.
   Мимо Степана пролетели, как на пожар, сани, бросая в померкший снег грязную солому. От Степанова свиста закладывало уши. Ездок только пуще прежнего хлестнул кобылу и канул в темень.
   Небо трещало по швам, разрывалось на большие куски истлевшего чёрного сукна. На просвет виднелись дырочки (где игла проходила сквозь ткань), из них сыпалась вниз белая мелкая труха.

— Чёрт знает что такое!
— Ш-ш-ш-ш!
— Уснул?
— Уснул.
— Промёрз я. Зуб на зуб…
— Дома отогреешься— шептала Нина, закрывая половицей ход в погреб.
— Как быть?
— Ох, Мишатка, и не знаю. К бабе Дуне завтра бы.
   Повернулся на бок и что-то простонал во сне Степан.
— Ну иди, иди,— отстраняла от себя Михея.
— Ниночка, нет, — вдруг совершенно внятно послышался жалостливый Степанов голос.
   Оба вздрогнули. Михей похолодел ещё больше.
   Тик-так. Тик-так.
— Это он во сне,— облегчённо вздохнула Нина.
— Чёрт знает что такое!

   Вернувшись от старухи, Антонина не застала мужа дома. Не иначе к мужикам пошёл. Зато приплелась соседка, часто из бабьего любопытства следившая за домом Степана. Своими ахами да болтовнёй отвлекала Нину от домашних дел. 
— Ох и счастливая ты баба! Мужик тебя любит, души не чает.
— Мучительно мне,— без улыбки отвечала Нина. 
— А счастье только через мучение и бывает. Завидую тебе. Белой завистью.
  Обе вздохнули. Гостья вдруг всколыхнулась.
— Да я что слыхала-то, Нин! Чертяку, говорят, на реке видали.
   Антонина перебирала пряжу. Ничуть не удивилась.
— Да их каждый год ловят.
— Говорю тебе. Истый крест (перекрестилась). Прорубь, а от ней вроде как копытца по снегу. И ни следа человечьего вокруг. Рыбаки рассказывали.
— Мало что рыбаки спьяну набрешут. Лучше б рыбу ловили, а не чертей.
— Ну, не знаю,— неуверенно сказала гостья, но вдруг вскочила с места.— Твой. Пойду я.
   Сквозь пушистые еловые лапы, нацарапанные на стекле щедрым инеем, Антонина разглядела вдалеке фигуру мужа.
— Ты чё засуетилась-то?— удивлённо спрашивала.
— Пойду-пойду, пора. Порося не кормлены.
   Впустив внутрь нетерпеливый холодный пар, она выскочила в сени. Антонина осталась у двери.
— Был кто?— спрашивал Степан, глядя на талый снег на половике.
— Соседка приходила. Говорит, чёрта поймали.
   Степан опустился на лавку.
— Врёт. Не поймали (стянул валенок). Только следы видали. Сегодня в ночь (стянул второй, поднялся) сторожить пойдём чертяку.   
— Не ходи, Степан!— прильнула Антонина к мужниной груди.
— Чё так?— обнял её за плечи.
— Боязно мне. Не дай бог чего!
— Чего? Чёртей бояться…— и засмеялся, с горькой радостью вдыхая запах жениных волос.

— Скажи всё мужу. Слышишь, скажи!— нашёптывала в одно ухо баба Дуня.
— Не смей! Убьёт! И тебя, и меня.— стонал в другое Михей.
— Скажи по-хорошему. Поколотит и простит.
— Давай убежим.
— …скажи!…
— …убежим…
   Тик-так. Туда-сюда. Скажи-убежим. Сон-явь.
   Нина приподнялась на локте, поглядела в тёмный угол. С простыни слетело на пол призрачно-белое от лунного света пёрышко.
— Михей Иваныч, — зашептала сама себе,— пойми ты, любит меня он. И я его, оказывается, тоже. Прости, коли дала повод. Чёрт знает что со мной стало. Как безумная я. И совестно-то как. Но вернулся, и всё по-старому.
   Тик-так. Скажи-явь. Убежим-сон.
— Гори всё синим пламенем!— в голос заговорила с собой.— как вернётся, так всё ему…
   Дрязгнуло стекло. Настойчиво стучало. Снежный хруст на дворе. Нина боязливо подошла к окну. Керосинку не зажигала. Из темноты выскочила чёрная тень.
— Ох, баб Дунь, напугала!— вздохнула Нина, показывая, пусть войдёт.
   Укутанная в тёмный платок, старуха, на раздеваясь, села на лавку отдышаться.
— Думала, не поспею (ладонью отёрла мокрый снег с лица). Муж не вернулся?— она глянула по сторонам.— Помер Михей.
   Что-то распёрло в груди.
— Хлипок оказался.— старуха потянула носом,— кровью кашлял.
   Пыльным веником замела Нина свою радость в самый уголок под сердцем. Нечаянно почувствовала облегчение.
— Как-то это всё… как по картам… 
— Считай, повезло,— не слушала бабка.— Господи, прости.
— Да-а-а,— задумчиво протянула Нина и тоже присела рядом.— это ж я его… заморозила-то.
   Старуха вдруг резво вскочила на ноги, расторопно повернулась к двери и, уже выходя, наказала:
— Муж вернётся, заживёшь по-старому. И не впутывай ты меня больше, ох не впутывай!
   Перед образками тлела лампадка.
— Прости, Господи,— Нина опустилась на колени.
— Прости, дуру грешную,— трижды крестилась.
— Помилуй, окаянную,— клала поклон.   

   Собачий лай ударился в инистое стекло и разбился. Солнце золотой нитью вышивало на стекле новый узор. Нина давно поднялась, ещё засветло. Подумала: не много ли это— так часто молиться, поэтому с утра только разок перекрестилась. И пыль стёрла с образов. Мужа ещё не было— отвлекала себя работой. В четвёртый раз переставляла пустой горшок с места на место. На душе всё содрогалось. «Пьёт где-то с мужиками… да пусть… Лишь бы вернулся».
   Загрохотала упавшая поварёшка. «А если уже знает? Языки-то у  баб как помело…» Постелила белоснежную скатерть. «Да нет. Знал бы, давно бы прибил».
   Чтобы скоротать время, решила замесить тесто на пироги—  любимые мужнины пироги с картошкой и луком. Положила доску, высыпала муки.
   Скрипнула сухая от мороза калитка. Под шагами простонал утопанный снег. «Степан!» Постучали. «А кто же?»
   Отворила.
— Вы Антонина Сергеевна?— вошла высокая, краснощёкая с мороза, женщина.
— Я это,— Нина смутилась от строгого взгляда. Но вдруг сообразила, что ей нечего стесняться в своём доме, и уже смелее спросила:— А что такое?
— Оставьте Степана. Оставьте! Слышите?
— Кто вы? —непонимающе догадывалась Нина.
— Заклинаю вас! Он вас не…(стянула с головы платок) только я ему нужна.
   Нина не раз представляла, как поведёт себя жена Михея, если бы он был женат.
— Я,— уже спокойнее заговорила гостья, не раздеваясь усевшись на лавку,— меня, видите ли, тоже Ниной зовут. Из Больших Кедров я. И вот беда: люб мне Степан, что поделаю! Отпустите его, не терзайте, молю вас!
   Нина отвернулась, подошла к столу и снова взялась за работу. Раскатывала замешенное тесто, посыпала мукой.
— Мне трудно говорить,— продолжала незнакомка, отслеживая каждое движение хозяйки,— но вы должны пон…
— Ну вот что, ты! — снова грохнула непослушная поварёшка. Нина осталась стоять спиной. — Врываешься сюда, кричишь! Кто ты вообще такая!
— Поймите же наконец, я ради Степана мужа бросила, пришла к вам сюда.
— Мужья не для того, чтобы их бросать,— наставляла Нина гостью, через плечо оглянувшись назад.
   Снова скрипнула калитка. Снова захрустели шаги.
— Вот и он,— Нина счищала с пальцев липкое тесто (мало муки),— сейчас и разберёмся.
   Она стала напротив двери, подбоченясь.
   Снова стучали. Зачем Степан стучится?
— Хозяйка!— крикнули за дверью.— Отворяй!
   «Степана приволокли»,— решила она и, обратившись к госте со словами: «Посмотри, за кем ты пришла», открыла скрипнувшую петлями дверь.
   Вошли трое: старый Матвей, зачем-то его безусый внук и ещё один незнакомый. Всё втроём выстроились в ряд, сняли шапки, помялись.
— Тут такое дело, понимашь,— начал Матвей, чувствуя, что никто не собирается заговаривать первым,— тут, гх… непонятица какая-то.
— Ты, дед, говори яснее,— строго отвечала Нина.
   Матвеев внук шмыгнул носом. Дед замялся.
— В общем…— затянул он.
— Короче, Степана чёрт уташшил.— продолжил за него незнакомый.
   Антонины переглянулись. Степанова жена взглядом спрашивала: «Видишь?»            
— Вы что ж, дурни окаянные, брешете?!— начинала злиться.— Шутки шуткуете? Дурочку спьяну валяете! Ещё и дитё приволокли!
— Истый крест,— начал доказывать Матвей.
— Вот и мальчонка видал,— незнакомый подтолкнул Матвеева внука вперёд.
   Тот косолапо поставил ноги в огромных валенках, уткнулся взглядом в пол и молча теребил мохнатую шапку.   
— Что ты видел, выкладывай.— Антонина сложила мучные руки на груди. След муки остался на переднике.   
— Санька! Чё молчишь?— шикнул дед.
— Ну… в общем, утром мы с ребятами пошли на тот берег, и видим на реке прорубь. Шапка возле валяется. И никаких следов не видать.
   Незнакомый при этих словах вынул из-за спины шапку. Степанова.   
   Антонина улыбнулась.
— Что ещё придумаете? Степан! Заходи в дом!— вдруг крикнула она.— Я же знаю, ты в сенях остался. Заходи, вместе посмеёмся.   
— Это не шутка!— прошептала другая Нина и неожиданно вскочила.
   Санька чихнул в шапку. Рукавицей утёр нос.
— Это не шутка!— истерично закричала гостья.— Чуяло моё сердечко, ох как чуяло: быть неладному! Если б он только остался!
   И она обрушилась на лавку, заливаясь слезами. «Ниночкой меня называл»,— часто всхлипывала. Мужики так и стояли в рядок, потупившись и не смея сказать лишнего. «Как по картам»,— вспомнила свои же слова Антонина. Дрожащими пальцами провела по лицу. На лбу и щеке остался след муки. 
— Да это как же?— дрогнул голос.— Да какие могут быть черти!
— А если и не черти, то утоп, поди.— заговорил дед.
— Возвращался впотьмах по льду, а прорубь и не заметил.— подхватил незнакомый.
— А вода холодная,— неуверенно продолжил парнишка.
— Долго ли в такой утопнуть?— добавил Матвей.
— Да в тяжёлом-то тулупе.— заключил незнакомый. 
   Стало тихо. Тик-так. Сон-явь.
   Собачий лай снова разбил ледяное стекло.
— Хороший был мужик,— вздохнул дед, помявшись на месте.
— Да как же так?— всё не понимала Нина.
— Ну, ладно,— другая Нина пришла в себя, красные глаза высохли, на щеках вспыхнул молодой румянец. Она проворно поднялась с места, повязывая на голову чёрный с красными цветами платок, прижимая подбородком один из концов.
— Куда же?..
— Пора мне. Пора. Ну нет мне в жизни счастья. Хоть самой в прорубь сигать.
   Мужики неловко посторонились, бочком продвинулись от двери, Нина легко вынырнула наружу, и с улицы донеслись быстренькие шажки по разговорчивому снежку.
— Да и нам пора, понимашь,— скрипнул Матвей.
   Незнакомый взял за шиворот Саньку, повернул его к двери и легонько подтолкнул вперёд. Мальчишка быстро шагнул, едва не выскочив из валенка. Дед случайно уронил свою шапку, Санька чуть на неё не наступил, незнакомый поднял шапку с пола, тряхнул, подал деду. Степанову шапку незнакомый положил на лавку и тоже вышел.
   Антонина осталась глядеть на дверь, с белым от муки лицом.