Встретились два одиночества устар

Наука успела объяснить многое. Большая часть населения Земли не сомневается, например, что F=ma, а соединение кислорода и водорода, как правило, дает воду. Десятилетиями школьники трут о шерсть эбонитовую палочку, собирая на нее измельченный тетрадный лист. Наука придумала фантастическое число "пи" и уж совсем невероятную мнимую единицу. Потом наука полезла внутрь ее творящих. В частности, занялась изучением продуктов их психической деятельности, обеспечив хлебушком Фрейда и его верных предшественников и последователей.
А правда, хорошо бы увидеть сон любимой девушки... Ну хотя бы – любимой собаки, если, конечно, ваша фамилия – не Павлов.
Розово спит влюбленный, пока не отказали.
Менее приятен сон старого человека. Мадам Петухова, например.
По разному спят уставшие физически и умственно. Временами не спится лентяям.
Гений, засыпая, ждет сна Менделеева, а Чернышевскому снилась Вера Павловна. И так далее, и так далее...
Особая категория – сон абсолютно пьяного человека. Сон наиболее близкий к смерти, иногда плавно в нее перетекающий. Но это – грустно. Кажется доказано, что сны люди видят всегда, только не всегда помнят. Абсолютно пьяный человек – не помнит никогда. Наоборот, вспоминая с чьей-либо помощью события вечера, он часто и неприятно удивляется, осознавая, что сказанное и сделанное – не плод его психической деятельности, а, увы, – реальность. Если пробуждение состоялось и сопровождается нокаутирующими ударами совести – это похмелье субъекта, не лишенного интеллигентности. Если совесть не бьет – возможны два варианта. Первый – мало выпито, второй – интеллигентность присутствует в незаметном количестве или отсутствует. Трудно сказать, какой из вариантов предпочтительнее. Спящего абсолютно пьяного человека отличают хаотически-пластилиновый разброс конечностей и сверхъестественная вдавленность в поверхность ложа, слияние с постелью. Даже если ею служит асфальт...
Человек, смявший васильковое покрывало на полутораспальном диване, был явно абсолютно пьян. Левая его нога, в ботинке, стояла на полу. Большой палец правой ноги, торчащий из дырявого черного носка, упирался в ковер на стене и совсем не вписывался в геометрическо-хризантемный орнамент. Руки человека образовали половину свастики. В сером пиджаке, который человек использовал вместо подушки, наполовину утонули его уши. В бородке застряла сморщенная горошина и тонкая полоска квашеной капусты. На щеках человека закрепился странно-здоровый в подобной ситуации румянец.
К человеку подошла женщина и серией пощечин объяснила происхождение румянца:
– Вставай, гад!.. Сволочь!..
Женщина чередовала характеристики с ударами. В левой руке она держала второй ботинок человека. Но сердце женское – не камень, и поэтому ботинком человеку доставалось только по печени и по ногам. Щеками занималась правая рука. При очередном замахе расстегнулась и отлетела под диван заколка – пластиковый ландыш. Рассыпались крашенные хной волосы.
– С-сука! – объявила женщина всем сразу и полезла под диван.
Скоро она поднялась, напряженно дыша, отряхнула и одернула кремовое платье с белым воротником и вернула заколку на прежнее место. Вояж под диван окончательно подорвал ее силы.
– Сука! – повторила она и опустилась на лишенный утонченности соцреальный стул.
Женщина тоже была довольно пьяна. Тяжелым взглядом она провела по остаткам пиршества, придвинула к себе рюмку и наполнила ее. Она сняла со стенок салатницы все ту же капусту и, чуть наклонившись, понесла вилку ко рту. С крайнего зубца в рюмку свалилось колечко зеленого лука.
– Эт-то свинство, – выговорила женщина.
Она отправила вилку обратно и полным мизинцем извлекла из водки лук. Наконец, она выпила.
– На-ат, – позвала женщина, снимая с груди еще одно зеленое колечко, – На-ат... Наталья!
– Что?! – раздраженно отозвался голос с легкой трещиной.
– Что, что... Мать зовет! Ответа не последовало. Зато из угла раздалось мощное "х-р-р" и женщина переключилась. Она подошла к дивану, взяла ботинок, но, подумав, отложила. Она сняла с мужчины левый ботинок и, с усилием, перевернула тело на живот. Храп превратился в мычание. Теперь женщина не боялась нанести увечья. Она взяла оба ботинка и выбила длинную дробь по безответному телу. По голове старалась не бить. Мычание приобрело черты ругательств, но затем опять сменилось храпом.
– Да оставь ты его! Все равно ж не проснется.
Голос с трещинкой оказался принадлежащим девушке в веселой застиранной майке с ромашками, и не новой, для домашнего хождения, джинсовой юбке. Девушка курила, прислонившись к светлому высокому шифоньеру. Ее волосы и полированное дерево были одного цвета. Серые глаза смотрели на мать с безразличием.
– О! Объявилась... Ты чьи сигареты куришь? – женщина по-прежнему нависала над храпящим телом и повернула только голову.
– Свои! Твое дерьмо в рот-то противно взять – блевать хочется!
– Блевать ей хочется. А жрать тебе хочется? Я их курю, чтоб тебе, дура, на мясо оставалось. Принцесса, твою мать! Противно ей...
– Сама дура, – очень тихо огрызнулась девушка.
Женщина сыграла последний аккорд по тощему заду спящего и, отбросив карающую обувь, опять села за стол:
– Противно... А где тут больше полпачки было?
– Вон, спроси. У Леонида Сергеича.
Если б Леонид Сергеевич слышал, а, услышав, смог понять весь Натальин нечаянно получившийся сарказм, он бы полез драться. Женщина, выругавшись в сторону дивана, достала из мятой пачки последнюю сигарету без фильтра. Наташа поморщилась и открыла пошире форточку.
– Какие мы нежные, – лицо женщины спряталось за облачко вонючего дыма. – Сядь, выпей с матерью. Праздник у меня или что?.. Твоя где?
Девушка протянула рюмку. Мать налила.
– Осталось там что-нибудь?
– Картошка и нога.
– Неси.
Наташа принесла из кухни глубокую тарелку с желтыми картофельными руинами и куриным окороком. Руками и вилкой женщина разделила мясо.
– Скажи матери.
– Что тебе сказать?
– Скажи: "С днем рождения, мама. Здоровья тебе".
– Пили уже за твое здоровье.
– А ты матери здоровья не жалей. Да что ты делать будешь, когда...
– Начинается! Ладно, успокойся. Твое здоровье.
Девушка пригубила компот, опрокинула рюмку и заглушила водочную горечь опять же компотом. Захрустел куриный хрящ. Мать тоже выпила. Водки осталось на тост с небольшим. На васильковом покрывале произошло движение и не вовремя. Воспылала страсть, да с новой силой:
– Убью гада! Женщина решительно направилась к дивану, наклонилась, перегораживая толстой спиной свет трехрогой люстры. На тело мужчины опустились суровые тени.
Наташа в пол-оборота наблюдала за происходящим. Мужчина был снова перевернут на спину, и снова зарумянились успевшие побледнеть щеки. Наташа, самая трезвая, отлично понимала, что абсолютное опьянение за сорок минут не проходит, а привести в чувство приползшего на карачках Леонида Сергеевича могли бы только в вытрезвителе. Ее раздражал бесполезный шум.
– Хватит! – сказала девушка.
Экзекуция продолжилась. Восьмой или девятый удар не получился. Женщина промахнулась и, по инерции, отступила на пару шагов. Упал стул.
– Хватит! – громче повторила Наташа. – Надоела!
– Хватит?! Его и убить мало! Я ж гаду все деньги дала. "Знаю, где водка не паленая"... Сволочь! Знает он...
– А он тебе что, деньги сейчас вернет?
Мать не вняла справедливым словам дочери, а просто опять устала. Она привела себя в порядок, задела стул, установила его на место, потом взяла у Наташи сигарету и попробовала жаловаться:
– Повезло в сорок шесть, а? И нормальный вроде мужик был. Кто знал?
– Нормальный? – и дернул черт Наташу ответить! – Да к тебе всю жизнь только говно прилипало!
Девушка говорила беззлобно, но слова подобрала удачно.
– Не тебе судить, что ко мне прилипало! Я тебе отца искала. И не сметь так с матерью разговаривать!! – женщина повысила голос и хлопнула ладонью по столу. Натруженная побоями ладонь заныла. За время остуживания руки о воздух пьяная мысль ушла в другое русло. – Ты на своих посмотри. Учишь тебя, дуру...
– Педагог, – вставила Наташа насмешливо.
– Да, п-педагог! А ты сама умная, да? Что ж к тебе, умной, женихи на "жигулях" не ездят? Шьешься с придурками немытыми...
– Не твое дело!
– Мое! Матери на пенсию скоро. Мать покоя хочет. А ты – дочь единственная! Ты мне должна старость обеспечить. А я буду внуков нянчить.
– Потекло дерьмо по трубам, – тихо, в сторону, сказала Наташа и встала.
– Ты куда?
– Спать.
– Сядь, успеешь. Выходной завтра – выспишься. И на мать не обижайся. Мать тебе добра хочет...
– Тогда не доставай меня!
– Нет, ты дослушай. Умнее будешь... Налей! Наташа примерно знала продолжение разговора. Алкогольные воспитательные работы проводились каждый раз, когда им случалось пить вдвоем. Слова матери пролетали мимо ее ушей, и огрызалась она не думая, машинально. Задевало ее только упоминание о курсанте Володе. Машины он не имел, зато имел общепризнанную репутацию хорошего парня. Перечислив недостатки многочисленных Наташиных знакомых, мать всегда останавливалась на Володе как на примере дочериной глупости и неумении "держать нормального мужика". Доходить до больной темы очень не хотелось, но мать уже заканчивала про грязные Мишины патлы, и оставались впереди только два Саши.
Можно было уйти, проигнорировав окрики, отвернуться к стене, и через час мать бы угомонилась.
Можно было использовать свой козырь. Неприятная история с одним из потенциальных пап Наташу больше не тревожила, но мать того случая простить себе не могла. Наташа знала это, и если ее донимали особенно сильно – использовала. Тогда у матери начиналась истерика, и она долго, назойливо, на коленях, просила прощения. Тоже не лучший вариант.
Но тут дочь поймала взгляд матери в сторону храпа: из взгляда ушла ненависть, а осталась – тоска. Наташа не жалела мать вообще, но бывали редкие минуты, когда появлялась... нет, не жалость. И не сочувствие. Ощущение соединенности, сопричастности, которое бралось не  из мозга и не из сердца, а из крови. Другой группы, но – родной. И мать своей кровью услышала то же самое. На середине последнего Саши она замолчала.
Мать и дочь сидели рядом. Одинаково чуть опущенные плечи, наклоненные головы, даже ноги, скрещенные под стульями. Их похожесть вдруг проявилась как на фотопленке. Ради такой минуты негромко похрюкивающему Леониду Сергеевичу стоило и нажраться.
Но и эта минута прошла. Разговор притупил опьянение женщины, но убить его полностью – не смог. Мать разлила водку. Получилось меньше, чем по полрюмки. Пустая бутылка выглядела катастрофой.
Физические упражнения, слова, минута единения и отсутствие за столом мужчины определили то состояние, когда нужно еще. Омерзительное предчувствие неумолимого похмелья в сочетании с закончившимся спиртным – смесь взрывоопасная. Сколько одеколона было выпито в подобных ситуациях! А сколько народу отравилось всевозможными растирками и настойками! А сколько счастливых браков сломалось!..
– Нат, у тебя деньги есть?
– Аванс в среду.
– Тогда я до среды у Валентины займу.
– Какая Валентина? Без двадцати два.
Мать нахмурилась:
– Да, сейчас – не даст.
– Давай спать, – предложила Наташа.
– Подожди, – в голове женщины созрело решение, – у нас заводские ночью на площади без денег берут. Несут дерьмо всякое. Что, мы не найдем?
– Что найдем?
Мать долго осматривала комнату, залезла в шифоньер, потом – в сервант и тут ее осенило:
– За книги дают! Я на рынке видела.
Женщина подошла к полке и начала перебирать книги:
– Старая… старая… "Как закалялась сталь"... Нат, за "сталь" дадут?
– Нет.
– Точно?
– Точно.
– Не то… не то… старая... О! Эрл Стенли... Это что?
– Детектив. Мишка дал почитать.
– Новая... А за детектив дадут?
Наташа пожала плечами.
– Берем, – решила мать, – а Мишке другую купим... Черт, мало!
Полка заканчивалась. Отсчитав еще четыре тертых переплета, мать обнаружила блестящую суперобложку:
– Красивая какая... Ахматова, – она развернула книгу лицевой стороной. – О, Господи! Страшная-то...
Женщина открыла том наугад:
– "Вот это я тебе, взамен могильных роз, Взамен ка-диль-ного куренья; Ты так сурово жил и до к-конца донес Великолепное презренье. Ты пил вино..." Стихи? А это чье?
– Мое.
– Купила?
– Завоевала.
– ...
– "Лучшая по профессии среди молодежи".
– ...
– Мать, ты чего? – Наташа постучала по виску. – Чайник на плите год стоит. Вон – грамота.
– Забыла. Все, теперь – хватит. Пошли.
– Я переоденусь.
– Какой? Тут десять минут. Куртку накинь и давай.
Женщины быстро собрались и вышли, нарушая каблуками покой мертвой улицы. Через один горящие фонари бросали на асфальт их разные тени. Завернутые в пакет книги мать несла под мышкой. Наташа шла немного сзади. Ей, более легкой и длинноногой, приходилось догонять – настолько велик был материнский порыв. На выходе из проходного двора они увидели бродячих собак.
Стая появляется на площади каждую ночь и исчезает рано утром. Разномастные кобели окружают единственную суку. Королеву. Строй обычно замыкает выброшенный хозяевами породистый самец в ошейнике. Собаки располагаются в центре площади под старым кипарисом. Всеобщий лай предвосхищает действо. И действо начинается. У каждой стаи свои законы. У этой – суровые.
Ночью на площади машин немного, но почти все они мчатся на большой скорости. Один из стаи срывается с газона и несется почти под колесами равнодушного металлического врага. Голос суки – поддержка смелому. Она сама – награда лучшему. Круг соблюдается честно. Выскочки и пропустившие не имеют шанса на победу.
Турнир? Нет. Бросив телохранителей, на дорогу вылетает королева. Она выбирает чистые темные автомобили. Стая знает это. Когда такой враг показывается из-за поворота или выезжает с центральной улицы, никто из них не двинется с места до разрешения суки. Она выходит за ночь только раз и свою партию исполняет не хуже претендентов. В моменты погони разница полов стирается.
Игра? Часто ночная тишина площади разрывается тупым ударом и диким визгом. Машины никогда не останавливаются. Через какое-то время в стае появляется новичок, но ошейников больше одного – не бывает.
Сука тоже погибает, и на следующую ночь ее сменяет другая. Погони становятся все безрассуднее. Лай – злее.
Месть?.. Если можно отомстить смертью...
Женщины испуганно пропустили стаю и направились к ларькам. Одинаковые шестигранные теремки расположились по трем сторонам трапеции, оставив четвертую, меньшую, для двух скамеек и больного тополя. Свет в среднем ларьке, в основании трапеции, горел ярче, чем в остальных. В нем играла музыка. Рядом стоял высокий представительный молодой человек в изящных очках.
– Посиди здесь, – сказала мать Наташе, указывая на скамейку. – Сейчас все будет.
Она подошла к молодому человеку:
– Привет!
– И вам того же, – ответил тот.
– Тебя как зовут?
– Константин.
– А меня – Александра Алексеевна.
– Рад.
– Костя, водка нужна.
– Есть водка.
– Понимаешь, денег нет.
– Нет водки, – парень развел руками.
– А за книжки отдашь?
– Я такое не читаю, – он едва взглянул на обложки.
– А что ты читаешь?
– Льва Толстого.
В гитарные рифы из динамиков вмешался чей-то смех.
– Ну возьми, – женщина протянула книги. – Завтра продашь, заработаешь.
– Мамаша, – поинтересовался молодой человек, – а кто это у нас на лавочке мерзнет?
– Дочка моя.
– Так познакомь, – Костя приятно улыбнулся. – Тебя не обидим и ее не обидим.
Женщина замялась.
– А там кто? – заглянула она в дверь.
– Напарник.
– А может он возьмет?
– Он только про спорт читает.
– Ну, девушке своей подари.
– Нет у меня, мамаша, девушки. Работа, работа – времени не хватает. Да ты не бойся, познакомь с дочкой. Все уладим, все довольны. Посидим, поговорим.
– Только если она захочет, – после долгой паузы выговорила мать.
– Александра...
– Алексеевна, – напомнила женщина.
– Да, Алексеевна. Вы меня не обижайте. Я что, маньяк, насильник? Конечно, если захочет. Никто никого на аркане не тянет.
Напарник, сидя на крутящемся табурете, цедил портвейн из пластмассового стаканчика и отбивал ногой ритм.
Женщина вернулась к скамейке. Минуту мать и дочь молчали.
– Нат!
– Что?
– Мальчика видишь там?
– Ну.
– Культурный, холостой... Костя зовут... С тобой познакомиться хочет... Он тебе нравится?.. Ну, пойдем, поговоришь.
Но парень уже сам приближался к скамейке.
– Здравствуйте, девушка, – с легким поклоном произнес он.
– Привет.
– Извините, можно узнать Ваше имя?
– Наташа.
– Отлично! Наташа, Вы составите нам компанию?
– Не знаю.
– А что тут знать? Никто Вас не осудит. Проведем время культурно... Пойдем.
Он протянул руку. Наташа встала.
– Ладно, – согласилась она.
– Александра Алексеевна, и Вы – с нами. Примите двадцать капель на дорожку.
– Нет, я здесь дождусь.
– А жертвы зачем? Идите спокойно. Доведу я вашу дочь до самой квартиры... Вадик! У нас гости!
Напарник отработанным движением поставил один на другой пивные ящики и постелил сверху картон. Молодые люди достали еще три стакана, открыли водку и что-то – запить. Компания расселась. Крутящийся табурет предоставили Наташе. Вадик от водки отказался, предпочтя свой портвейн. Матери Костя налил почти двойную порцию.
– За присутствующих дам! – провозгласил он.
Через пять минут Костя собрался провожать старшую гостью:
– Вадик, развлеки девушку, я – быстро.
Вадик кивнул и сделал музыку громче. На улице молодой человек постучался в соседний шестигранник, сказал кому-то невидимому в темноте: "Завтра рассчитаемся", и отдал бутылку женщине.
– Все будет прилично и красиво, – ответил он ее глазам. – Спокойной ночи.
– Позови Наталью, – попросила мать, – на минутку.
Парень открыл дверь. Орал магнитофон, а Вадик и Наташа молча, не глядя друг на друга, курили.
– Что за похороны? Друг называется. Попросил же, развлеки девушку, – Костя изобразил возмущение. – Наташа, выйдем. Мать чего-то хочет.
Женщина отвела дочь в сторону и прошептала:
– Ты смотри. Культурный, культурный, а... Ты – осторожно... Мало ли... Тут же ****ей гостиничных...
– Да, – сказала Наташа и пошла обратно.
– Я дома жду, ты смотри, недолго.
– Мгм, – кивнула Наташа, не оборачиваясь.
На картоне стало больше предметов: полукопченая колбаса на блюдце, два соленых огурца в крышке от банки, шоколад, и в центре – кактус в горшочке. Растение и земля вокруг него были украшены пепельными столбиками.
– Я забираю? – спросил Вадик, выключая из сети магнитофон.
– Конечно! – согласился Костя. – Все лучшее – детям! А мы и с радио как-нибудь.
Наташа улыбнулась. Пока Вадик собирал кассеты, Костя погасил верхний свет и зажег гирлянды. Неяркие лампочки засветились на потолке и на закрытых снаружи ставнями витринах.
– Я у Толстого, – сообщил Вадик.
Он вышел и дождался, когда за спиной щелкнул замок. Он задумался о чем-то. Его мысли прервал хрипловатый Наташин смех. Заработал приемник. Вадик прошел к скамейке, соседней с той, на которой сидели девушка с матерью.
Левее скамейки засыхала небольшая лужа. В ней лежала фиолетовая гвоздика, оброненная какой-то хмельной именинницей. Вадик выкурил сигарету и щелчком отправил окурок к цветку. Потом он подошел к тому ларьку, где Костя брал водку и постучал.
– Кто там? – осведомился сонный голос.
– Рок-н-ролл...
В пять утра пробудился Леонид Сергеевич. Его тело и голова гудели, на щеке запеклась кровь. Он не сразу сообразил, где находится. Затем узнал спящую за столом женщину. В мозгу прояснились короткие обрывки вчерашнего. Мужчина осторожно взял со стола ополовиненную бутылку, сделал глоток из горлышка и забрал водку с собой. У выхода из квартиры он столкнулся с вернувшейся Наташей.
– Э-э-э... Света, – он не помнил ее имени. – Курить есть?
– Наташа.
– Ну да...
– На... – девушка протянула пачку.
Она заметила бутылку в кармане у Леонида Сергеевича и вытащила ее. Тот с сожалением посмотрел на живительную влагу в Наташиной руке, но ничего не сказал...
Вниз по ступенькам шел нелепый худой человек с расцарапанной физиономией, в обвисших штанах и мятом пиджаке. Наташа закрыла дверь.