Плевок на раскаленный асфальт

"Кухня" - отличное  прозвище.  "Ку-ухня,  давай  к нам!". Здорово! Но слово занято. Это -- алтарь, к которому допускаются все.  Хотя,  не для  всех  --  алтарь. Кто-то на  кухне  просто  ест.  Очень может быть,  что именно для этого она и создана, а использующие вещи по назначению -- нормальное,  здоровое и очень подавляющее большинство...
Я не хочу. Застолье на кухне по поводу -- совсем не то, что в зале со скатертью, салфеточными  воронками и морковной розочкой на салате. Вопрос о качестве праздничного холодца здесь прозвучит глупо, а о смысле бытия -- абсолютно  естественно.  На кухне засиживались до ночи все, кроме большинства -- от гениев словесности до социального  детрита.  Временами это -- одно и то же.  На шаг от тех и других здесь сейчас курю я и размышляю о значимости кухни.  Первые  бы до этого не снизошли,  а вторые...
Впрочем, мне -- плевать.  Я имею право  на  защиту, оно даже чем-то гарантируется.  От чего?  Так... Бред, легкая паранойя.  Ощущение сахара на муравьиной тропе. Я хочу  смотреть  на Мир и выбрать нужное мне расстояние. Но Миру не нравится, как я смотрю, и он приближается. Он бегает быстрее и толкает меня. Обычно в спину, и обычно я падаю. Тогда он говорит:
-- Люби меня.
-- Я люблю, - отвечаю я.
-- Нет! - приказывает он. -- Ты должен...
-- Я ничего тебе не должен.
-- У меня есть твоя расписка.
-- Какая еще расписка?!
-- Факт  твоего  рождения.  И благодари меня за то, что я согласен на рассрочку.
Ты должен любить меня так, как я считаю нужным. Ты -- часть меня.  Очень маленькая часть.  Песчинка не может искать недостаток в пустыне.
-- Я ищу недостатки не в тебе, а в себе, - я сбиваюсь и начинаю просить.
Он качает головой:
-- Это ложь!  Ты любишь себя,  и уверен, что каждый твой недостаток есть скрытое достоинство.  Ты необъективен, а я справедлив и прав. Повтори!
-- Ты справедлив и прав, - шепчу я.
-- Ты должен видеть во мне прекрасное!
-- Но я вижу в тебе прекрасное, - я знаю о чем он и просто тяну время.
-- Ты должен видеть во мне ТОЛЬКО прекрасное.  Повтори!
-- Я должен видеть в тебе только прекрасное...
Мы оба знаем, что история повторится. Что когда-то его терпение кончится и он потребует остаток долга сразу...
А умереть хорошо бы в Праге в мае. Банально, но приятно. Солнышко и легкий ветер, но без жары, чтобы провожающим не мешать скорбеть с должным комфортом. Много людей не нужно: "Он не любил больших компаний". Вдова отнесется к событию философски, и черное ей потрясающе идет, а потомок приедет из другой хорошей страны. У него черный неспортивный авто, соответствующий обстановке. Умереть нужно в возрасте, но чего-то все-таки не успеть - больше шансов на посмертное признание. И хорошо бы как-то сразу:  "А-а!"... И все. Только, падая, не биться головой, чтобы неплохо выглядеть потом...
Он прав. Мне тепло и хорошо. Я вижу, слышу, чувствую. Распорядок дня: восприятие, думы, страдания, прием пищи... Он прав, а я должен доказывать свои права. Даже на точку.
Через два стекла от меня -- зима.  И снег,  много снега. Город обмяк и успокоился, обрезал  частоты.
"Бу-бу-бу", говорит он там, где раньше срывался на визг. Он так и не может привыкнуть к большому снегу  и вращается, кажется, медленнее Земли. Город сменил характер. Теперь мы похожи.
-- Нет, не похожи. Я красивый, - пробурчал Город. -- Я красивый, а ты - злой.
-- Но ведь я часть тебя.
-- У тебя нет прошлого. Я велик, а ты -- маленький и потому -- злой.
-- А я люблю тебя.
-- Мне не нужна твоя любовь. Я все равно в нее не верю. Любовь -- не спутница злости.
-- Зато злость -- спутница отчаяния.
-- Я не врач и не лекарство. Я не создаю проблемы и не решаю их, потому что я -- реальность.
-- А я?
-- А ты -- сиюминутность...
И в толпе других сиюминутностей я завтра  выйду  в пространство реальности.  Впрочем,  я  и сейчас в нем. Оно колеблется между теснотой и уютом,  больше склоняясь к тесноте, то есть расположение предметов -- к нагромождению.
Стандарт без излишеств: буфет, мойка, плита, стол... И убогая роскошь на столе. Пепельница, остатки фруктов, незаконченный шоколад, вино и сигареты  чуть  дороже дешевых. Пустые бокалы -- всего  лишь  грязное стекло. Разумеется,  бокалов два. Ну, разумеется... Двое -- ружье на стене. Выстрелит... Закон жанра.
Иди сюда.
Тихо возмутился пожилой диван.  Она пройдет сквозь тень корaидора и через мгновение будет здесь. Ни рубашки, ни халата. Ничего. И загадки меньше не станет. Она знает, что красива,  и я люблю видеть ее. А ей нравится как я смотрю.  Долго,  по миллиметру.  Глаза влекут ничуть не  меньше.  На них я останавливаюсь.  Она едва улыбается, отводит взгляд.  Все же нагота ее  смущает. Где-то внутри. Незанятая сигаретой рука проводит косую линию защиты от бедра к плечу.  Почти ничего не  скрывая, но давая ощущение скрытости...
Мы опять встречаемся глазами.  Все поняла. Через несколько минут она вернется в спальню,  не сказав ни слова. Я осторожно нарушаю защиту, целую ее ладонь. Она снова  улыбается,  и  еще раз,  затушив сигарету и вставая.
На границе света она чуть медлит и исчезает.
Красивая, умная,  нежная.
А я люблю другую - красивую,  умную, нежную...
Или нет.
Радио искажает   голос   круглосуточной  эстрадной звездочки. Какая-то летняя чушь с пляжным рефреном. До лета еще  целая  разная весна,  в том числе сезон нарциссов. Только потом - лето.  Море, солнце, узаконенная суетная лень и раскаленный асфальт.
А я хочу сидеть в тени шезлонга.