Лишние люди 1. Игнатьич

     Роман Игнатьевич, тяжело вздохнув, отошёл от запылившегося окна. Очередной серый день, облик которого он увидел сквозь стекло, не располагал к радостным мыслям. Окинув исподлобья тяжёлым стариковским взглядом маленькую неприбранную комнатку, он взял со стола пачку "Беломора", в которой оставалось лишь две папиросы, и вернулся к окну.
         Открыв форточку, Игнатьич, как называли его соседи, привычным движением смял мундштук папиросы и закурил. Крепкий, едкий дым проник в его легкие, и старик зашёлся кашлем. "Опять, - подумал он, недружелюбно глядя на дымок, поднимавшийся вверх, - А ведь Нюрка-покойница предупреждала…" Да, врачи и умершая полтора года назад жена Игнатьича - Анна Фёдоровна - строго-настрого запрещали ему курить, но… Что ему оставалось?
     Когда Игнатьич начинал задумываться о том, как и чем он живёт в последнее время, он не находил окружающей его обстановке другого названия, кроме как "пустота". Пустота царила во всём: его жена, единственный человек в жизни, без которого он никак не мог обойтись, умерла;
Есть дочь Светлана, но у неё своя семья и ей нет дела до брюзжания старого отца, до его болячек и вечного недовольства происходящим. Её хватало лишь на то, чтобы позвонить Игнатьичу в день рождения, да ещё, может быть, на Новый Год. Виделся отец с дочерью последний раз на похоронах Анны Фёдоровны.
     Игнатьич не знал, то ли они с женой так воспитали свою дочь, то ли её муж, человек, считавший себя членом "высшего общества" не одобрял встречи Светланы с двумя полунищими стариками, но так или иначе, Игнатьич крайне редко общался с дочерью.
     Порою, его душу согревало понимание того, что у дочери, в общем-то, всё в порядке, всё хорошо, что она ни в чём не нуждается. Он вспоминал, как года два или три назад, он, ещё с женой, был у Светланы в гостях. Игнатьича, простого русского мужика-работягу, поразила обстановка, в которой живёт его дочь: роскошная четырёхкомнатная квартира, шикарная иностранная машина, безумно дорогая мебель…
     Игнатьич ещё раз затянулся папиросой, но кашель стал нестерпимым и он выбросил её в форточку. Прошаркав тапками, он подошёл к облупившейся от времени тумбочке и включил старый, повидавший многое на своём веку "Рекорд". Минут через пять, на долго прогревавшемся экране появилась картинка - по телевизору показывали концерт. Какая-то дико размалёванная девица, в юбке, с трудом прикрывавшей её живот, передёргивая худыми ногами, весьма немузыкально пыталась донести до зрителей как же сильно она кого-то любит. Игнатьич посочувствовал объекту страсти этой "певицы", но потом ему стало противно смотреть на такое убожество, и он выключил телевизор, заставив девицу замолчать.
     Поразмыслив немного, он прошёл в кухню, сел на стул и взял со стола вчерашние "Известия". По старой, многолетней привычке, Игнатьич начал чтение газеты с передовицы, но, поняв, что его почему-то уже совершенно не беспокоит "дальнейшее нагнетание напряжения в отношениях между правительством и парламентом", отложил газету в сторону. Делать было совершенно нечего.
     Игнатьичу стало ещё тоскливее, оттого, что он сидит и не знает чем ему заняться. Он никогда не был бездельником. Всю свою жизнь он честно работал, чтобы получить квартиру, чтобы поставить на ноги дочь, чтобы было, что оставить внукам. Да, у него есть квартира, да у дочери всё хорошо, а он сам? Его собственные ноги понемногу отказывают, курить ему запретили, заняться нечем. Такая жизнь была Игнатьичу невмоготу. Он захотел было позвонить кому-нибудь из старых друзей, но вспомнил, что Серёжка - их всегдашний заводила - сейчас на даче с детьми, Петька - в больнице, а Колька… Колька - на кладбище.
     И тогда Игнатьич решился. Порывшись в карманах, он достал последние деньги (ничего, послезавтра - пенсия), неторопливо оделся и вышел из дома.
    
     На улице какие-то молодые ребята, смеясь и изредка переругиваясь, занимались ремонтом красивой машины, стоявшей, почему-то, на газоне у его дома. Маленькие соседские девчонки задорно прыгали через скакалку, а их сверстники рядом на площадке гоняли мяч. Даже в такой хмурый день, вся эта картина была яркой, весёлой и жизнерадостной. Игнатьич, в своём грязно-сером не по сезону пальто и мятых коричневых брюках, каким-то мрачноватым призраком проскользнул мимо царившей вокруг суеты и вышел со двора.
     Там, куда он направился, ещё три-четыре года назад всегда была шумная толпа, споры в очередях, иногда и драки. Да и теперь свежевыкрашенная вывеска "ВИНО" не очень-то гармонировала с тем, что творилось под ней: пять-шесть бомжей, парочка таких же, как Игнатьич, одиноких стариков, да кучка полупьяных подростков полусидела-полустояла у дверей с ободранной краской. Едва лишь он подошёл к магазину, как к нему подскочили двое на вид не совсем трезвых мужиков и произнесли ставшую для них, видимо, уже дежурной фразу: "Ну, что? Возьмём на троих?" Игнатьич молча кивнул.
     - Давай деньги, отец, - произнес один из них, молодой, худощавый парень без двух передних зубов и с давно не мытыми волосами, - Сейчас, я мигом.
     Через пару минут он вернулся, держа в руке пол-литровую бутылку водки.
     - Отойдём, что ли куда-нибудь, - предложил парень, - нельзя же здесь…
     Метрах в пятидесяти от магазина был небольшой скверик - излюбленное место местных алкашей. С трудом поспевая за своими более молодыми спутниками, Игнатьич доковылял туда и сел на скамейку, пытаясь отдышаться.
     - Один момент, - выдохнул второй из "компаньонов", здоровенный мужик, лет пятидесяти с небольшим, с красным до неприличия лицом, и вытащил откуда-то из недр своей необъятной куртки три пластиковых стаканчика, - наливай, - кивнул он "худому".
     - Ну-с, за знакомство, - торопливо ответил парень, раздав всем наполненные стаканы, после чего моментально осушил свой.
     - За знакомство, - согласившись, кивнул Игнатьич и, не торопясь, выпил.
     После того, как новоявленные "друзья" выпили по второму стаканчику, неожиданно обнаружилось, что бутылка опустела.
     - Продолжим? - залихватски спросил "худой", который из всех троих проявлял в этом вопросе наибольшую активность.
- Продолжим, - подтвердил Игнатьич и, предвидя следующую фразу "худого", полез в карман за деньгами.
     "Краснолицый" тоже достал пару мятых бумажек и отдал их "худому", который, слегка покачиваясь, побежал обратно к магазину.

     Когда он вернулся, то отвыкший от водки, а потому изрядно нетрезвый Игнатьич успел вкратце изложить "краснолицему", которого звали Володей, обо всех своих неприятностей.
     - Сука твоя дочь, - вздохнул Володя, - да и муж её… - он коротко ругнулся.
     - Не говори так, - полупьяным голосом жалобно попросил Игнатьич, - тут и моя вина есть.
     - Ну, как хочешь, - не стал спорить Володя и повернулся к "худому". - Принёс?
     - Конечно, - тот поставил на лавочку ещё одну бутылку. - Открывай!
     После того, как "худой", именовавший себя Димой, сбегал за третьей бутылкой, и она была откупорена, новые знакомые начали дружно успокаивать расчувствовавшегося Игнатьича. Он слушал их, уже с трудом понимая, о чём они говорят. Он не слышал их слов. В его голове вертелась совсем другая мысль: "Почему? Почему у этих, в общем-то, опустившихся людей, я нашёл больше понимания и поддержки, чем у собственной дочери? Что я сделал не так?" Но ответа старик не находил.
     Начали сгущаться сумерки и Дима, внезапно вспомнив, что его кто-то ждёт, неуверенной, но достаточно быстрой походкой удалился, предварительно сердечно попрощавшись с собутыльниками. Володя некоторое время ещё сидел на лавочке, держа за плечи пьяного Игнатьича, но затем и он, взглянув на часы, извинился перед стариком и тоже ушёл. Игнатьич  вновь остался один. Он уже ни о чём не думал.
     Он сидел с закрытыми глазами, стараясь не завалиться на бок, как вдруг, неожиданно, как неясная, смазанная картина у него перед глазами пронеслась вся его жизнь. Голодные, холодные, грязные детские годы, когда он беспризорником ночевал в подъездах и под горящими котлами. Война, куда он ушёл добровольцем, и где был тяжело ранен. Рождение дочери, похороны жены, его нынешняя маленькая пыльная квартирка… "Что ты сделал за свою жизнь? К чему ты пришёл? Чего ты добился?"
Внезапно от этой гнетущей тоски, да и от выпитой водки, пожалуй, тоже, у Игнатьича заболело сердце. Сначала его защемило, а затем, неожиданно, резкая, страшная по силе боль пронзила насквозь всё стариковское тело. Схватившись за левую половину груди, он рухнул со скамейки и, зачем-то стал отползать на газон, в кусты. Кроме боли он не чувствовал ничего.
     Проходившая мимо влюблённая парочка с недоумением взглянула на скорчившегося грязного старика и, решив, что он всего лишь сильно пьян, отвернувшись, скрылась из вида.
Игнатьич перестал чувствовать боль. Он лежал, уткнувшись лицом в траву, и от её запаха угасающему разуму стало казаться, что по этой траве навстречу старику бежит его дочь, только почему-то совсем маленькая. Она звала его, протягивала к нему руки, звала к себе… Игнатьич потянулся к ней, приподнявшись на локтях, но старое больное сердце не выдержало, руки подкосились, и он опять упал на траву. Его прокуренные лёгкие выдохнули в последний раз и дыханье остановилось.

     На следующее утро какой-то бомж, пробираясь между кустами в поисках пустых бутылок, наткнулся на безжизненное тело Игнатьича.
     - Эй, приятель! - произнёс он. - Пора вставать!
     Но старик уже не мог ответить ему. Равнодушно хмыкнув, бомж продолжил свои поиски.
     Когда вечером он опять проходил мимо и увидел, что Игнатьич лежит там же, где и был, после недолгих раздумий, он, наконец, сообразил, что старик мёртв. Озираясь по сторонам, он торопливо обшарил карманы одежды покойника, но ничего не нашёл и, плюнув, счёл за лучшее поскорее уйти.
     Через пару часов тело Игнатьича всё же обнаружили и отвезли в морг. Поиски родственников ни к чему не привели и "неизвестный мужчина, на вид лет семидесяти, без признаков насильственной смерти" был сожжён за государственный счёт.

     Прошло полгода и наступил день рождения Романа Игнатьевича. Светлана набрала номер его телефона, но никто, разумеется, не ответил. "Наверное, с друзьями встретился. Празднует, - подумала она и повесила трубку. - Ладно, сам перезвонит".