Ребята, я в поле хочу

Каждый раз, когда на моем пути встречается запах дыма, я вспоминаю археологическую экспедицию, долгие ночи у костра, песни под гитару и чаепития заполночь из алюминиевой кружки, к которой нельзя притронуться губами. В городе костры горят поздней осенью, когда жгут опавшие листья, стелется по земле горьковатый дым, и в прозрачном воздухе витает прохладная грусть, или весной, когда дворники убирают сырые зимние останки. А еще раньше, когда тает снег, в воздухе разливается особая мягкая свежесть, от которой пьянеешь сильнее, чем от вина, и именно тогда рождается желание поехать в экспедицию, чем-то напоминающее помешательство. Как я хочу туда, где зеленая трава, где стрекочут кузнечики, где на курганах растет дикая клубника и кислый щавель, и так хорошо упасть на спину, раскинув руки, и смотреть в бездонную синь. Но это летом, а пока друг другу шепотом, словно боясь спугнуть, говорят: «Пахнет весной». Голых ветки берез окутывает сиреневый полумрак, и даже холод полон радости. Скоро. Скоро. Пора туда, где небо смыкается с землей, где река, как змея, свивается кольцами, где стеной стоит сосновый лес, где солнце вечером медленно сползает за горизонт, оставляя розово-коричневатые полоски облаков. Пора? Время движется еле-еле. В мае просушивают палатки и спальные мешки. Их вытаскивают из подвала и раскладывают ярко-оранжевыми и темно-зелеными заплатками по скудной весенней траве. Чистят алюминиевую посуду, покупают продукты. В конце июня, когда сданы все экзамены, начинаются сборы. «Назовите основные черты политики того-то и того-то». Пустите же, я в поле хочу! Росчерк пера, хлопает дверь, вниз по лестнице, солнце сквозь огромные, пыльные, не поддающиеся мытью окна, шумят деревья у входа в alma mater, налево, снова налево, распахнутая дверь, вниз и – коробки, картонки, ящики, друзья-товарищи, обмотанные веревками, с гвоздями и молотками в зубах. Ну когда же, когда?! Завтра.
Я болела экспедицией с детства, с тех пор, как прочла книжку про археологов, достававших со дна моря античные амфоры. Там было общее дело, верная дружба, яркое солнце, синее море, загадочный подводный мир, и не было моего привычного спутника - одиночества. Я решила стать археологом и, окончив школу, поступила на исторический факультет. И вот давняя мечта сбывалась, меня внесли в списки экспедиции, и с начала июня я собирала рюкзак. За окном отцветала весна, на письменном столе громоздились горы учебников: шумеры, ассирийцы, вторая династия, слезы Изиды, по кусочкам собирающей Озириса, культ вечно умирающего и вечно воскресающего Бога, культура мусорных куч, финно-угорский и балтский субстраты. Рюкзак стоял посреди комнаты, и, несмотря на страх перед экзаменами, где-то в области сердца жила тихая теплая радость. Но случилось так, что за две недели до отъезда я сломала руку. Это удивительно, как внезапно могут нарушиться планы, ты предполагаешь одно, но апельсиновая корка, которая валяется на дороге, знает, что будет совсем по-другому. Поразительное невезение! Я так долго лелеяла эту мечту, что не могла сразу от нее отказаться. Решив, что это сильный ушиб, целый день ходила из угла в угол. На следующий день меня уговорили пойти к врачу. Приговор был безжалостным: три недели в гипсе и месяц щадящего режима. Можно было ставить крест на скелетах, закатах, языках костра и серых глазах, по которым вздыхал весь первый курс. Я рыдала на больничной лестнице, ничуть не стесняясь ни врачей, ни больных, как будто в детстве, надеясь, что кто-то сжалится и все исправит. Но точно так же, как и в детстве, никто не пришел на помощь, я вытерла слезы и пошла домой. На улице пахло молодой зеленью, тот самый запах, который предчувствуешь, когда зима только начинает уступать место весне, днем снег тает, а вечером замерзает, и только этот сумасшедший запах говорит: будет весна, будут новые листья, будут безумные закаты и зябкие рассветы, длинные ночи, языки костра, лица друзей, то выступающие, то пропадающие в темноте, неуверенный перебор гитары и чай в алюминиевой кружке с иголками, упавшими с нависающих веток сосны. «Ай-ай, бедная девочка!» – сказал прохожий кавказской национальности. Я тогда не знала, что будет именно так, но чувствовала, что потеря непоправима. Как же мне хотелось туда, где работа от рассвета до заката, согнутые спины, палящее солнце, неподъемные лопаты со свистом врезаются в сухую глину, и грязные куски керамики лежат горкой на блеклом квадрате специальной бумаги с загадочным именем «крафт».
Об экзамене по археологии отзывались с ужасом даже бывалые студенты. Перед ним обычно проходило собрание участников экспедиции, которым, как ни странно, экзамен давался легче, что служило причиной некоторого ажиотажа при записи желающих. Студенты толпились в коридоре перед дверью и радостно обсуждали необходимый набор продуктов, которые исчислялись почему-то исключительно литрами. Солнце било в окно сквозь ветки клена и нагревало гипс на сломанной руке, едва уловимо пахло больницей, мне было грустно, я думала о том, что ужасно выгляжу и что серые глаза никогда не посмотрят в мою сторону. Несчастье отделяло от остальных, но я утешала себя тем, что обязательно поеду на следующий год туда, где летними ночами к костру слетаются мотыльки, где в поле кричит коростель, где под утро выпадает дымчато-жемчужная роса, и, если станешь ею умываться, то непременно вырастешь статной красавицей с соболиными бровями, румянцем во всю щеку и ямочкой на пухлом подбородке. И вот все слушают инструкции о трудовой дисциплине и распорядке дня, а я созерцаю глубокое наблюдение, записанное на парте такой же страждущей от несправедливости бытия душой («в горячей жажде опохмелки все остальные чувства мелки»). Меня не будет там, где ночью по палатке стучат капли дождя, бутылка ходит по кругу, кто-то перебирает струны гитары, кто-то заглядывает в серые глаза… Я внезапно вспомнила, что гипс мне должны снять через неделю после отъезда, подняла руку и сказала: «А можно я приеду попозже?». Глава экспедиции почему-то ответила: «Что ж, приезжай». Наверно, она почувствовала, что мне очень хочется туда, где в полдень над полем дрожит легкая дымка, трава от жары гнется к земле, мир медленно покачивается, изгибается по краям, словно мы на дне гигантской чаши, сосны наклоняются, по полю к курганам скатываются сухие иголки, березовые листочки и мелкие мошки, падают в воду и уплывают в Каспийское море. Экзамен я сдала на «отлично». Рука под гипсом оказалась бледно-зеленоватой в розовую крапинку, кожа болталась мешком, и все это было припорошено ровным слоем белой гипсовой пыли. Тетенька в белом халате долго рассказывала о том, как надо лечиться дальше, но я не собиралась ходить ни на гимнастику, ни на массаж, а на следующий же день уехала в экспедицию. Меня провожала мама, которая всю дорогу до автовокзала повторяла: «Может, не поедешь?» и долго махала вслед.
В забитом старухами и узлами автобусе я ехала туда, где на высоком волжском берегу, свернувшись в клубок, спят курганы. Река еще маленькая, узкая и мелкая, она убегает за горизонт, унося моторные лодки и неосторожных купальщиков. По вечерам бывает так тихо, что слышно каждое слово, произносимое на другом берегу. Журчит вода, вьются роем комары, блестит лунная дорожка, и кажется, надо только вдохнуть аромат ночных цветов, и легко сможешь побежать по ней в страну чудес и суеверий. Лучше ехать по реке на маленьком катере, который отплывает рано утром по вторникам и четвергам. На пристани собираются дачники, родители, навещающие детей в лагерях, грибники и ягодники, подростки с гитарами и громадными рюкзаками, старушки в старомодных платочках с лукошками, бабки с мешками, рыбаки в бесформенных куртках и бесконечных сапогах. Мальчики и девочки располагаются на носу и всю дорогу поют. Внизу после споров и криков, кто имеет, а кто не имеет права на сидячее место («Я – беременна!» – заявляет какая-то девушка), все успокаиваются и начинают дремать. Лучше всего сидеть на корме и притворяться, что помнишь шлепающие по воде колеса, дам в вуалетках и джентльменов в котелках, в каком-нибудь девятьсот третьем году отправляющихся на археологическую экскурсию. Медленно проплывают берега, покрытые сосновым лесом. Высокие прямые стволы, светло-коричневые и золотистые в утренних лучах солнца, сменяются лугами с застывшими коровами, возбужденными собаками и бредущими в неизвестном направлении пастухами. У самой воды стоят палатки рыбаков, от костров поднимается едва заметный дымок. Турбазы и пионерлагеря с покосившимися деревянными мухоморами вдоль узкой полоски песка еще спят. От деревень к реке сбегают огороды: капустные грядки, кусты смородины, мелкие цветочки картофеля. Катер старательно стучит мотором. Волны плещут в пристани и деревянные мостки, покачивают привязанные лодки и оранжевые бакены с табличками – тридцать восьмой километр, тридцать девятый. Река изгибается, и за одним из извивов становится виден крутой желто-коричневый обрыв, обрамленный зелеными кустами. Еще немного, и появятся круглые спины курганов. А вон там – мелькает  наш экспедиционный флаг. Приехали!
«Ну, что там особенного? Зачем ты туда ездишь? - говорили мне. – Тяжелая нудная работа, плохие бытовые условия». Я возражала, рассказывала об азарте исследователя, по форме насыпи определяющего количество захоронений, о внутреннем трепете, с которым втыкаешь лопату в покрытый дерном курган, об атмосфере дружбы и взаимопонимания, о чувстве того, что ты нужен, о странном слиянии с местом, которое откликается на состояние твоей души, об удивительном соединении природы и истории, порождающем ощущение взаимопроникновения двух бездн. Там, за горизонтом, трудовые дни и бессонные ночи, черный хлеб с солью, манная каша на воде, беседы у костра, настоящие друзья и первая любовь, а еще – поразительное чувство единения с деревьями, травой, небом, звездами, с вечно утекающей в море рекой, ощущение себя частью космоса, вмещающей в то же время и этот мир, и множество других. Там люди не похожи на своих городских двойников, там смеются без грусти, печаль коротка, дыхание всегда легкое. Там нет одиночества, потому что нет времени быть одному. За два дня поля человек узнается лучше, чем за два года мимолетных встреч, исчезают привычные маски. Там находится место каждому, там всегда помогут, там невозможны долгие размолвки. Есть только упорный труд и желание сделать открытие. Экспедиция - как болезнь. Заболевают не все, но некоторые не смогут забыть до следующей весны, до первых весенних костров и обменов понимающими взглядами это странное молчаливое единение людей. Скоро. Скоро. Мы уедем туда, где нас ждут, где нам будет хорошо. Пора!