Бред

БРЕД
Часть первая
***
Я – алкоголик. Вряд ли вам интересно будет слушать мою исповедь. Ведь алкоголики – это люди, которых все дружно ненавидят. К этому тоже надо привыкнуть.
Уже неделю пью не на свои. Неделю назад угощала целую команду – пропили все, совсем все.
Нет, вы не подумайте, я не пью как подзаборная шлюха, вовсе нет. Все происходит очень прилично – в дорогом баре: там обычно все начинается. А потом... а потом неделю, две, три – не могу выйти из штопора.
Мои друзья это знают и последнее время не приглашают на вечеринки, заботясь о моем здоровье. Но мне их забота не нужна!
Невыносимо, когда наступают ломки: голова перестает воспринимать простейшие мысли, понимать элементарные фразы, все как в тумане, иногда могу даже не слышать звонка телефона – он нагоняет меня издалека, и я не успеваю подойти, потому что ноги не слушаются, тело недвижимо и сигарета выпадает из рук.
А ведь это мог звонить тот человек, который обещал сегодня угостить меня. Да вы не думайте, я расплачусь, когда напьюсь. Когда я напиваюсь, человеческое, святое, доброе и правильное уходит на второй, а то и сотый план. Мне все равно, с кем спать, мне все равно, чем шлифовать, мне безразлично, кто меня угощает! Кто девушку ужинает, тот ее и танцует.
Они все одинаковые. Значение имею только я, и больше нет ничего важного в этой жизни. Просто никто не может оценить меня, у меня никого нет, я совсем одна... и если бы не было возможности выпить – я бы сошла с ума!

***
Сначала была луна, полная, круглая, будто широко открытый глаз далекого от меня бога. А потом он исчез и пошел дождь. Я знаю только одно – я была счастлива до безумия, до изнеможения, до абсурда. Город был со мной за одно, он шептал мне тихие мелодии, и легкие порывы прохладного ветра отзывались в душе города мелодичными перезвонами колоколов и стенаньями разбитых окон. Город пел.
Сидя на берегу реки, я слышала ее тихий голос: он рассказал мне, что одиночество – это лишь иллюзия, или желаемое, придуманное мной и дающее мне свободу; что мои мысли – это лишь отголоски мировых мыслей, а я – только часть этого большого и прекрасного мира. А я не поверила ему и ушла. Шелест травы пояснил мне, что мои представления – суть представления миллионов подобных мне, а мои надежды – дополнения к надеждам тысячелетий. А я не поверила. Стены церквей шептали, что все пройдет, что все это – от бога. А я – язычница. Я – не поверила.
И лишь одна мысль неотступно терзала меня. Я поняла, что даже спрятавшись в стенах города-счастья, укутавшись его туманами и захлебываясь его красотой, я не перестану ненавидеть тот час, когда мама сказала, что у нее будет ребенок, что у нее будет дочь, что у нее буду я. Глупые мысли... но нет от них спасенья, нет коробочки, в которую можно бы было их спрятать, нет оружия, чтобы с ними бороться. Ничего нет, кроме надежды на город счастья и на глупый желтый диск на небе. Больно.
Больно оттого, что настанет тот день, когда я обязана буду вернуться в свою настоящую жизнь из этого рая, когда шум машин заменит голос города, а мысли не смогут пробиться через стены разговоров и глупых фраз. Но у меня было еще два дня – сущий пустяк, только без этого пустяка невозможно выжить.
Как описать мне то, что подарили мне минуты и часы этого города, как объяснить, что каждую минуту мне хочется петь и плакать, смеяться и рвать на себе волосы, зачитываться стихами и просто молчать, улыбаясь просторам этого города. А он смешной и трогательный, наполненный тихой грустью, он безупречно красивый и строгий, как преподаватель, он нежный, как самый искусный любовник, он теплый, как картина пастелью, и влажный, как глаза расстроенной девушки. Подъезжая к нему будто снимаешь грязные одежды прежде чем прыгнуть в теплую, ароматную ванну, которая будет ласкать твое тело и греть твою душу, которая расскажет тебе кто ты, зачем ты существуешь, что самое дорогое в твоей жизни, а что – лишь очередной пустяк. Все кажется таким простым и таким сложным, но очень близким и родным.
Город-сказка, город-мечта, город-счастье... миллион названий можно придумать ему, но название у него одно, которое трудно выговорить, им невозможно поделиться, потому что этот город только мой. Попав туда, я больше не полюблю ни одного города с такою же силой, мне больше не к чему будет стремиться, мне больше нечего будет желать – только надежда на еще одну встречу, только еще одна ночь с ним – и ничего не надо.
Кто-то влюбляется в женщин, посвящает им стихи и жизнь свою, кто-то сходит с ума по мужчине, дарит ему себя и много-много детей. Но что делать мне, когда я люблю, схожу с ума, страдаю, мучаюсь, теряюсь в этом мире – и все это от любви к городу, которую я никак не смогу реализовать, которую я даже не могу объяснить. И лишь ему могу я посвятить стихи, и лишь о нем могу мечтать во сне... Что же мне делать?

***
Он подарил мне белое белье. Нет, ну вы только представьте – абсолютно белое. Какая пошлость.  Неужели мужчины ничего не понимают в красивом белье? Что же мне теперь с ним делать, ведь оно не дешевое.
Я думала, что спряталась, уехала, назвав другое место назначения, запутав следы, по которым можно было меня отыскать. Уехала, сбежала. Неужели он так хорошо изучил меня, что смог найти, обнаружить мою берлогу. Конечно, все знают мое пристрастие к этому далекому и небольшому городу, но там много гостиниц, почему же он пришел именно в ту, где поселилась я. Как ему это удалось? И подарил мне белое белье – будто насмехаясь надо мной.
Какая пошлость – всю ночь не давать соседям спать, какая пошлость – скрипеть кроватью, какая пошлость – заниматься любовью в белых чулках.
Испугав девушку-администратора, ввалившись в гостиницу абсолютно пьяным в час ночи, чуть не сломав дверь в мой номер, он вошел и упал на колени передо мной. Что я могла поделать? Он уткнулся лицом в мой живот, с которого сползло второпях накинутое одеяло, и прорычал что-то непонятное. Его руки дрожали, прикасаясь к моему телу, его глаза... его глаза хотели сказать мне, что я для него – это нечто большее, чем просто любовница, но они это только хотели, а говорил он лишь, что это все скоро закончится, что у нас мало времени, совсем мало, что я не должна его прогонять, потому что у него больше не будет такой возможности – целой ночи со мной. Он был откровенен, он не хотел врать. Но я его заставила, потому что не могла, да и сейчас не могу, поверить в то, что он мне пытался рассказать. Он не любит меня, и это мне ясно; он уйдет от меня очень скоро – и это тоже я знаю, но тогда – да, да! – его руки тряслись, а глаза умоляли, и в окно безразличия полный тупо смотрел лунный диск. Я ничего не смогла поделать – какая пошлость.
"Ты прогони – и я уйду", "Если  ты не хочешь – я исчезну из твоей жизни". Ах, как же у него все просто: прогони, скажи, прикажи. Какая глупость!
Когда он касается меня, я вдруг понимаю, что ни о чем не хочу даже думать; когда его губы съедают мои, я жажду, чтобы он меня изнасиловал; когда он во мне – я не хочу чтобы это заканчивалось никогда. Но мое сердце может и не выдержать. Я прогоняла его, а он нервно ходил по комнате бледной толстой тенью, озаренной луной, и говорил, и молчал, и даже не хотел курить, хотя я высаживала уже третью сигарету за пять минут. Я узнала, что мучаю его, что просто обязана испытать оргазм с ним, что он меня хочет и что у нас совсем нет времени. И ни одной интересной новости – ничего захватывающего. "Какие все это глупости, -- хотелось мне закричать, -- ходи по комнате, присаживайся на угол кровати, нервно уходи в душ, пей кофе или просто лежи рядом – мне все равно, только делай все это, только будь здесь рядом со мной!" А если это не реально, то зачем мне все это?
Ты даже не сказал мне, что я красивая, или может умная, или может просто я нравлюсь тебе. Ты ничего не сказал, кроме того, что хочешь меня. Но извини, дорогой, меня хочет чуть ли не каждый встречный, так что же – я должна всем улыбаться?
Твои руки не были особо нежны, ты жадно съедал мои губы, ты даже сделал мне больно. Но что тебе от этого... ты ведь уехал утром, оставив записку рядом с дверью и даже не удосужившись сообщить мне, когда ты появишься вновь. Ты просто собрал свои вещи, будто так и надо, будто ты приходил на ночь к шлюхе. Только вот рядом с запиской не было двухсот долларов – верный признак того, что еще не все потеряно. Как же это пошло! Мне ничего уже не надо от тебя, мне даже уже не хочется твоих грустных глаз и жадных объятий, и даже не нужно тебя рядом всю ночь. Просто забери свои подарки, может быть это белое белье понадобиться тебе еще когда-нибудь, например, ты можешь подарить его жене, или очередной любовнице. Мне оно больше не нужно, поверь.

***
Я знаю, ты не хотел этого, но ты дал мне понять, что все, что я делаю не имеет смыла. Да, ты не хотел этого, ты просто спросил: "Зачем?". И  я не смогла найти ответа и до сих пор не могу.
Да, ты не хотел этого. Ты всегда пытался сделать меня лучше, изменить меня, помочь мне справиться с моими страхами. Но дело в том, что однажды ты спросил меня: "Зачем?". И ты не виноват, что я не нашла ответа.
Миллионы земных радостей, тысячи земных горестей пронеслись в моей голове, но и в них не было ответа. Они встали стеной, воплощая живой вопрос. Проплыли призраками надежды, улыбнулась из тумана вера и эхом звонкого колокольчика откликнулась любовь. Люди с их мимолетными радостями смешались в серую массу непонимания, поступки перестали осознаваться и даже ты спрятался луною за тучи. Все смолкло, не неся ответа. А коварный вопрос плодил миллионы себе подобных: кто я? что я значу? почему я это делаю? -- их очередь не кончалась, теряясь в дебрях фрейдовского самопознания. Руки озябли, голос стал почти неслышим, глаза потускнели – но не что не могло заслужить ответа. Но ты не виноват, что я потеряла покой, которого и так у меня было немного, самую малость для существования.
Коробы опавших листьев, увядание природы, тоскливые дожди, смена цвета, смена мыслей. Тоскливые звуки музыки, провозглашающей вечное, уже не спасают от одиночества, от разговора с собой, от навязчивых идей, оттого, что тебя нет рядом и нет ответа мне на твой вопрос. Холодные стены, выстуженные ветрами, пустые картины, отводящие взгляд, портреты живых и мертвых, чай, который давно остыл и время, убежавшее за полночь. Что может быть прекраснее этой звенящей пустоты? Лишь только ответ на вопрос "Для чего все это?". Пустота ради пустоты. Мысли ради мыслей. Песня только ради нее самой. И стук сердца во имя жизни. Только вот нет в этом смысла, а бессмысленность пугает.
Когда-то раньше, помниться, казалось, что должно вскоре придти счастье. Но оно не приходило, и уже все надежды лопались, как мыльные пузыри, и даже не хотелось обращаться к мечтам, чтобы зря не беспокоить их. Думалось, что хуже уже не будет. Только нет: лучше, чем когда-то быть не может, а вот хуже может быть всегда – это в простонародье называется "закон подлости". Только вот незадача: откуда же взялась сама подлость, ведь наверняка ее придумал какой-нибудь неустанный человек, безумный труженик, или просто безумец. Но вот он есть, этот закон, который предполагает, что ни на один вопрос человек не сможет найти ответа, потому что вопрос никогда не бывает один, он несет за собой целые мешки еще более неразрешимых проблем, еще более каверзных вопросов, и справиться с их бесконечным полчищем невозможно за какие-то жалкие 50—70 лет. И все-таки не найдя ответов, не найдя покоя, приходит уверенность, что потом на все найдутся ответы, но потом, когда-нибудь в другом измерении, или просто, когда уже не будет времени поделиться ответами с другими.
Мир устроен так, что легче всего не задавать вопросов и не требовать ответов, а жить так, как получается, потому что так легче всего, потому что так – просто. Мучения уходят далеко-далеко, уколы совести можно заглушить, а желания должны быть лишь такими, которые не требуют больших затрат.
Но ты как всегда не смог не посмеяться надо мной, ты задал мне вопрос. И хотя это было давно, и хотя тебя нет со мною рядом, да еще долго не будет – может быть даже никогда – я хочу тебе ответить, очень хочу ответить... но нечего.
И в тишине ночи, в звонком эхе холодных стен, когда никто не видит, не слышит, не знает, и не узнает, я кричу что есть силы, обращаясь к насмешливой луне, взирающей на меня из-за деревьев: "Зачем? Зачем? Зачем все это!?" Но ответа нет, нет мне ответа...

***
Мне кажется, что зеркало лжет, оно будто ухмыляется, искажая мое лицо, уродуя мое тело. Ведь я "нетакая". Я строгая и стройная, мои руки тонки, мои губы и щеки бледны, мои глаза глубоки, как озеро Лохнес, и печальны, как глаза лани в московском зоопарке, мои ноги длины, как у Джулии Робертс, я все – воплощение грации, а вовсе не то, что показывает мне зеркало.
Оно действительно лжет, издевается, оно не знает, что значит быть в одиночестве, теряя надежду на телефонный звонок, оно не представляет себе, как можно пить каждый вечер, оно и подумать не может о том, что можно прыгать в кровать к первому встречному и при этом считать себя еще и порядочной девушкой. Оно не знает многого, но многое видит. Оно первое, кто встречает меня с утра, заглядывает в душу и ужасается пустоте. А потом, чтобы скрыть свой испуг издевается, издевается, издевается... до бесконечности. Но я прекращу это – я разобью его.
Резким ударом бронзовой статуэтки я прекращу свои мучения – я уничтожу ложь и насмешку, вечную насмешку вещи надо мной. Одним ударом... И осколки разлетятся по комнате, окрасят стены в переливы красного. Сколько будет крови! Рваным ртом оно будет просить меня сжалиться, ему будет больно, мучительно страшно от неизвестности – но я не поддамся, ни один мой удар не промахнется мимо цели. Только вот найти бы сил, или хотя  бы бронзовую статуэтку.
В правилах зеркальной игры нет пункта "уничтожение противника", иначе исчезнут оба игрока.
Но могу же я хоть раз нарушить правила, потому что больше не могу выдерживать эту вечную насмешку с утра до вечера и даже ночью, когда я прячусь под одеяло, оно с леденящим спокойствием наблюдает за моим сном, усмехается моим видениям, окружает меня толпой своих собратьев и они кружатся в вихре смеха и радости от того, что я мучаюсь. Я так долго не выдержу – я все же нарушу все правила.
И пусть мне пророчат смерть – это не правда, это всего лишь игра, и зеркало в ней – проигравший. Я докажу, что оно не властно надо мной, что я вовсе не такая, какой оно видит меня, что все это лишь его фантазия, его издевка.
Я докажу, что мои руки не опухли от употребления спиртного, что мое лицо не заползло жиром и красными алкогольными пятнами, что ноги мои не изуродованы целлюлитом, а грудь не обвисла от постоянных ласк незнакомцев. Я докажу, что еще чего-нибудь стою, хотя  бы бесплатного угощения.
Я разобью это зеркало – оно лжет. Его ложь не видна другим, ее вижу только я, ведь оно скрытное и хитрое – с первого взгляда и не понять, что оно замышляет. Тени комнаты только в нем обретают жизнь, только в его переходах прячутся демоны, там не живут ангелы с прекрасными лицами, там нет птиц и деревьев, там нет солнца и облаков. Внутри него живут лишь те, кто не боится темноты, потому что сами – ее порождение. Вечерами они собираются в глубине стеклянных просторов и только и ждут момента, чтобы я отвернулась, потеряла бдительность, чтобы вырваться на свободу, ворваться в мои мечты, изуродовать их, испоганить своей чернотой, заразить своей грязью. Они дожидаются своего – и уже ничто не может предотвратить их победного шествия над затоптанной моей душой.
А надо ли сопротивляться им? Ведь все равно уже поздно. Все равно я уже нашла бронзовую статуэтку – теперь я вооружена, теперь мне есть чем бороться, и сейчас я расставлю последние знаки препинания во всех искажениях, предложениях, представлениях. Сейчас... и больше никогда оно не будет властвовать надо мной и лгать мне, потому что игры не будет, не будет играющих, не станет и лжи, не станет и правды. Лишь только взмах руки – и мы оба свободны.
Лишь только взмах... лишь только...

***
Для меня так много значит – просто обнять тебя, просто прижаться к твоей груди и не думать ни о чем. Но ведь у меня может разорваться сердце от такой боли. Поэтому мне опять страшно.
Иногда мне кажется, что ты ставишь научный эксперимент на моих чувствах, любуешься на созданное твоими руками мое безумие, и недоумение смешивается с восторгом от столь легкой победы.
Да, победа была легкой, без усилий и борьбы... без сражения. Бродя в потемках моего подсознания, ты обнаружил ту маленькую, запертую на миллионы замков дверь, и как Алиса в стране чудес, откусил от пирожка, чтобы уменьшиться и одним движением руки сломать потайную дверцу. Ты вошел тихо, не шаркая ногами, будто пританцовывая, чтобы никого не разбудить и не встревожить в этой комнате. Но там уже давно никого не было.
Несколько лет назад я повесила на дверь первый замок и заговорила его, каждые полгода, а иногда и месяц, я добавляла засовов и замков еще и еще, чтобы никогда, никогда не вернуться туда. А ты открыл эту дверь будто играючи, как дитя, непосредственно, искренне и немного удивленно. Я знаю, что ты там увидел. Маленькая дверца – это лишь уловка, чтоб обмануть непосвященного. А за ней целый мир, покрытый паутиной, слегка заросший плесенью и сорной травой, но огромный, безбрежный, божественный мир. Великолепные залы – смесь готики и романтики, бесконечные переходы, ступени, ведущие в небеса, белым мрамором покрытые полы, стрельчатые окна с незабываемым видом на золото, листья и небо, и слегка потускневшими стеклами. Их надо было лишь оживить, открыть – и ветер сдул бы паутину, унес бы пыль и запах плесени с собой, оставив стены дышать свежестью и чистотой раннего утра.
Ты не успел еще откусить от Алисиного пирожка и маленький бродил неслышной походкой по лабиринтам моего больного сознания. И стражи, живущие в великолепных залах не слышали тебя и спокойно дремали в огромных креслах, опустив забрало. Но вот один кусочек, два, три – и ты начал расти, дотянулся до окон и запустил ветер перемен в сырые залы дворца. Ты не знаешь, что ты наделал! Стража в панике и ужасе бросилась останавливать тебя, но было уже слишком поздно: цепи паутинок рассыпались в прах, мрамор засверкал с новой силой и лучи солнца украсили стены старого дворца. Ты не представляешь, что ты наделал! Стражники замерли – в их памяти вспыхнула красота былого величия и они залюбовались и испугались этой дивной красоты и чистоты красок. Эхо по залам разносило пение птиц, шелест травы и улыбки солнца. Ты поселился вначале в самом маленьком зале, потом начал переходить из зала в зал, и наконец, мой хрустальный замок, выстроенный для другого, уже не смог вмещать тебя. Что же ты наделал!
Мне никогда не собрать всех хрусталиков, их так много, они рассыпались мелким бисером и сверкают миллионами цветов. А самые острые из осколков вонзились мне в сердце, и теперь мне трудно дышать, мне трудно жить. Ты выстроил свой замок на былых развалинах: он намного грубее и так противоречив, что осознать его мне не удастся и за сотни лет. Но ты живешь в нем и не собираешься его оставить, там все так же поют птицы и шелестит листва, там только солнце не улыбается, потому что оно все видит и знает, что поселившись в новом замке, ты оставил свой прежний, где тебя ждут и любят, откуда тебя всегда зовут и будут звать и куда ты когда-нибудь уйдешь, оставив холодные и пустые залы и несколько незаконченных картин для меня.

***
Я перестаю видеть свет. Все темно, все бесполезно. Мне сказали, что у меня сифилис. Тогда зачем я живу?
Не знаю. Мое лицо покрывается прыщами – мелкими и бесконечными. Мои десна ослабли и зубы шатаются. Мои волосы выпадают с каждым движением расчески. Мое тело болит, будто его избили тяжелыми сапогами. Я одна, я – пью.
Каждое движение доставляет боль, каждый глоток застревает в горле. Все пусто и тихо. За окнами вечер: уже зашло солнце и включили немногочисленные фонари. На улице никого, рассеянный свет падает на листья, рисуя замысловатые фигуры, ужасающие своей неопределенностью. Ирландские мелодии звучат будто издалека, отовсюду – от них никуда не деться. Очень холодно и одиноко. Телефон молчит и я понимаю, что ничто и никто не заставит его заговорить. Я одна, я – пью.
Если я заплачу – никто не придет, если я заплачу, значит я сдалась. Но я не хочу сдаваться, да и бороться тоже не буду. Зачем бороться? Ведь я так долго просила звезды оставить меня, я умоляла бога, которого у меня нет, забрать меня к себе... я так долго стремилась к бесконечности. И вот наконец это случилось – я ухожу. И люди не поймут моей радости – люди слабые, глупые, пустые и часто просто марионетки в череде жизненных ситуаций. Пустота... и я одна, я – пью.
Все сделанное мной – ничего не значит, потому что когда я уйду в пустоту, никто и не вспомнит, что я была, что я что-то могла, что что-то хотела, умела, на что-то надеялась и желала чего-то. Я просто уйду – тихо, незаметно, робко, но с надеждой на самое лучше "там", на то самое лучшее, чего не досталось мне "здесь". С надеждой на покой, с уверенностью, что "там" мне не будет дан дар, под названием "мысли". Потому что я больше не могу, моя голова разрывается на части, мои сны пронизаны адской болью, которой даже и в аду быть не может, ведь ад – гуманнее. Потому что дальше я не выдержу в таком жестоком ритме. Потому что я одна, я – пью.
Слова, которые даны человеку, их небольшой набор, не может рассказать, отразить, вместить в себя все, что вмещает в себя моя голова. Ни в одном словаре не хватит сочетаний букв, чтобы рассказать, какая боль ютиться у меня в сердце, каким пыткам подвергается моя душа, какие мысли разрывают мое подсознание. Далю и не снилось такое множество глаголов и существительных. Де Сад и представить себе не мог, что может такое быть в мыслях и на самом деле. Захер Мазох позавидовал бы мне, потому что ему никогда не было так до сладости больно, до безумия страшно, до бесконечности омерзительно. Но боже мой, мне этого никому не рассказать, никому не поведать – это мое, только мое, и психика ни одного нормального человека не выдержит такого количества мерзости и грязи, которые привелось выдержать мне, пережить, принять и попытаться жить с этим дальше. Но ведь я еще живу, хотя  надеюсь что осталось очень немного, потому что много я не выдержу, да и никто бы не выдержал. Поэтому я одна, я – пью.

***
Когда-то, помниться, я уже писала фразу "я люблю тебя!". Мне тогда так казалось, тогда именно так и было. А что сейчас? Сейчас я опять хочу написать ее и как можно больше раз, как можно громче прокричать ее, как можно дольше растягивать звуки в этих словах, чтобы они не кончались! Я люблю тебя...
Серые улицы, бесконечный поток машин. Наконец-то закончилась эта бесконечная лекция по редактированию отдельных видов литературы. Последняя сигарета. Девчонки смеются, оглядывая мой слегка растерянный стиль. Бесконечное число знакомых и незнакомых студенческих лиц, будто нарочно растянутые мысли о работе, которым также нет конца: статьи, опросы, интервью... Бесконечность вечернего осеннего неба. Холодно: из теплой аудитории – в бесконечный ветер. Зябну. Приходится застегнуть пальто – не люблю эту процедуру. Но и это не спасает – бесконечные мурашки по спине. Садовое кольцо – и бесконечность.
И вот все оборвалось: замолчали навязчивые машины, плавно проплыли куда-то лица подруг, свет фонарей перестал настойчиво слепить в глаза, сумерки будто прикрыли грязь улиц – и среди удаляющихся спин сокурсников я увидела тебя. Я просто поняла, что ты идешь ко мне, за мной, забрать меня отсюда. Просто – "ты идешь ко мне" – всего лишь четыре маленьких слова! И три еще более незначительных – я люблю тебя!
Я испугалась. Мне показалось, что лучший выход для меня – это провалиться сквозь землю, раствориться в воздухе, броситься под машину – лишь бы не понимать значение трех глупых слов, которые вдруг родились и никуда не хотели уходить, которые при виде тебя засели в сердце и забились там с невообразимой скоростью, с немыслимой силой. Я люблю тебя!
Недавно было проще: да, "ты мне нужен", да, "я думаю о тебе", даже пусть "я не могу без тебя", но не "я тебя люблю!". Только не это! Да, было действительно проще, а сейчас вечер, поток машин, удаляющиеся спины подруг, твое лицо навстречу мне и... я люблю тебя. Сумасшествие, когда так хочется прикоснуться, обнять, дотронуться до руки, поцеловать твои ресницы, сказать все, все как есть – но нет, нельзя, ведь это такая ответственность, ведь ты никогда не будешь моим. Пусть сейчас ты идешь навстречу мне, пусть даже ты шагаешь рядом в такт моих шагов, пусть даже твое сердце бьется в одном ритме с моим, пусть сейчас ты смеешься, твои глаза заглядывают в мои и ищут ответа и понимания, пусть твоя рука неосознанно ищет мою, пусть... Я даже допускаю то, что я люблю тебя... но ты никогда не будешь моим, потому что мы оба не захотим этого: я не захочу испортить жизнь тебе, твоей жене и ребенку, а ты просто не захочешь продолжать этот фарс дольше, чем он обычно бывает. Такое безумие не длиться дольше года, да и год – это шикарно, этого даже хватит, чтобы рассказать тебе, как я люблю тебя.
А я люблю тебя, как солнце, которое по утрам заглядывает в щелки штор; как поток прозрачной воды, который успокаивает и освежает; как запах розы, как дуновение весеннего ветра, как смех, как кофе со сливками, как красивую мелодию или тихое стихотворение; я люблю тебя, как несбыточную мечту, как самое светлое, о чем только может мечтать человек. Просто поверь мне, я люблю тебя, и нет ничего светлее моих чувств к тебе. Я схожу с ума по тебе, я теряю разум и волю, я задыхаюсь от этой любви...
Только вот есть одно "но"... Ты никогда, никогда, даже если боги сжалятся надо мной и заберут меня к себе – помни, ты никогда не узнаешь, что я люблю тебя...

***
Все изменилось. Но я все равно не могу уснуть по ночам. Даже во сне я пытаюсь думать, думать о том, ради чего это все.
Там были люди – очень много людей. Все – чужие друг другу, рисующие в красках свое прошлое и будущее, примеряющие маски, спорящие о пустяках и, наконец, находящие успокоение в смерти. Их лица менялись от искренне-непринужденного до старчески страшного и безжалостного. Разнообразные, как на картинах Босха, искаженные болью и ненавистью, страхом и страстью.
Я медленно шла среди них, изучая их и ненавидя их. Кричащие рты, злые глаза, цепкие руки. На мне разорвали платье, разорвали по лоскутку, по нитке – темное платье монахини оставалось в чужих изуродованных пальцах.
Я шла голая под насмешки черни. Они толкали меня в грязь, кидались землей и плевали, пока мое тело не покрылось отходами. Этот запах! Гниль, рвота, помои – невозможно продохнуть. Мне не хватает воздуха, я хочу убежать, но эти руки задерживают меня, валят на землю; чужие грязные сапоги топчут мое тело, уродуя грудь, живот, лицо, которое я пытаюсь спрятать в ладони. Мне страшно, потому что я начинаю терять сознание.
В тумане я чувствую, как меня поднимают, и мужское естество вонзается в мое тело. Я уже не могу кричать – рот забит грязью и землей. Мои уши слышат это дикое дыхание, тело ощущает зверское желание толпы повторить, повторить, повторить...
Один, второй, третий – бесконечное количество раз, бесчисленное вхождение. Страстные грязные руки царапают мое тело, другие держат, чтобы не улизнула – тело уже не чувствует боли, только холод и озноб, и желание умереть.
Но нет, я все еще жива, я слышу голоса, я чувствую прикосновенья, я понимаю, что меня поднимают на возвышение, меня уродуют плетьми: но моему телу уже ничего не страшно, моей душе – уже не больно – она пуста, она ушла далеко, в другой светлый мир, где нет меня, нет моего тела. Моя душа оставила меня на растерзание.
Хватаюсь холодными руками за стены... О нет, это моя кровать, чистые простыни, бледный след луны на стене и – никого, я одна. Это был всего лишь сон. Но он повторяется слишком часто – каждую ночь. Я не выдержу. Раньше помогал валокордин, теперь не помогает даже алкоголь, все больнее и больнее, и ощущение, будто все это было, так как тело разрывает на мелкие части, будто платье, и от грязи невозможно отмыться даже принимая три раза душ за день, даже не вылезая из воды.
Потому что грязь не снаружи... она – внутри. Она загнивает, превращая внутренности в месиво, а душу – в зловонную яму, бесконечную яму, бездонную гниющую яму...
Мне нет оправданья, мне нет пощады – мне этого и не нужно. Я одна, а значит могу быть какой захочу, делать, что захочу, и мучиться теми муками, которые сама себе придумала. Я заслужила немного свободы, продав душонку дьяволу. Только вот ночь пугает меня: она как немая насмешка, как упрек моей нечистоте.
Я как в детстве боюсь темноты и сотен демонов, которые вскоре должны придти за мной, ведь я их так старательно воспитываю в подсознании, они растут – и скоро настанет день освобождения. Я уйду.

***
В принципе, я вот тут подумала, лучше бы он уехал! Нет, ну честное слово. У него семья, ребенок замечательный – так почему бы ему не свалить? Что его здесь держит? Зачем ему эти московские мытарства, эти проблемы со мной (а со мной у него всегда будут проблемы – я так решила)? Зачем?
С другой стороны, человек он уже взрослый, уже за тридцать как-никак перевалило, -- в таком возрасте человек сам может решать, что ему надо, а что нет. А если посмотреть в трехкратном измерении, то с третьей стороны, ему естественно льстит, что девочка-ребенок, девочка-подросток вот так вот взяла и влюбилась в него: старого, бомжеватого, неоднозначного... никакого, одним словом, -- ни с того ни с сего – и влюбилась. Действительно, наверное, льстит, щекочет нервы, веселит, балует...
И все-то у него – проще некуда: работа в столице, деньги, кампания, девушка для постельных отношений – полная лафа! И потом: захотел – позвонил, не захотел – не позвонил, все равно я его не достану с его постоянной сменой места жительства, да и стараться не буду. Вот так я всегда: даже если на стенку лезу от отсутствия человека – никогда сама не позвоню, не приеду, не признаюсь в своем безумии. Хотя с ним все иначе... Сказала "не позвонишь в ближайшее время – можешь не звонить больше никогда"! Так ведь надо же! Держится – звонит каждый день, а если не может, то пускается в долгие объяснения, почему у него это не получилось. Боится, точно, что боится потерять этот кусочек молодости, который я почему-то отдаю ему, хотя он этого не заслужил. Да и не только кусочек молодости я готова ему отдать – готова отдать больше. А ведь другому бы не подумала предложить и самую малость. Боже, как же все сложно.
Хочется сказать: "Уезжай!" А как  только нет его, страшно разорваться от желания его вновь увидеть. Хотя и это все не так однозначно, потому что как только появляется возможность нам встретиться, я как нарочно оттягиваю каждую минуту, торможу время, и уже всеми силами (с которыми прежде хотела его видеть) его не хочу, не хочу, не хочу!
Я засыпаю, представляя, что он со мной рядом, а просыпаюсь с желанием больше никогда не знать его. Это намного сложнее, чем то, что испытывает ко мне он. Ведь его желания сводятся лишь к вопросу, какое на мне сегодня белье или какой цвет в белье я предпочитаю. Черный, белый, синий! Боже, какая разница!? Мне ведь наплевать в чем он одет, мне наплевать, что года три назад мне было бы стыдно идти с ним по улице, мне было бы стыдно, если бы он пришел встречать меня к институту. Действительно, чтобы подумали обо мне сокурсницы?! А сейчас мне просто на просто наплевать, какой он, в чем он... лишь бы был он – и все!
Мне нужно, чтобы он был. Я не представляю, что когда-нибудь проснусь и буду думать о другом человеке, я не могу нарисовать себе будущего без мыслей о нем, я не знаю, что мне придумать, чтобы не вспоминать каждую минуту его лица, не заставлять в голове прокручиваться пластинку с эхом его голоса, не ощущать вкуса его губ. Я не знаю, как преодолеть это, потому что преодолеть это надо и как можно скорее, потому что скоро, очень скоро все это уйдет в прошлое, болью отзовется в моей душе, в моем и без того исцарапанном сердце. Он уйдет... очень скоро уйдет, и никакие силы на свете не остановят его и никакие силы на свете не помогут мне забыть безумства его объятий.

***
Наконец-то она приехала ко мне. Я так долго ждала ее. Почти всю жизнь. Можно сказать, что я любила только двух людей, даже не людей, а подобий – нечто среднее между человеком и призраком, -- его и ее. Двоих.
Он давно исчез, пропал, ушел из моей жизни. Я его похоронила в себе. С замиранием сердца и с непрекращающейся дрожью в руках я закапывала его все глубже и глубже в землю, не обращая внимания на страстное желания лечь рядом с ним и умереть вместе с ним для себя. В последний раз, совсем недавно, когда мне случайно, помимо моей воли подумалось о нем, будто меня кто-то принудил, он позвонил и позвал меня. Я поехала, ведь человек должен навещать могилы усопших.
Он не изменился – просто остался совсем таким же, каким я его закопала – призраком, тайной, вечной загадкой для меня, вечным магнитом, бредом моего воображения. Я не выдержала, хотя и могла остаться, остаться с ним навсегда, о чем я и мечтала в часы блужданий по миру, в часы поиска справедливости. Но я не выдержала – сбежала. Как всегда в радужные, чужие улицы укуталась, спрятала слезы свои в дожде. А ночью, в пустой квартире, в холодной постели, пила, чтобы не думать, пила, чтобы не сожалеть, не мечтать, не хотеть вернуться, не умереть...
Пусть тайна останется тайной, загадка – загадкой, а прошлое – прошлым. Нельзя же вывернуть себя наизнанку в поисках утраченных иллюзий. А ведь я могла вернуться, но не сделала этого, потому что с новой, пугающей, ужасающей силой, я поняла, что безумно люблю его, только его: всегда любила, всегда изменяла своей любви, всегда умирала, изменяя, и возрождалась вновь, чтобы изменить.
Она приехала ко мне, как напоминание, как упрек, что когда-то я все бросила, все предала, опустошила свою душу, оборвала все самое прекрасное. Не живу сейчас – существую. И она, как упрек, как наказание, все так же прекрасна, нежна, жестоко обаятельна... и далека. Хотя все всегда и зависело от меня, я боялась прикоснуться  к святому, к дорогому, к лучшему, что у меня было – моим призракам-мечтам.
Два духа, предлагавших мне свою любовь, нежность, ласку, витали вокруг меня, защищали меня от себя собой, давали пищу мысли и чувствам. Но я предала их, оттолкнула, побоявшись той неведомой силы, рождавшейся от их присутствия – казалось, что я просто не смогу с ней справиться, не выдержу нагрузки, сгорю. Поэтому бросила, ушла...
Она приехала ко мне с надеждой, она как всегда хотела как лучше. Боялась коснуться меня, и лишь иногда давала волю глазам выразить все самое лучшее, самое больное. Но я как всегда говорила "о погоде", смеялась, пила и критиковала возвышенное.
Но боже мой, если бы он знал, как я хотела остаться! И если бы знала она, как я ждала, что она останется еще на несколько секунд, а не упорхнет в свою далекую страну теней! Ах, если бы я могла делать то, чего жаждет моя больная душа, то было бы счастье, счастье было бы обязательно.
А теперь его нет – я продала свои последние шансы. Но это небо мне свидетель, что я любила, как только можно любить на свете, что я желала, как только можно желать – я не нашла в себе сил выпить бокал до конца, боясь сгореть. Разве я виновата, что теперь одна, совсем одна, даже без призраков – пустота, чистота линий, немыслимость мыслей, безликость масок и невыразительная маска, которую я ношу сама.

Часть вторая
***
Все дело в ней. Я это поняла уже давно. И выхода нет, самое главное, что его нет нигде: ни дома, ни на работе, ни даже во сне. Я прячусь, крадусь, убегаю, уезжаю – а она спокойно следует за мной; улыбаясь тихою улыбкою. Иногда я зашториваю окна, запираю двери и прячусь под стол, но свет ее проникает везде, всюду, вещи загораются переливами на ее свету, шторы становятся прозрачными, двери – будто стеклянными, и даже под столом, скрутившись в позе зародыша и закрыв глаза, я чувствую ее сияние кожей.
Богиня Исиль, молю тебя, сжалься надо мной, отпусти меня, дай отдохнуть ослепленным глазам, спрячься за тучи хоть на мгновенье. Но нет мне ответа, и этот мучительный свет проникает опять в мою жизнь, в мои сны. Что же мне с ним делать?
Я сбежала из жестокого города, и как всегда направилась в свой тихий рай, далеко-далеко. Думала, что мня никто не видит, не предаст, не пристыдит мою трусость перед проблемами. Успокоившись, села на сиденье автобуса и тут же увидела ее. Нервною рукою задернула занавеску – но поздно, она уже нашла меня и теперь не думала даже просто так оставить в покое: ее сияние проникло через шторы и осветило мне лицо и душу. Я сдалась, так как побоялась, что сердце выпрыгнет из груди. А что мне еще оставалось? Я начала молиться.
Богиня Исиль, не мучай меня, дай мне свету лишь столько, сколько я смогу выдержать, дай мне силы лишь столько, сколько не разорвет моего сердца. Богиня Исиль, пожалей меня, пожалей мою больную душу и не требуй от меня многого.
Ни дома города-рая, ни стены гостиничного номера не могли спрятать меня, даже неожиданно набежавшие тучи не скрыли от меня вездесущего взгляда богини. Река отражала ее лик, стены домов светились ее сиянием, будто выкрашенные перламутром, деревья блестели листьями, а ночное небо стало прозрачным шелком. Тишина, легкий туман над Ильиным лугом, вдали лают  собаки, и из-за реки доносится непонятная тихая музыка. И я одна – и никого, никто не придет и не спугнет моего воссоединения с богиней.
Богиня Исиль, прими меня такой, какая я есть, с моими мыслями и чувствами, в которых самое большое место отведено тебе, прими и излечи меня от невзгод и мучений, которыми наградила меня сумасшедшая жизнь.
Я приехала в храм, потому что нет священней места на земле, чем этот далекий город-рай, я приехала в храм, чтобы доказать ей, как я ее люблю, чтобы, поняв это, она оставила меня в покое и не мучила своим сиянием. Я приехала встретиться с ней лицом к лицу, чтобы в душе моей ей не осталось неясного и она осветила ее своим тусклым лучом. Тихо передвигаясь по просторам ее храма, я пыталась как можно шире распахнуть свою душу и впустить негасимый свет. Но случилось непоправимое – она не приняла меня.
Богиня Исиль, неужели я не достойна хотя бы малости, всего одной – быть твоей рабой, неужели ты никогда не сможешь простить мне прелюбодеяния в твоем храме. Дай оправдаться мне.
Я не хотела, поверь, не хотела осквернять нашу ночь с тобой присутствием другого человека, но он пришел, и я не смогла прогнать его, ведь ты не дала мне сил, не помогла мне справиться с искушением. Чего же ты хочешь теперь от меня? Ведь все равно, кроме тебя мне не к кому идти, некому верить, некого ждать. А это была лишь ошибка, и я никогда не прощу этому человеку, что он спугнул твой тусклый луч с моей подушки своим грузным телом. Но я теперь могу различить прекрасное и уродство – больше я никогда не сделаю ошибки.
Богиня Исиль, не бросай меня одну, ведь никто и ничто не подарит мне большего счастья, чем несколько секунд в ожидании твоего прихода. Не бросай меня, ведь без света я собьюсь с пути и потеряю всякую надежду. Не бросай меня, я слишком слаба, чтобы добраться до тебя в темноте.

***
Я не думала об этом. Я и не догадывалась, что если откажу тебе один раз – ты исчезнешь навсегда. Я не хотела этого. Но так оно и случилось. И я представляю себе, как при случайной встрече, я подойду к тебе и, дав тяжелую пощечину, крикну "Сволочь!". Я жду этого, но не из-за пафоса, а из-за боли, которую ты мне причинил исчезнув. Люблю и ненавижу тебя.
Хочется напиться, безумно хочется. Но я одна, и у меня в холодильнике только водка. Если бы было пиво, то я бы могла пить его и в одиночестве, но водку... Не могу, не получается, при всем желании не получается. Почему тебе так трудно набрать мой номер телефона? Разве я заслужила этого? За что? Позвони мне и примири меня со мной, без твоего звонка я не смогу найти себе покоя. Позвони мне. Но уже поздно, и телефон молчит, внимая моим воплям, и с усмешкой наблюдая мой безумный танец перед ним. Что я могу?
Если я скажу тебе, что люблю тебя, то я лишь проиграю. А я не хочу проигрывать, не хочу видеть твой удаляющийся силуэт – я этого просто не выдержу, а ты лишь будешь смеяться надо мной, ведь тебе есть куда идти, ведь у тебя есть семья. Я выпила сегодня уже много и мне трудно писать, но я не могу не делать этого, не могу отойти от компьютера и даже не в силах заставить себя сходить покурить и принять душ, потому что мне кажется, что если я оторвусь, то пропущу что-нибудь главное, что-нибудь необходимое. Может быть этим необходимым будет твой звонок? Но это лишь напрасные надежды, с этим ничего нельзя поделать.
Я прислушиваюсь к себе, но ничего, кроме желания выпить и увидеть тебя не слышу. Я спиваюсь, и это каждому ясно, я – спиваюсь. Но вот никому не ясно, какого черта мне нужен ты, да и мне нечего ответить на этот счет – просто необходим, а зачем – это уже за гранью фантастики. Мои мысли путаются, уходя от стержня повествования, мои слова не имеют власти и смысла, но я все равно пытаюсь писать их, чтобы запечатлеть то, как я умираю без тебя, чтобы передать это другим, как плохой пример, которому подражать вовсе не стоит. Я люблю тебя. И это наконец-то, не одна из иллюзий, это наконец-то правда, которую я произношу в пустоте стен, и верю ей, верю без остатка, хотя мне этого и не хочется. Я люблю тебя.
Но теперь я оторвусь от монитора и пойду курить, чтобы не доставить себе возможности подробно описать, что ты мне нужен, и как конкретно мне нужен ты. Я ухожу, и если завтра я что-нибудь вспомню, я передам это. Только вот вряд ли я вообще завтра проснусь, потому что тебя рядом нет. А я всего лишь люблю тебя.
Когда же это закончится? Я устала мучиться, я устала думать и надеяться, я просто устала. За окном идет дождь, капли поют свою неустанную песню о вечном и бесконечном, о невозможном и зовущем. Идет дождь – как это все просто, что может быть безыскусней и прекрасней – просто идет дождь. Его песня завораживает, успокаивает, утешает, и я уже не думаю о том, что всего скорее я не смогу жить без тебя, что, даже при огромном желании не делать этого, я буду думать о тебе, о твоей спокойной тучности, о твоем огромном теле, о твоем тихом голосе и сильных руках. Как мне убежать от этого? Один раз со мной уже случалось подобное, но лишь через четыре года я заставила себя излечиться от человека, перестать думать о нем. Но сейчас у меня не так много времени, и я не могу потратить еще несколько мучительных лет, чтобы избавиться от тебя, прогнать преследующий меня твой образ. У меня нет столько времени, ведь все изменилось, и если раньше я могла бесконечно жить иллюзиями, то сейчас мне нужно конкретности, ведь мне осталось совсем немного, совсем чуть-чуть – и я очень хочу побыть счастливой.
Просто ты не понимаешь этого, просто ты капризничаешь, просто ты... не звонишь, и я опять упрекаю себя за неосторожность.

***
Я не пришла, но поверь, я хотела прийти. Знаю, трудно поверить в это, но ты попробуй. Ты же знаешь меня – это так не сложно. Я просто не смогла придти. Не смогла.
Все было замечательно. Но наша любовь – это тихий ад, на котором можно сгореть заживо, промучившись несколько лет. А я не хочу этих мучений, просто я их не выдержу. Меня учили с детства, что это не правильно, что нельзя уводить мужчину у другой – не честно так и очень жестоко... для всех.
Я не помню как, но вдруг я очнулась на другом конце города. Ничего не понимая, принялась искать названия станции метро и нервно заходила по платформе, ведь было уже поздно возвращаться, ты бы не смог ждать меня так долго, да и не нужно это было. Все улыбались, глядя, как я ломаю руки, не могу сдержать слезы, кусаю губы. Это действительно страшно и странно, и смешно. Я ничего не понимаю, как можно было оказаться на другом конце города, даже не осознавая своего передвижения.
Знаешь, я даже сначала не помнила, куда ехала, зачем ехала, к кому... Но к кому я  вспомнила почти сразу, потому что твой образ постоянно передо мной, а вот все остальное – пришлось постараться. У меня потекла тушь – но что мне было делать, ведь теперь я даже не знаю, увижу ли я тебя когда-нибудь, услышу ли о тебе, ведь я не сумею объяснить тебе, какого черта мне понадобилось ехать в другую сторону, не ведущую к тебе. Но поверь, это получилось случайно, я... я вот уже оправдываюсь, хоть и не виновата в том, что больше не увижу тебя. К чему эти оправдания? Тебе они уже не нужны, а мне они не помогут забыть этой ошибки.
Как-то вдруг я перестала все помнить. Нет-нет, я не была пьяная, я вот уже неделю не пью, держусь, понимаешь? Помню только, что смотрела на лица людей в метро и мне стало страшно до невыносимости – серые, лживые, недовольные маски смотрели на меня, не видя меня и не замечая, как подтверждение безумного мира, мира страха и грязи. Я закрыла глаза... и вот больше ничего не помню. Потом я вдруг оказалась там, на пустынной платформе, где лишь изредка проходили люди, изумленно оборачиваясь на меня – а мне было страшно, жутко и до боли тоскливо без тебя, такого далекого теперь и такого близкого лишь некоторое время назад. У меня закружилась голова: стены понеслись с невообразимой скоростью, смешиваясь с полом, потолком и людьми, появившимися будто неоткуда, а в висках стучала мысль о том, что я тебя потеряла... потеряла навсегда. Какая-то женщина подобрала мою сумку и вложила мне ее в руки со словами: "Украдут ведь... такая молодая, а столько пьет, что на ногах не стоит!" Но я... я не пьяная, просто я потеряла человека, потеряла, потеряла, потеряла... Боль стучит в висках, до крови кусаю губы и безразлично смотрю в потолок; люди проходят мимо и что-то неслышное для меня произносят, но лишь отдельные звуки, сливающиеся в общий гул, доходят до моего сознания. Как же могло так случится, как могла я очутиться здесь? Ведь я должна помнить... но в ответ лишь аксиома – "я потеряла тебя навсегда", что больше ничего не будет светлого, кроме приставшего стихотворенья, маленькой строки неугаданного автора, но такие близкие и родные, режущие, как сталь. Лишь строка, вмещающая все мои чувства, чувства одинокого человека, человека, утратившего мечту и свет в жизни из-за непреодолимой случайности, ставшей реальностью и заменившей счастье, которое было так близко, но не пришло... Лишь строка "Я люблю тебя и небо. Только небо и тебя."

***
Сначала было все, как всегда, -- просто и замечательно. Осененные листья сыпались ворохом с деревьев, еще не успевшая поблекнуть трава сгибалась под нашими ногами и телами, река блестела цветными лучиками и невдалеке играли дети. Мы устроили девичник на троих в коломенском парке: пили шампанское из пластиковых стаканчиков, обсуждали мужчин и смеялись, упоительно смеялись – до неприличия. Мне казалось, что мне улыбаются деревья и что все в моей жизни будет хорошо, мило, ласково и правильно. Девчонки радовались моему безумию и жажде жизни, обзывали меня сумасшедшей и немного завидовали тому, что я могу из каждой минуты ловить счастье. Я тоже радовалась – мне было слишком хорошо и спокойно, весело и шаловливо. Я жила, дышала и надеялась...
За что же бог так жесток ко мне, раз он осмелился так испоганить жизнь своего создания? За что он решил уничтожить мою душу именно тогда, когда она только начала оживать от долгой спячки и когда я только научилась опять видеть красоту и ценить секунды, созданные им же? В чем провинилась я? Чем прогневала его?
Как только солнце начало резать себе вены, и красотой его крови окрасились деревья, вода и небо, мы собрались домой, ведь мне предстояло пройти через лес, чтобы очутиться у себя в квартире. Они уехали – а я весело махала им рукой, пока автобус не скрылся в красном мареве. Мне хотелось писать, хотелось отразить на бумаге безумие красок, восхищенность мыслей и бескрайнее море захватившего меня счастья. Листья взлетали из-под ног и устраивали воздушные легкие пляски, возвращаясь на землю; тишина околдовывала и манила в неизвестность, даже птицы задумались моими мыслями... но бог отвернулся от меня.
Внезапно все оборвалось: меня схватила за волосы чужая рука, опрокинула на землю и поволокла прочь от дорожки. Я ударилась головой о дерево – стало омерзительно страшно и невыносимо больно, я попыталась закричать, но чья-то нога впилась мне под ребра – и в глазах потемнело. Я проваливалась глубже и глубже в темноту, но еще один удар заставил меня вернуться в действительность: мое тело лежало на голой земле, онемевшее от холода, боли и страха, голова распухла от ударов, губы – от пощечин. Грязные руки сдирали с меня немногочисленные одежды, сдирали жадно, не думая о пуговицах, разрывали их на куски материи и царапали кожу. Хотелось закричать, но рот и язык опухли от ударов, нанесенных уверенной рукой, а в ответ на единственный звук, вылетевший из моих уст и просивший о пощаде, тяжелый каблук опустился на подбородок. Я застонала от боли, а может это была уже не я... Я хотела посмотреть на него, но не могла – на лицо мое накинули куртку, руки скрутили за спиной и голос с южным акцентом сказал: "Заткнись, а то вообще жить не будешь."
Я всеми силами мечтала потерять сознание, просила богов отнять у меня слух, обоняние и шестое чувство вместе с ними, но боги отвернулись от меня – я помню все, в мельчайших подробностях, я знаю все, что не хочу знать, и я никогда этого не забуду, потому что большей боли я еще не испытала, большего унижения не пережила.
Пустые сны приходят и уходят, вороша прошлое, перед глазами встают лица незнакомых мужчин, их руки, их грязные пальцы – из ночи в ночь длиться эта мука. И теперь я не вижу ни лучей солнца, украшающих собой всю землю, ни малейшего призрака своего счастья. Все в грязи, затоптано и изуродовано – и никто не вправе требовать от меня сочувствия – я на него не способна.

***
Все оборвалось неожиданно. Просто у меня задержка, и сегодня врач, изучив анализ, поздравил меня с прибавлением. Спасибо, тебе, что ты сделал это и исчез из моей жизни, иначе я бы исцарапала тебе лицо до неузнаваемости. Другой врач сказал, что если я не захочу сохранить ребенка, то больше никогда не смогу иметь детей. Тебе крупно повезло, что ты далеко, иначе я бы вырвала волосы на твоей голове. Мама с ужасом в глазах выслушала мой монолог и резюмировала: "Дура!". Хорошо, что ты вовремя ретировался, а то бы я сотворила монашеский обряд скальпирования над тобой. Мы заплатили деньги, и завтра меня будут оперировать. Я хочу, чтобы вместе с зародышем умер ты и не только в моем сердце, я хочу, чтобы ты умер.
Но все не так-то просто. Мне приходится улыбаться, смеяться и делать вид, что ничего не происходит, потому что пережить мне это нужно самой до конца, до ужаса, до смерти. Ведь действительно, легче было бы умереть. Но я не могу – у меня просто не хватает сил прекратить это, хотя прекратить это надо и чем раньше, тем лучше. Я так долго не выдержу – и потом я еще не вылечилась от всех болезней, которыми ты меня наградил. Это напоминает букет ромашек с красной розой посередине. Спасибо тебе, что ты так искалечил мне жизнь, ты... единственный близкий и дорогой мне человек, единственный, кому я за всю жизнь сказала "Люблю!", один из миллионов, которому я хотела улыбаться и целовать реснички. Спасибо, ты сделал свое дело и даже не удосужился позвонить и узнать, жива ли я еще, после того, как ты прошелся по душе и телу своими грязными сапогами. Просто, спасибо тебе.
Где-то в душе еще живо чувство, что мне нужны твои слова, взгляды и объятья. Но это чувство заглушается дикой болью внизу живота, которую ни одни болеутоляющие не в силах заглушить, которая со мной днем и ночью вот уже несколько недель, и я ни о чем даже не могу думать.
Сначала я думала, что я вижу в твоих глазах пустоту, лишь потому, что ты умеешь хорошо прятать содержание. Я думала, что тебе можно верить, ведь тебе не за чем меня обманывать, потому что я ни на что и не надеялась, а просто любила тебя. Я думала, что тебе дорого все, что я дарю тебе и то, что я отдаю тебе без остатка. Я думала, что ты сбережешь все подаренное мной, отданное от чистого сердца. Я думала... боже, как много замечательного думала я о тебе. Но ты... ты сломал мне жизнь и ушел. Мне казалось, что в нашем случае такого быть не может, ведь я так долго – несколько лет – лелеяла в себе любовь и всю без остатка отдала ее тебе. Но ты... ты затоптал все мои мечты и ушел. Я не знаю, может, ты поступаешь так со всеми, но «все» мне не интересны, ведь именно мою жизнь ты изуродовал и ушел. Как же ты мог сделать так много боли одно маленькой мне за такой небольшой срок. Как ты посмел!
Там, далеко-далеко, в моей грязной душе, живет жадное желание оставить малыша, не убивать невинное существо. Но почему он должен жить вечным упреком мне и моей глупой ошибке. Я просто этого не выдержу, не смогу каждый раз вспоминать, что ради тебя была готова на все, а ты меня предал, что самые лучшие мысли и чувства отдала тебе, а ты их растоптал, что мечтала о счастье и радости вместе с тобой, а ты просто ушел, даже не сказав мне "Прощай".
Я хочу, чтобы ты умер, чтобы умерло все, что связано с тобой: ребенок, любовь, чувства, тоска и надежды на счастье. Я хочу, чтобы ты умер! Хотя смерть не будет тебе наказанием за все унижения и лишения, через которые пришлось мне пройти и еще найти силы жить дальше. Даже самые изощренные пытки не сравняться с тою болью, которую ты сумел мне причинить, даже костер не обожжет тебя так, как то одиночество, на которое ты обрек меня, лишив надежд, мечтаний, чувств и возможности иметь свое будущее с кем-то другим. Я всего лишь хочу, чтобы ты почувствовал, как мне больно – ведь ты вряд ли сможешь выдержать такую боль и... умрешь.

***
Я вчера пила, не помню где, не знаю с кем, знаю только, что приехала домой с окровавленной головой и раскроенным лбом.
Какая низость, какая гадость, какая грязь.
Вся моя жизнь – грязь, и я вот думаю, почему бы мне не пулю в лоб? Что еще заставляет меня жить и мучиться дальше? Что? А ведь живу, иногда даже радостно, иногда с усмешкой, а иногда и вообще – разрывая себе грудь, чтобы дышать. Умираю от одиночества, боли, причиненной людьми, задыхаюсь от грязи, которую сама же и намесила грязными ботинками. Противно, ужасно противно, но уже поздно и сделанное не воротишь, не спасешься никуда от исковерканной души. Увы.
И в принципе, вы скажете, да что я все жалуюсь: надо сделать свой мир светлей, а я делаю все хуже и хуже… и жалуюсь! Бред, совсем опустилась, грязь, мразь. И вы будете правы!