Тройка

Воспоминания выцветают. Оглянувшись, видишь лишь блеклые пейзажи. И напрасно стараясь вернуть хоть что-нибудь, с горечью убеждаешься, что от прошлого не осталось ничего, кроме пыли и хлама на чердаке. Оно возвращается только во сне. Мне часто снится дорога из школы с чахлым подорожником, лужами, трещинами и следами шин. Время от времени на ней возникали пронумерованные квадраты. Раз, два, три, развернуться и снова – раз, два, три. Бренчат карандаши в деревянном пенале, бант распустился, колготки сползли, туфли на вырост хлопают по асфальту.
Дорога начиналась от школьных ступеней. Совсем не помню себя по ним всходящей, а только спускающейся. И так я постоянно спускаюсь с крыльца, прохожу мимо растрепанной березы, вписанной в квадрат чахлой травы, сквозь дыру в низком заборе из металлической сетки, мимо киоска «Союзпечать» (некоторые из одноклассников навсегда застряли около), мимо воняющего подвалом магазина «Овощи-фрукты», жестяной палатки, охотно исправляющей обязанности местной газеты, мимо столь же иллюзорной ограды стадиона, мимо вечно согнутой бабки на обвитом колючей проволокой огороде, мимо гаражей и прижавшихся к ним мусорных баков (знак несомненного родства) на краю чудного пустыря, поросшего репейником и консервными банками.
Дорога была сама по себе, существовала вне моего желания, одна и та же весной, осенью, зимой. Менялось только время, за которое я ее одолевала. То пролетала, предвкушая обед и очередной том приключений, то еле ползла, цепляясь взглядом за каждую мелочь, и только однажды повернула в другую сторону. Шла по слегка подтаявшему снегу, глотала слезы и думала «за что?». Более ничего связного не получалось.
В самом начале третьей четверти, когда солнце, отражаясь от сугробов, выбивало из глаз совсем другие слезы, когда мальчишки играли в снежки на школьном дворе даже во время уроков, учитель физики сказал: «Мне не нравится, как ты стала заниматься. В этой четверти получишь три». Я не поверила, так как была одной из лучших учениц, и, на мой взгляд, не давала никаких оснований для столь безутешного умозаключения. К физике я всегда относилась с отвращением.
Предмет, брошенный вверх, всегда падает на землю с одной и той же скоростью, погруженный в воду, всегда вытесняет жидкость, равную своему объему. Плюс и минус неизменно притягиваются. Катящийся шарик будет остановлен силою трения. Вечный двигатель создать нельзя. Отталкивающая механистичность. Все взаимно обусловлено, вытекает одно из другого, и каждое действие имеет абсолютно предсказуемые последствия. Божественная скука. А учителю, вероятно, казалось, что живую жизнь нельзя прожить без мертвой физики. Был он очень высоким, плотным, но не толстым, широкоплечим, с седыми усами и начинающей седеть пышной шевелюрой. И на мои метр пятьдесят восемь производил впечатление чего-то невыносимо огромного. Рядом с ним было тяжело дышать.
На перемене перед физикой учили все. Я тоже открывала учебник и прочитывала ровно одну строчку домашнего задания. Затем мои глаза сами собой поднимались вверх и упирались в интересную картинку оказания первой помощи, висевшую около медпункта, еще я изучала зеленую скамейку, стоявшую в коридоре, и могла бы по памяти нарисовать все трещины, царапины и плохо обработанные сучки, но, войдя в класс и заняв свое место, сразу начинала жалеть о потерянном времени. Когда начинался опрос, по телу проходила волна мелкой дрожи, и как-то неприятно слабели колени. Палец преподавателя медленно скользил по списку. Он выбирал не сразу. Мог, например, вызвать несколько человек и предложить им самим решить, кому идти отвечать. Или назвать фамилию и, пока ученик на негнущихся ногах выбирается из-за парты, а остальные облегченно вздыхают, передумать и вызвать другого. Отчего такой страх? Разве трудно выучить и воспроизвести параграф школьного учебника? Нет, не трудно. Но во время ответа тебя постоянно с ехидной улыбкой спрашивают: почему это так, а не иначе, уверена ли ты в этом, может быть, подумаешь получше. Обыкновенно после первого же вопроса даже бойко отвечавший ученик сбивался, начинал путаться и доходил до самых парадоксальных утверждений. Класс подобострастно хихикал. Ответ превращался в моральную пытку.
Лоскутья прошлых переживаний чем-то напоминают пропахшие нафталином тряпки, развешенные по балкону хлопотливой старушкой. Зачем-то каждый месяц она проветривает старые платья и побитые молью кофточки. На самом деле они ей не нужны, она никогда их не наденет. После ее смерти родственники будут мешками выносить на помойку старое барахло. Точно так же время от времени перебираются воспоминания: поношенные пейзажи и отзвуки ушедших ощущений. Зачем я все время мысленно возвращаюсь на школьное крыльцо, спускаюсь по ступенькам и отправляюсь домой по изученной до мельчайших подробностей дороге? Зачем мне снятся пустые школьные коридоры, вытягивающиеся в длинный серый тоннель? Я иду по нему, плечо оттягивает сумка с книгами, и никакого просвета впереди.
Когда вспоминаю школьные годы, то понимаю, что, хотя я считалась «почти отличницей», но на самом деле хорошо не-училась. Уроки всегда старалась сделать прямо в школе. Алгебру на истории, а историю – по диагонали во время ответа другого ученика. Львиную долю досуга посвящала бессистемному чтению. Ходила два раза в неделю в библиотеку и большую часть времени жила в мире своих и чужих фантазий. Школа была повинностью, учиться было неинтересно. По-видимому, только учитель физики смог это почувствовать. Его угроза сначала показалась несущественной, и первая тройка не слишком обеспокоила, я заволновалась, получив вторую. Серьезность ситуации подчеркивало то, что она была поставлена из-за неточности, на которую можно было посмотреть сквозь пальцы. А можно и не посмотреть. Я решила «как следует» заняться физикой. Но глаза смотрели в учебник, а мысли бродили неизвестно где, так что приходилось несколько раз перечитывать одно и тоже, после чего рука сама тянулась к книжной полке. В то время я обожала английские романы, и чем толще была книга, тем лучше. Мне нравилось неторопливо переползать из одной главы в другую, мысленно бродить по туманным улицам Лондона или скитаться по полям среди облачного неба, зеленой травы и бесконечных изгородей. И вот вместо этого я должна изучать какую-то силу трения, какие-то тележки, которые куда-то катятся и все время останавливаются, не достигнув цели. Мир плоский, двумерный, серо-коричневый и множество ярких многокрасочных миров…
Ужасный день приближался. Я знала, что в третий раз он обязательно вызовет меня к доске. Когда шла, то думала только о первой фразе, которую произнесу, повернувшись лицом к разрешившему себе дышать классу, о том, как протолкну ее сквозь зубы. Вторая обычно дается легче, а третья получится сама собой. Открываю рот и говорю: «Силой трения называется…». И сразу – вопрос. И сразу – теряю мысль и сбиваюсь. Кое-как вспоминаю определение учебника. Мало ли что в учебнике, головой тоже надо думать. Я пытаюсь, но получается плохо. Ладони влажные, в пальцах крошится мел. Сердце обрывается и начинает падать куда-то вниз. Все пропало. Едва удается выдавить несколько фраз. Затем решаю на доске задачу. Формула. Я ведь ее знаю. Знаю, но не помню. Вспомню потом, вернувшись на свое место. Страшно чешется между лопаток. Кто-то подсказывает. А! Умножаю, делю… Подумай, как следует. Тупо смотрю на ряд кривых цифр. Все верно. Или нет? Ах да! Я поделила шесть на два и получила четыре. Но ведь это не ошибка?! Стираю ладонью, хотя рядом лежит мокрая тряпка. Все!
«Ну, и как ты считаешь, что тебе надо поставить?» – спрашивает учитель физики. Поставь что угодно, только бы поскорее вернуться на свое место, сесть, чтобы постепенно унялась дрожь. Лучше четыре, ведь я ответила, хотя и ошиблась в подсчете. «Так как? Что тебе ставить?» В горле пересохло. Я смотрю в окно, там ходят люди. Бегают краснощекие дети, кидаются кусками льда. Если попадут, будет очень больно, выступит громадный синяк, фиолетовый с нежно желтыми прожилками, будет долго заживать... Только не «три»! Что скажу родителям? Учитель ждет ответа. Класс замер. Молчу. «На пять ты не ответила, четыре или три?» Сказать «три» – невозможно. «Четыре» – значит дополнительный вопрос. И я продолжаю молчать, надеясь на чудо. «Хорошо, я задаю тебе вопрос, отвечаешь – четверка, нет – тройка». Я киваю головой. Вопрос ставит меня в тупик. В холодном отчаянии, подождав немного подсказки не из класса, а скорее с неба, сознаюсь, что не знаю ответа. «Но это же так просто! Тебе следует больше заниматься. Садись, тройка».
Пальцы, перепачканные мелом, оставляют белые пятна на тетради, учебнике, портфеле, на подоле коричневого платья. Я смотрю в окно, но ничего не могу разобрать. Если дышать глубоко и тереть переносицу, то можно удержать подступающие слезы. Только не на уроке. Он скажет: «Нечего рыдать, надо учиться, как следует». Только бы удержать. Ненавижу физику! Как будут огорчены мама и папа. Только не плакать. Закусить губу. Протереть очки. Закрыть и открыть пенал. Только не плакать, только не плакать. Еще полминуты. Пылинки пляшут в солнечном луче. Звонок!!!
Дела давно минувших дней, но до сих пор так больно сжимается сердце, когда я думаю о том, как трудно удержать подступающие слезы. Как ненавидишь себя за слабость, но предательская жидкость все равно собирается в уголках глаз. Невероятное усилие воли требуется для того, чтобы остановить комок рыданий где-то в горле. Я стояла у окна и смотрела на мусорные баки, на кучи грязного снега, на счастливых первоклассников, ошалевших от свежего воздуха. Казалось, что жизнь кончена. Подумать только, всего час назад все было совсем другим. На стене висят выгоревшие картинки, на грязно-зеленой скамейке следы чьих-то огромных подошв. В цветочных горшках валяются фантики, огрызки яблок и недоеденные пирожки. Мир бесконечно мрачен и похож на длинный-длинный коридор, которому не видно конца. Никогда больше не будет ни солнца, ни смеха, ни радости. Первый раз со мной обошлись так несправедливо. А может, учитель прав? Я не любила и не учила физику. Я не знала ответа и получила по заслугам. Жизнь – это не просто и легко, это тяжелая и нудная обязанность. Хочешь иметь хорошие оценки, изволь чем-то жертвовать. Хочешь быть первой - подчиняйся правилам. Но не слишком ли это большая жертва – сны и фантазии? Если жить, как бы пробиваясь сквозь кирпичную стену, стоит ли жить вообще?
Выйдя из школы, я повернула в другую сторону. Невозможно было вернуться домой, в привычный уют со всей этой тяжестью на сердце. Шла по подтаявшему снегу, глотала слезы и заново переживала минувшие события. За что он со мной так? Время от времени учитель физики выбирал себе какого-нибудь хулигана или безнадежного тупицу и обращал его в главный объект своих шуточек. Помню одну девочку, начинавшую краснеть в начале урока и к концу своим цветом напоминавшую переваренного рака. Мы хохотали. Замечу в скобках, что как-то раз на одной из контрольных она сидела позади меня и не давала спокойно работать, втыкая в спину колпачок от чернильной ручки: «Дай списать!». Я злилась и не реагировала. Тогда она воскликнула: «Дай списать, а то учительнице пожалуюсь!».
Отчего это случилось именно со мной? Я не могла найти ответа на этот вопрос. Вместо этого придумывала резкие и твердые слова, которыми учитель был бы сражен наповал. Или воображала, как, выучив всю-всю физику, докажу, что достойна четверки. А потом словно очнулась и поняла – поздно. В дневнике стоит жирная красная тройка, выпирающая из положенной ей клеточки. Бороться дальше бесполезно. Портфель, казалось, стал тяжелее в два раза. Я обошла вокруг всего микрорайона и ужасно устала. В довершение несчастного дня поскользнулась и упала на ледовой дорожке, рассыпав веером книжки, ручки и тетрадки по просевшему ноздреватому снегу. Дневник промок, тройка побледнела и утратила вид торжествующей наглости. Сильно ныло колено. Пора идти домой.
Береза, заваленная кучами снега, дыра в заборе из проволочной сетки, киоск «Союзпечать», закрытый на обед, старушка с авоськой осторожно спускается по обледенелым ступенькам магазина «Овощи-фрукты». Она думает только о том, как бы не упасть. Ей нет никакого дела ни до меня самой, ни до моих оценок. По школьному стадиону мчатся лыжники, на солнце вспыхивают стальные наконечники лыжных палок, за ними бежит маленькая собачка и громко лает. Женщина ведет за руку маленькую девочку, девочка хнычет. Около киоска, торгующего хлебом, кричат и дерутся из-за крошек воробьи, время от времени самые удачливые вылетают из кучи, жадно заглатывают добычу и снова кидаются в драку. И вот там, в треугольнике, образованном киоском, магазином и палаткой, меня осенило. Изменился ли от тройки мир вокруг меня? Нет. Волнует меня то, что думает обо мне учитель физики? Ни капельки. А чье же мнение имеет значение? Очевидно, что только мое собственное. А на самом деле мне на эту тройку, как и на саму физику, глубоко наплевать.
Я шла домой знакомой дорогой. Овощная палатка, ограда стадиона, засыпанный снегом пустырь, кошки в мусорных контейнерах. Я как бы возвращалась из школьного мира в свой собственный, который жил отдельной жизнью. Ценности одного с другим никак не совпадали. С каждым шагом огорчение становилось все меньше и меньше, как бы спадало слой за слоем. Подумаешь, какая-то тройка! Впереди ждал обед и очередной том приключений, колено перестало болеть, и я поймала себя на мысли о том, что очень скоро открою толстую книгу с яркими рисунками. Дорога из школы была сама по себе, и я была сама по себе, и в то же время она вела меня домой, в мой мир снов и фантазий. Она освобождала точно так же, как текст. А теперь, как и все прошлое, сама стала текстом. И тем не менее, когда становится совсем плохо, я закрываю глаза и начинаю спускаться со школьного крыльца. Мимо, мимо, мимо…